Очень скоро опасения и предвидения П. Г. Смидовича оправдались. Трудности осени 1929 г. в ходе кампании по хлебозаготовкам и по мере развертывания коллективизации были отнесены на счет «кулацких элементов» и «служителей культа». Организуя и проводя кампании массового закрытия и сноса культовых зданий, прибегая к мерам административного ограничения деятельности религиозных организаций и духовенства, местные партийные и советские органы стремились заручиться поддержкой центра. В адрес ВЦИК и его комиссии, в НКВД РСФСР они направляют многочисленные обращения, в которых требуют изменения закона 1929 г., упрощения порядка закрытия культовых зданий и снятия с регистрации религиозных обществ, предоставления обл(край)исполкомам права окончательного решения этих вопросов, особенно и прежде всего в районах «массовой коллективизации».
Письмо военкома 1-го конвойного полка войск конвойной стражи Горячева
в административный отдел Моссовета
№ 111/с
29 августа 1929 г.
Срочно
Секретно
Ввиду увеличения войск конвойного полка и невозможности добавочного размещения в занимаемых казармах, что свидетельствуется постановлением Моссовета, разгрузочной комиссией при СТО (о непригодности и тесноте казарм), необходимо получение добавочной жилплощади в районе Замоскворечья или Баумановского и Пролетарского районов.
Неполучение помещения повлечет за собой невыполнение требований на конвой как по линии судов, [так] и прокуратуры.
Полк согласен занять подходящую церковь примерно на Елоховской площади. Помещение необходимо для размещения 350 чел. с адмаппаратом.
Письмо заведующего секретной частью Президиума Моссовета И. Удалова
в 1-й конвойный полк войск конвойной стражи
19 сентября 1929 г.
На Ваше отношение за № 111/с от 29.VIII.29 г. – секретная часть Президиума Моссовета по распоряжению секретаря Президиума т. Козлова сообщает, что закрытие церкви Богоявления на Елоховской площади считает нецелесообразным.
Об аргументации и настроении тех лет мы можем судить по письму Административного отдела Дальневосточного краевого исполнительного комитета в НКВД РСФСР (12 октября 1929 г.): «Несомненно, что между верующими и неверующими в период обсуждения вопроса о здании церкви происходит борьба, и подчас довольно значительная. Чаще всего на общих собраниях она заканчивается победой неверующих и дело направляется дальше. Вот тут и особенно важно, чтобы дела разрешались возможно скорее, и тем создавалось и упрочивалось то положение в глазах трудящихся, что Советская власть идет немедленно навстречу во всех их культурных начинаниях. Отсюда видно, что затяжка в разрешении дел создает как раз обратное положение и дает возможность церковникам демонстрировать перед населением свою якобы силу и значение в глазах органов власти. Насколько это выгодно, очевидно само собою»[238].
В своих обращениях в высшие инстанции местные органы власти, кроме упрощения порядка закрытия церквей, требовали и введения таких мер, как ограничение разъездов служителей культа, запрет подворного обхода для сбора денег, проведение религиозных съездов и собраний вне молитвенных зданий, закрытие «церковных библиотек» и изъятия «лишней» литературы для сдачи ее в макулатуру, ограничение деятельности епархиальных (и им подобных) управлений с постепенным их закрытием. Подчеркнем, что как эти, так и другие подобные предложения вносились в центральные органы зачастую со ссылкой на измененную статью 4 Конституции РСФСР. По мнению советских работников на местах, если гарантированная ранее конституцией «свобода религиозной пропаганды» включала в себя признание за религиозными организациями подобного рода деятельности, то «свобода исповеданий» ее уже не допускала. Более того, в информациях с мест постоянно подчеркивалось, что «статья 4 Конституции имеет в виду уничтожение религии», а «свободу исповеданий» нужно рассматривать лишь как «терпимость» к культовой деятельности, ограниченной церковным зданием.
В декабре 1929 г. решением Политбюро Антирелигиозная комиссия была упразднена. Вопросом антирелигиозной пропаганды отныне должен был заниматься непосредственно Секретариат ЦК. Произошло своеобразное разъединение идеологической и государственной линий в религиозном вопросе. Но внешнее выведение Постоянной комиссии по культовым вопросам из-под непосредственного ведения ЦК ВКП(б) по существу ничего не изменило. Ибо Секретариат ЦК столь же «заинтересованно» относился к делам П. Г. Смидовича, который был вынужден все принципиальные решения согласовывать с ним. Так что ее зависимость от партийных органов не уменьшилась, а даже возросла.
Так заканчивался 1929 г., похоронивший идею демократизации и совершенствования законодательства о культах.
Начало глухих 1930-х гг. и положение Православной церкви
1930 год открывал десятилетие, в течение которого Советское государство занимало наиболее жесткую позицию в отношении всех религиозных объединений, когда в центр вероисповедной политики была поставлена задача максимального сужения «поля» для религии и церкви в обществе, борьба с ними как с «антисоветскими и контрреволюционными» явлениями и организациями. Потому «обычными» средствами ее проведения со стороны партийных и советских работников были административно-уголовные меры, внесудебные акты и репрессии. В целом такая политика стала проявлением общеполитического избранного И. Сталиным и его соратниками курса, который в самом общем виде может быть охарактеризован как строительство «казарменного социализма» с минимумом личных прав и свобод для граждан СССР.
Имеющиеся в нашем распоряжении статистические сведения из архива Совета по делам религий при СМ СССР показывают резкое сокращение действовавших в стране религиозных объединений различных направлений. Если в 1917 г. в России их насчитывалось 120 757 единиц, в т. ч. православных 78 767; то в 1930 г. – 36 555 и 27 372, соответственно.
Комиссия П. Г. Смидовича не могла долго игнорировать требования местных партийных и советских органов, которым даже закон 1929 г. показался недостаточно жестким. Под давлением сложившихся обстоятельств на заседании 6 февраля 1930 г. Комиссия приняла решение: «Признать, что в связи с развертыванием кампании по закрытию молитвенных зданий закон об отделении церкви от государства от 8 апреля 1929 г. подлежит пересмотру в сторону упрощения процесса закрытия и увеличения радиуса прихода». Тогда же право окончательного решения вопроса о закрытии культовых зданий было передано краевым и областным Советам, что, конечно, развязывало руки местным властям и вместе с тем в значительной степени ограничивало возможности Комиссии по контролю за соблюдением законов, превращало ее в «регистратора» и «свидетеля» процесса «изживания религиозности».
Еще одним откликом на злобу дня стало постановление ЦИК и СНК СССР «О борьбе с контрреволюционными элементами в руководящих органах религиозных объединений» (11 февраля 1930 г.), принятое, как утверждалось в документе, в «целях борьбы с попытками враждебных элементов использовать религиозные объединения для ведения контрреволюционной работы». Правительствам союзных республик предлагалось при регистрации органов церковного управления исключать из них «кулаков, лишенцев и иных враждебных советской власти лиц» и отказывать в регистрации тем религиозным объединениям, где не соблюдено данное условие[239].
Внутри СССР такой политике противостоять и что-либо возражать было некому. Или, скажем так, отважиться на это могли единицы. Зато на Западе антирелигиозная деятельность коммунистической партии и Советского государства публично и демонстративно осуждалась как в светских, так и в церковных кругах.
В начале февраля 1930 г. в печать просочилось письмо Папы Римского Пия XI с осуждением государственной политики в СССР в отношении религии и церквей. Было очевидно, что во всем католическом мире разворачивается масштабная кампания, своеобразный «крестовый поход» в защиту веры и верующих в СССР. Чтобы как-то сгладить неблагоприятное впечатление, советские власти предприняли «ответ» – организовали заявления ряда руководителей религиозных организаций, протестующих против «инсинуаций Ватикана». Среди них был и митрополит Сергий (Страгородский).
15 февраля в дом митрополита Сергия в Сокольниках нагрянула необычная делегация – представители советской прессы[240]. Предупрежденный накануне о визите и характере возможных вопросов, митрополит Сергий вместе с четырьмя членами Временного синода встретил их в зале, где обычно проходили заседания Синода, усадил за стол и по русской традиции предложил чай. Журналисты были несколько смущены, старались незаметно для хозяина осмотреться, чтобы запомнить обстановку, а также фотографии и портреты, висевшие на стенах. После короткой «светской беседы» началось, собственно, то, ради чего гости пришли.
– Допускается ли в СССР свобода религиозной пропаганды и кто управляет церковью? – был первый вопрос.
– Перед вами члены Синода, – отвечал Сергий, – которые представляют и направляют религиозную жизнь многих миллионов граждан Союза ССР. Каждый из них может рассказать о своей епархии, о многих и многих церквах, о таинствах и обрядах, свершаемых в них.
– Добавлю, – заговорил архиепископ Алексий (Симанский). – Мы говорим проповеди, наставляем прихожан. А при необходимости и желании со стороны совершеннолетней молодежи наставляем ее в основах веры.