…В один из последних дней февраля 1930 г., с самого утра в кабинете Петра Гермогеновича Смидовича, председателя Постоянной комиссии по культовым вопросам при ВЦИК, было многолюдно. Комиссия собралась в полном составе, к тому же подошли «наблюдатели» от ЦК ВКП(б), научных, профсоюзных, антирелигиозных организаций. И неудивительно: предполагалось обсудить вопрос о катастрофической обстановке, сложившейся вокруг религиозных объединений. Члены Комиссии и приглашенные молча слушали Смидовича, читавшего сухую, а потому еще более грозную информацию о тысячах закрытых храмов, об изъятии из них имущества, о раскулачивании служителей культа, об арестованных в административном порядке представителей духовенства и верующих активистах, о сосланных на лесозаготовки, о непосильном налогообложении духовенства, о глумлении над православными святынями и духовенством…
– Петр Гермогенович, – первым вступил в обсуждение Евгений Тучков, – не надо так волнительно воспринимать ситуацию. Ответственно заявляю, что жесткость действий коснулась лишь контрреволюционеров и антисоветского сброда, которых выявили в православной и сектантско-церковной среде…
– Да, о чем вы, Евгений Александрович! – перебил Смидович. – Что, в каждой из многих тысяч деревень притаились враги?
– Мне кажется, – встала представитель НКВД Владимирова, – надо дать туда, в глубинку, где творится безобразие, особое строгое предписание…
– Нина Петровна, – горячо заговорил Смидович, – по поступившим ко мне данным, – он приподнял над столом листок с цифрами, – только в Московской области в течение последних трех месяцев закрыто более шестисот православных храмов. А это, уж увольте, не провинция и не медвежий угол какой-то.
Обсуждения явно не получалось. Присутствующие сидели, потупив глаза, перебирали бумаги и не выказывали желания вступать в разговор. Смидович обвел взглядом собравшихся. Кажется, он уловил невысказанное общее настроение, потому предложил:
– Мы можем сделать только одно: честно изложить на бумаге то, что знаем, и с официальным докладом войти в Президиум ВЦИК, прося прекратить беззаконие… А теперь все свободны.
Спустя несколько минут в комнате остались двое: Смидович и Петр Ананьевич Красиков. Добрых 30 лет, со времен подполья и ссылок, продолжалась их дружба, у них не было секретов друг от друга. Первым заговорил Смидович:
– Что происходит в стране, Петр? Все поднято на дыбы. Ты знаешь, я только что приехал из национальных округов Крайнего Севера… И там неспокойно.
– Что происходит? – глухо повторил Красиков. – Я думаю, ты знаешь лучше меня. Говорят, тебе вчера об этом Хозяин сказал.
– Я к нему на прием не просился. Случайно встретил в Большом, куда он пришел уже во втором акте. Выхожу в антракте, смотрю – стоит. Стал ему рассказывать о поездке на Север, как приходит в упадок оленеводство, из-за того, что повсюду выискивают и ликвидируют «кулаков», как обезлюдели стойбища и поселки, как голод подкрадывается к тамошнему кочевому народу…
– И что же Сам?
– Молча слушал, опустив голову и рассматривая свои сапоги, а потом выдал: «Твои, Петр Гермогенович, закадычные друзья Рыков и Бухарин сыграли с тобой злую шутку – заразили тебя кулацким духом!»
– Выходит, мы с тобой «правые уклонисты и оппортунисты»?
– Пожалуй, что так… И быть нам битыми. Однако, как ты догадываешься, я тебя не для этого задержал.
– Помню, помню. Сегодня к тебе приедет митрополит Сергий, и ты должен держать ответ по своим…
Смидович сделал недовольный жест, и Красиков уловил его смысл.
– Понимаю, «не свои» ты давал обещания, твоими устами давало их государство.
Смидович утвердительно кивнул:
– Но нет у меня добрых вестей. Добиться для него почти ничего не удалось.
Дверь кабинета приоткрылась, и секретарша доложила:
– Только что звонили: митрополит Сергий выехал.
– Оставь документы, еще успею посмотреть… Но, Петр, что же я ему скажу?!
Автомобиль плавно притормозил на оживленном перекрестке двух московских улиц – Моховой и Коминтерна. Через стекло митрополит Сергий разглядел Кутафью башню, а немного дальше, за пеленой падающего снега, – Троицкую башню. Выйдя из машины и обернувшись в сторону святого Кремля, он неспешно перекрестился. Вышедший из расположенного напротив парадного служащий мягко взял митрополита под локоть и, минуя начинавшую собираться толпу любопытствующих, ввел в здание. Здесь, в приемной ВЦИК, на третьем этаже его ожидал член Президиума ВЦИК, а с недавнего времени и председатель Комиссии по культовым вопросам П. Г. Смидович.
Собеседники знали друг друга несколько лет, и им не нужна была дипломатическая увертюра к разговору. Тем более что и дата сегодняшней встречи была определена неделю назад. Тогда, 15 февраля 1930 г., митрополит Сергий согласился поговорить с журналистами и заявить, что «гонений на религию в СССР никогда не было и нет», лишь при условии положительного решения вопросов, заявленных им в поданной позднее правительству «Памятной записке о нуждах православной патриаршей церкви в СССР» (см. Приложение 5 к настоящей главе). Условленный срок истек, и Сергий пришел узнать о результатах.
– Иван Николаевич, – начал Смидович, – думаю, с ежемесячным бюллетенем у нас получится. Принципиальное согласие политической власти дано, тираж определен в три тысячи экземпляров, издателем будете выступать вы лично и сами будете финансировать издание.
– Петр Гермогенович, вот мое дополнительное заявление о характере и содержании предполагаемого журнала. Кстати, и название предлагаем дать – «Журнал Московской патриархии».
– Хорошо. Теперь об открытии в Ленинграде Высших богословских курсов. Как выяснилось, ранее существовавший там Богословский институт был закрыт в 1928 г. из-за допущенных его администрацией нарушений закона. Инвентарь за истекшее время утерян. Правда, говорят, что какую-то часть вывез бывший ректор Борис Титлинов. Может, спишетесь с ним?
– Это исключено. Нет и не может быть никаких связей с обновленцами.
– Скажу и то, что сами здания переоборудованы. Там теперь рабочие общежития, и выселять людей местная власть не хочет и не будет. В итоге… Ленинград отпадает… Жду ваших новых предложений.
– Выходит, мы в этом деле ни с чем остаемся, – проговорил митрополит Сергий. – А как же с обложениями и налогами на духовенство и церкви?
– Наркомфин «озабочен» нами в этой просьбе. Но все оказалось сложнее, чем виделось ранее. Финансистам нужны цифры, сводки. Вот и копаются в финансовых дебрях. Обещают к весне-лету составить проект инструкции по всем денежным вопросам.
– Ко мне и к правящим преосвященным, как мы писали в «Записке», продолжают поступать жалобы на то, что общества православные на местах не перерегистрируются, как этого требует закон от апреля 1929 г.
– Здесь мы целиком на вашей стороне. Все действовавшие до апреля прошлого года общества, если они хотят, должны быть перерегистрированы. Но с местным нормотворчеством и нам подчас бороться тяжеловато.
– Петр Гермогенович, поймите меня правильно. Как же мало сделано! И все какие-то проволочки, отсрочки, отговорки… Где же обещанное «понимание» и «благожелательность» к нуждам Церкви? Помнится, говорили вы, что навстречу друг другу каждой из сторон предстоит пройти свою часть пути. А на деле… С нашей стороны, кажется, пройдено столь много… И как нам это далось тяжко!
Смидович нервно теребил в пальцах карандаш, постукивая им по столу. На хмуром его лице читалось раздражение. Разговор явно принял неприятный для него характер, и видно было, что он ищет возможность прервать митрополита.
– Иван Николаевич, не будем столь категоричны. Государством делается немало для нормализации отношений с Церковью. Согласен, что не все, о чем договаривались, сделано. Но и вы учтите: старые представления о церкви как союзнице самодержавия, как силе контрреволюционной в годы Гражданской войны и изъятия церковных ценностей не так-то просто изживаются. Да к этому добавьте участие немалого числа духовенства в выступлениях против коллективизации, соучастие в антисоветских заговорах, шпионаже. Вы, надеюсь, понимаете, что не все зависит от меня. Я стучусь во все двери, предостерегаю, призываю… Но есть сферы политические… мне недоступные… И не я определяю курс церковной политики государства, а мной повелевают. Давайте учиться ждать и надеяться на лучшее, как бы ни было подчас тяжело и мучительно.
– Да помилуйте, как ждать! Ведь сколько лет я от вас и иных мужей государственных это слышу. Почитайте, что мне пишут!
Сергий из принесенной папки выложил перед Смидовичем кипу писем. На конвертах мелькнули пункты отправления: Москва, Киев, Псков, Уральск, Муром, Барнаул… Боясь, что собеседник прервет неприятный для него разговор, и спеша убедить его в своей правоте, митрополит из взятого наугад письма зачитывал:
– В Ижевской епархии служители культа задавлены непосильными обложениями, местами совершенно задушены принудительными работами. Облагают и мясом, и яйцами, и живностью, дичью и прочим. И все в чрезвычайно большом количестве. А за сим идут денежные обложения: сельскохозяйственный налог, облигации госзаймов, налоги на индустриализацию, тракторизацию, приобретение инвентаря, а еще самообложение. За невыполнение в срок этих повинностей, исчисляемый нередко всего лишь несколькими часами, следует опись имущества, выселение из домов, отдача под суд, ссылка.
Сергий отложил письмо, наугад взял другое и продолжал:
– В Саратовской епархии местная власть воспрещает отпевать умерших, крестить младенцев в домах верующих, а также отказывает священникам в квартирах, угрожая хозяевам квартиры описью имущества и его отобранием за то, что держат на квартире попа…
Смидович встал, показывая, что беседа окончена. Прощаясь, сказал: