– Я могу обещать вам лишь одно: то, что зависит от меня, я буду делать.
Завершившаяся встреча в душах обоих участников оставила горький осадок. Тяжелые раздумья одолевали митрополита Сергия все время, пока ехал он к себе в Сокольники. Тягостно было осознавать, что тот кратковременный период «замирения» государства и Церкви, начало которому положил 1927 г., подходит к концу. Митрополит чувствовал, что холодной отчужденности нового Советского государства к церковным организациям преодолеть не удалось. По-прежнему церковь оставалась под политическим подозрением, а духовенство зачислялось в разряд «социально чуждых элементов»… – «Ужель, – спрашивал себя Сергий, – усилия последних лет напрасны и тщетны возникшие было надежды?! А может, правы те, кто осуждал и отвергал меня, видел во мне отступника… Нет, нет, – гнал он прочь мрачные мысли. – Можно разочароваться в себе из-за своих ошибок и слабостей. Но в том, что делал не ради себя?.. Остановиться на полпути? Пусть даже и изменились внешние условия… миром правит Промысл Божий, и всё во власти Божественной воли. Пусть мир земной изменяется, Церковь одна останется неизменной, непоколебимой, верной своей задаче – возжигать в сердце человека при любых исторических обстоятельствах Божественный огонь, сошедший в день Пятидесятницы на апостолов… Но для этого Церковь должна быть, должна существовать, быть видимой, ей нельзя дать исчезнуть…»
Оставшись один в кабинете, Петр Смидович, не зажигая огня, сел в свое любимое мягкое кресло и задумался, вновь и вновь переживая разговор с митрополитом Сергием.
Петр Смидович, большевик с дореволюционным стажем, переживший тюрьмы, ссылки и эмиграцию, один из «революционных романтиков», кто бросился в борьбу ради светлых идеалов и чистых целей… И вот сейчас, на тринадцатом году советской власти, он испытывал чувство неудовлетворенности и раздвоенности. Идеалы освобождения и раскрепощения человека попраны. Обещания, в том числе и свободы совести для каждого гражданина, не исполнены. Не отпускало и чувство вины и даже предательства перед митрополитом Сергием. Еще за три дня до его встречи с журналистами ВЦИК и СНК СССР приняли постановление «О борьбе с контрреволюционными элементами в руководящих органах религиозных объединений», которое фактически вновь начинало «войну» с религией и Церковью. «Враги, враги, – стучало в висках, – враги иерархи, враги священники, враги верующие… Зачем их преследуют, мучают?» – задавал он себе вопрос. Уже давно Смидович видел бесперспективность и тупиковость такого курса, честно боролся с ним, как мог. Но сейчас чувствовал, что перед новой волной насилия он бессилен. И все же он не опустил руки, и те пять лет, что оставалось ему прожить, был среди тех немногих, кто осмеливался протестовать и противодействовать административному Молоху, пожиравшему очередную жертву в лице церкви и религии. И даже обстоятельства его смерти остаются тайной: что привело к ней – сердечный приступ или роковой выстрел?
Постановление ЦК ВКП(б) «О борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении»
10 марта 1930
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 825. Л. 52, 58–61]
К весне 1930 г. ситуация в «религиозном вопросе» была критической. Уже нельзя было «не замечать», что коллективизации повсеместно сопутствовали «раскулачивание» служителей культа, неправомерное закрытие церквей и молитвенных домов. На духовенство и наиболее активных верующих обрушились судебные и несудебные расправы. Это вызвало в ряде районов страны волну недовольства и возмущения и верующих, и неверующих. Как отмечалось в информациях работников НКВД РСФСР с мест, нередко они носили «характер массовых выступлений», в которых принимали участие «середняки, бедняки, женщины, демобилизованные красноармейцы и даже представители сельских властей». В частности, в одном из докладов НКВД весной 1930 г. сообщалось:
«…Поступившие от административных управлений краев и областей сведения о подъеме антирелигиозного настроения, связанные с сообщением о чрезвычайно быстром темпе коллективизации сельского хозяйства, прекратились одновременно с прекращением преувеличенных сведений о все ускоряющемся темпе устремления широких середняцких масс в колхозы, под очевидным влиянием начавшейся ликвидации перегибов. Если осенью 1929 г. и прошлой зимой сводки пестрели донесениями об огромном количестве постановлений общих собраний граждан о ликвидации религиозных обществ, закрытии зданий культа, запрещении колокольного звона, то с февраля-марта текущего года мы имеем совершенно обратное положение: донесения из ряда мест говорят об отливе середняков из колхозов, сопровождающемся серьезным движением за открытие церквей, возвращение снятых колоколов, освобождение высланных служителей культа. Если до этого в административные отделы поступило большое количество ходатайств об оформлении закрытия церквей, то теперь усилилось поступление заявлений с просьбой об открытии церквей, о разрешении религиозных шествий и т. п.»[245].
Чтобы хоть как-то смягчить остроту проблем на «религиозном фронте», 10 марта 1930 г. Политбюро утвердило постановление ЦК ВКП(б) «О борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении». В документе содержался специальный пункт, посвященный «религиозным проблемам»: «п. 9. Решительно прекратить практику закрытия церквей в административном порядке, фиктивно прикрываемом общественно-добровольным желанием населения. Допускать закрытие церквей лишь в случае действительного желания подавляющего большинства крестьян и не иначе, как после утверждения соответствующих решений сходов областными исполкомами. За издевательские выходки в отношении религиозных чувств крестьян привлекать виновных к строжайшей ответственности»[246].
Не остался в стороне и ВЦИК, направивший в адрес местных органов власти секретный циркуляр с осуждением административных перегибов и предлагая местным властям:
● пересмотреть факты неправомерного изъятия молитвенных зданий и расторжения договоров,
● проверить правильность страховой оценки молитвенных зданий и налогового обложения духовенства,
● отменить немотивированные ограничения в отношении служителей культа: раскулачивание, выселение из муниципального жилья, привлечение к каким-либо повинностям[247].
Письмо митрополита Нижегородского Сергия
(Страгородского) П. Г. Смидовичу по вопросу получения
детьми духовенства полного среднего образования[248]
№ 15159
Июнь 1930 г.
Москва
Тов. Петру Гермогеновичу Смидовичу
Дети духовенства теперь не допускаются во ВТУЗы, а только в вузы. Казалось бы, имея в виду тот чрезвычайный социальный переворот, какой мы переживаем, жаловаться на некоторое ограничение в карьере, по меньшей мере, неосновательно. Все-таки детям духовенства представляются поприща для завоевания себе места в новом строе, хотя, может быть, и не самые для них желательные.
Однако на деле поступить в вуз для огромного большинства детей духовенства оказывается почти фиктивным. Это зависит от того, что в вуз можно поступить, пройдя девятилетку, а дети духовенства допускаются только в семилетку.
Конечно, желающие могут подготовляться к вузу частным путем. Но на это нужны средства и иногда (например, для живущего в глуши) немалые. За редкими исключениями дети духовенства лишними средствами не располагают, в особенности дети духовенства сельского и низшего (дети дьяконов, псаломщиков). И вот двери вуза как будто бы и открыты, но войти в них могут только богатые из детей духовенства, тогда как в пролетарском государстве, казалось бы, должно быть как раз наоборот.
Указывая на эту несообразность в положении своих детей, духовенство и просит меня ходатайствовать о том, чтобы его детям было предоставлено право получать полное среднее образование, проходить девятилетку, чтобы и разрешение поступать в вузы для беднейшего большинства их не оставалось на бумаге.
Вполне разделяя изложенное желание духовенства, усердно прошу Вас обратить внимание на настоящее ходатайство и сделать с Вашей стороны возможное к его удовлетворению.
Опираясь на эти документы, стремится активизировать свою деятельность и Комиссия по вопросам культов, которая в течение первого года своего существования в условиях «великого перелома» в вероисповедной политике Советского государства практически была парализована. При этом она опиралась на «указания» Политбюро в адрес президиумов ЦИК союзных республик, которым было направлено на исполнение постановление ЦК ВКП(б) «О борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении»: «Предложить президиумам ЦИК союзных республик выслушивать жалобы по религиозным делам и исправлять допущенные искривления и перегибы».
И действительно на какое-то время процесс закрытия церквей и молитвенных зданий несколько приостановился. Комиссия отменяла ранее принятые несправедливые решения. Только в Московской области к июню 1930 г. верующим были возвращены 545 культовых зданий. К концу года были возвращены многие православные и старообрядческие храмы, костелы, синагоги и мечети в Татарской АССР, Москве, Ярославской, Брянской, Рязанской, Уральской, Вологодской, Вятской, Камчатской, Липецкой, Читинской, Нижегородской, Ленинградской и других областях. Нередко Комиссия обязывала местные власти привлекать к уголовной или административной ответственности должностных лиц, нарушивших закон. И такие прецеденты были[249].
Роль Комиссии в деле устранения «перегибов» в религиозном вопросе особенно возросла после того, как в декабре 1930 г. постановлением ЦИК и СНК СССР были упразднены наркоматы внутренних дел в союзных и автономных республиках. Согласно постановлению ВЦИК и СНК РСФСР (31 декабря 1930 г.), отныне Комиссия оставалась единственным центральным государственным органом, на который возлагалась «обязанность общего руководства и наблюдения за правильным проведением в жизнь политики партии и правительства в области применения законов о культах на всей территории РСФСР».