ое время 6 миллионах рублей на постройку танковой колонны и о продолжении сбора необходимых средств[318].
По просьбе Всеславянского комитета борьбы с фашизмом митрополит Московский Сергий в 1942–1943 гг. обращался с воззваниями к православным церквам Европы, духовенству и верующим, солдатам из Греции, Югославии, Чехословакии, Румынии, сражавшимся на Восточном фронте.
Постоянной заботой митрополита Сергия было положение православной паствы и состояние церковной жизни на оккупированной территории. Подверглись жесткому осуждению действия тех немногих епископов, что вступили на путь сговора с немецкими оккупантами.
В марте 1942 г. обсуждался вопрос о церковной ответственности епископа Поликарпа (Сикорского), провозгласившего об образовании неканонической автокефальной Украинской православной церкви, опиравшейся в своей деятельности на содействие и поддержку немецких властей. Московская патриархия осудила раскольническую деятельность Поликарпа, за которую он подлежал лишению священства, а совершаемые им хиротонии признавались безблагодатными, распоряжения же в адрес православных приходов не подлежащими к исполнению. Немаловажным был тот факт, что позиция Московской патриархии нашла понимание и поддержку восточных патриархов, о чем они сообщили в специальных телеграммах.
Пасхальное послание митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия (Симанского) к духовенству и верующим оккупированной территории с призывом бороться в тылу врага и помогать партизанам
25 апреля 1943
[РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 1. Д. 956. Л. 1–1 об.]
В сентябре 1942 г. обсуждалось поведение четырех прибалтийских епископов, которые публично выразили поддержку немецким оккупантам, направив приветственное обращение Гитлеру. Позиция Русской церкви была выражена в Определении Московской патриархии. В нем от архиереев Прибалтики было потребовано объяснение по факту их политического выступления и принятие «мер к исправлению допущенного ими уклонения от линии поведения, обязательной для архиереев, состоящих в юрисдикции Московской патриархии».
В послании патриаршего местоблюстителя Сергия (Страгородского) православной пастве Прибалтики специально разъяснялась позиция в отношении проступков прибалтийских иерархов. Митрополита Сергия особенно возмутили заявления митрополита Сергия (Воскресенского) о «вынужденности патриотических заявлений» патриаршего местоблюстителя: «Прибалтийские архиереи (или те, кто водил их руками) пытаются набросить тень на меня: я-де пишу свои послания против фашистов и призываю народ на борьбу против них, принуждаемый к тому соввластью. Не буду напоминать, что наша Патриаршая церковь, начиная с покойного Святейшего патриарха Тихона и доселе, неизменно признает соввласть богоустановленной в СССР. Лично же для меня достаточно и одной любви к Родине и моему народу, чтобы и без чьих-либо просьб и тем паче принуждений всячески противиться фашизму и порабощению им нашей страны. Да будет же стыдно пытающимся свое малодушие спрятать под клеветническими выпадами против родной Церкви и меня, ее возглавителя»[319].
Определение № 12 от 28 марта 1942 г. патриаршего местоблюстителя с Собором русских архиереев по делу епископа Поликарпа (Сикорского)
[Правда о религии в России. С. 141–142]
Определение № 27 Московской патриархии по делу митрополита Сергия (Воскресенского)
22 сентября 1942
[РГАСПИ. Ф. 89. Оп. 12. Д. 10. Л. 65]
Митрополит Сергий высказывался с осуждением и в отношении некоторых других иерархов и священников, оказавшихся на оккупированной территории и пошедших в услужение к немцам[320].
В годы вынужденной эвакуации в Ульяновске и сам митрополит Сергий, и бывавшие у него иерархи неоднократно обращались к теме восстановления патриаршества в Русской церкви. Они считали, что это не только будет возвращением к традиционно-каноническому устройству церкви, но и послужит росту авторитета русского православия за пределами СССР, а внутри страны поспособствует прекращению сохранявшихся остатков церковных расколов и течений. Не случайно же окружавшие в те годы Сергия люди не раз слышали от него: «Православная Русская церковь не всегда будет находиться в таком плачевном положении,.. мы еще доживем до времени ее расцвета и объединения». С начала лета 1943 г., когда явственно обозначился перелом в ходе войны, митрополит настойчиво ставил вопрос перед властями о своем возвращении в Москву. В последние дни августа такое разрешение было дано[321].
Митрополит Сергий и архиереи
Ульяновск
Июль 1943
[Из открытых источников]
31 августа поезд, на котором возвращался митрополит Сергий, прибыл на Казанский вокзал. Православные верующие Москвы с почетом встретили истосковавшегося вдали от своей паствы Первосвятителя. Присутствовавший при этой встрече епископ Молотовский Александр (Толстопятов) оставил описание возвращения Сергия в свой домик в Елохове:
«С нескрываемой радостью Блаженнейший вошел в свои скромные покои в Бауманском переулке. Все было ему любо, все по душе: и привычная мебель, и угольник с иконостасом, и портреты святителей на стенах, и живые лица любезных ему москвичей. Все располагало его к спокойствию и уюту, к уединенной молитве, к размышлениям и трудам. Иноческие подвиги прочно сложили монашеский быт Первосвятителя Русской Православной Церкви, и его душа не искала и не хотела ничего большего, ничего лучшего. Блаженнейший принципиально отрицал богатство и роскошь в личном имуществе, всю жизнь уклонялся от личной славы и не без труда уступил, когда перед ним развернулись перспективы ожидающих Русскую Церковь событий в ближайшие дни»[322].
Митрополиты Алексий и Николай сообщили Сергию Страгородскому, что «компетентные органы» предложили на ближайшие дни встречу со Сталиным. В состоявшемся обсуждении все были единодушны в том, что надо соглашаться и воспользоваться встречей для постановки наиболее животрепещущих вопросов церковной жизни: созыв Архиерейского собора, открытие церквей, монастырей, семинарий…
Bдеи «церковного возрождения»во внутренней и внешней политике советского государства
Великая Отечественная война потребовала мобилизации не только всех организационных, финансовых, материальных ресурсов, но и ресурсов моральных, духовных, патриотических. Для партийно-советского руководства еще со времен Всесоюзной переписи 1937 г. не было секретом, что значительная часть населения Советского Союза относила себя к категории верующих. В первые же месяцы войны выявилась неправильность и пагубность сформировавшейся в 1930-х гг. государственной политики в отношении религии и церкви. Иллюзии об успешном и повсеместном «преодолении» религии и о победе «безбожного движения» рассеялись, уступив место правде жизни – в стране насчитывались миллионы верующих, которые были несправедливо ограничены в возможностях свободно и открыто удовлетворять свои религиозные потребности. Существенным потенциалом влияния на эту категорию граждан могли быть действовавшие в стране религиозные организации и духовенство различных конфессий.
Молчаливое признание этого факта содержится в позиции государства, которое в течение первых двух военных лет фактически заняло позицию невмешательства в церковную жизнь страны. В результате разрешались общецерковные сборы средств и внекультовая деятельность; не чинились препятствия массовым богослужениям и церемониям; возобновлялась издательская деятельность церквей; признавались де-факто религиозные центры, и им разрешалось устанавливать связи с зарубежными религиозными организациями.
Впервые после двадцатилетнего перерыва в различных районах Советского Союза, хотя и без юридического оформления, но начали открываться церкви и молитвенные здания. К примеру, в 14 районах Ярославской области в 1942–1943 гг. стала функционировать 51 православная церковь, бо́льшая часть из них была закрыта в предвоенное время в административном порядке, без принятия соответствующих правовых решений, хотя ключи от зданий оставались в руках верующих.
На страницах официальной прессы (партийной и советской) появляются статьи о патриотической деятельности Православной церкви, а затем и обо всех других конфессиях, действовавших в СССР. В кинохронику, показываемую на фронте и в тылу, включались кадры церковных служб, обращения к бойцам Красной армии духовенства, крестные ходы, встречи верующими и духовенством с иконами советских солдат-освободителей.
Постепенно менялась и направленность деятельности авангарда антирелигиозного движения – Союза воинствующих безбожников. Если в первые месяцы войны функционеры-безбожники шлют в Москву панические сообщения о «реакционной деятельности духовенства и сект», то вскоре они перестают «пугать» власти «происками религий и церквей», и включаются в общую патриотическую работу, помогая верующим и духовенству в организации денежных и иных сборов в Фонд обороны страны. В лекционной работе уходит в прошлое антирелигиозная конфронтационная тематика, уступая место сообщениям о патриотической деятельности религиозных объединений и верующих, об отношении фашистов к религиям народов Советского Союза, о положении религий и церквей в странах антигитлеровской коалиции.
Абсолютное большинство религиозных организаций в Советском Союзе заняли патриотическую позицию и призывали свою паству к защите Отечества. Общим было и осуждение тех служителей культа, которые осознанно перешли на сторону врага, добровольно стали орудием идеологической пропаганды, помогая насаждать «новый порядок» на оккупированной советской территории.
Информационная сводка № 3 СВБ
о деятельности духовенства и верующих