Однако попытки Столыпина сохранить порядок в губернии всё более напоминали тушение пожара на торфяных болотах. За 1905 год в губернии произошло почти 900 крупных аграрных беспорядков и было сожжено более 40 % помещичьих усадеб. Можно было загасить один очаг беспорядков, но тут же, словно из-под земли, в других местах вырывались новые языки пламени. И если в 1904 году речь шла о выступлениях крестьян, часть из которых имела стихийный или полу-стихийный характер, то в следующем году в губернии начался целенаправленный террор со стороны эсеров и анархистов по отношению к представителям власти. Летом сам губернатор чудом несколько раз избегает неминуемой смерти. В самом центре Саратова, на Театральной площади в него бросают бомбу, а при поездке в Балашовский уезд эсеровский боевик трижды почти вплотную стреляет в губернатора. В Столыпина также стреляют из засады во время поездки по губернии, но после этого он лишь иронически замечает: «Сегодня озорники стреляли в меня из-за кустов».
Пётр Аркадьевич остается равнодушным к угрозе смерти, хотя она неоднократно была буквально в шаге от него. Например, однажды, когда губернатор пытался успокоить возбуждённую толпу, стоящий прямо перед ним человек вдруг вынул из кармана револьвер и направил на него. Столыпин, у которого на лице при этом не дрогнул ни один мускул, глядя в упор на хозяина револьвера, распахнул пальто и просто сказал:
– Стреляй!
И поразительно, но революционер в растерянности опустил руку, а оружие вывалилось у него из рук.
Многократно отказываясь от охраны, Столыпин не только показывал презрение к смерти и отвагу. Этим он хотел продемонстрировать, что представитель высшей власти не может позволить показать свой страх перед террористами. Психологически это полностью идентично его словам, которые он позже произнёс в Государственной думе: «Не запугаете!»
В этом отношении характерен другой случай, уже петербургского периода. Как-то Столыпин с детьми плыл по Неве на катере, и мост, под которым они проплывали, переходила шумная демонстрация с красными флагами. Насмерть перепуганные дети спрятались под лавку, и отец им наставительно сказал: «Когда в нас стреляют, дети, – прятаться нельзя».
Лишь по указанию из Петербурга Столыпин в конце 1905 года разрешает охране сопровождать себя, но и то это было больше символически. Но все же, возможно, Пётр Аркадьевич слишком самоуверенно заявлял: «Революционеры знают, что если хоть один волос падёт с моей головы, народ их всех перережет».
Наружная полиция, жандармы, охранное отделение были растеряны и, несмотря на жесткие указания губернатора, не могли справиться с волной террора. Хотя Столыпин, конечно, понимает, что это не их вина – при всём желании нельзя покончить с революционным террором в одной губернии, когда он захлёстывает всю империю.
И вот новый акт террора, произведший на губернатора особенно тяжёлое впечатление. 22 ноября 1905 года прямо в губернаторском доме эсеровская террористка Анастасия Биценко убивает присланного для помощи в организации подавления аграрных беспорядков бывшего военного министра генерал-адъютанта Виктора Викторовича Сахарова. Это ей удалось без малейших усилий. Убийца просто пришла на приём к генералу (досмотреть её никто и не подумал!) и выстрелила в него несколько раз из браунинга. Последние слова боевого генерала, участника русско-турецкой войны, были: «Не успел…» Показательно для характеристики «кровожадности» тогдашнего строя то, что террористка избежала смертной казни и свою заслуженную пулю получила уже во время сталинского «большого террора» в 1938 году. По иронии истории (или, возможно, её высшей справедливости) «за принадлежность к эсеровской террористической организации»…
Эта смерть ещё и потому была так тяжела для Столыпина, что он надеялся на то, что генерал Сахаров как военачальник возьмёт лично на себя командование войсками при подавлении беспорядков. Как откровенно писал Пётр Аркадьевич: «Я рад приезду Сахарова – все это кровопролитие не будет на моей ответственности (Столыпин имеет в виду именно моральную ответственность. От обычной он никогда не бегал. – Авт.). А еще много прольется крови».
И при всём этом Столыпин остаётся на своем посту, хотя ещё в марте 1905 года у него была прекрасная возможность оставить беспокойную губернию и занять в Петербурге престижное и значительно более высокооплачиваемое место. Министр финансов (и будущий премьер) Владимир Николаевич Коковцов предложил саратовскому губернатору возглавить Крестьянский банк. Почему именно Столыпину – понятно. Пётр Аркадьевич неоднократно говорил о необходимых изменениях в аграрной сфере и особое внимание при этом отводил Крестьянскому банку, который должен кредитовать создание самостоятельных крепких хозяйств. Столыпин был вызван в Петербург и о разговоре с Коковцовым оставил подробную запись: «Вот существо его и моей речей: я остановился на Вас, сказал он, так как слышал о Вашей деятельности и энергии, доложил Государю, назвав 2 имени, и Государь сказал, что выбор Вас будет самый лучший, так как у Вас твёрдо определенные взгляды и богатая энергия. Булыгин отпускает Вас неохотно и сказал, что решение вопроса зависит исключительно от Вас, решайте. Я ответил, что был удивлён предложением, хотел бы знать, что он от меня ждёт, что я человек идеи, что служить делу, которому не верю, я не пойду, что я желаю знать, узко ли кредитное учреждение Крестьянский банк или государственно землеустроительное и затем что я хочу выяснить ещё у министра внутренних] дел вопрос, насколько удобен уход мой в тяжёлый для губернии момент.
На это он мне сказал, что он смотрит на Крестьянский банк довольно широко, хотя не увлекается мыслью, что банк может разрешить вопрос о землепользовании крестьян во всём объёме, тем более, что теперь война и нет денег, но что если он наметил меня, то оттого, что желает подойти к разрешению этого вопроса. Если бы было иначе, я взял бы одного из жаждущих этого места: Авраама ради Исаака, Исаака ради Иакова и т. д., ничего нет легче. В смысле самостоятельности на мой вопрос, не обращусь ли я в подмастерье, он мне ответил, что я буду хозяином дела, самая легкая и отдалённая подчинённость мне, министру, доклад раз в неделю, я, дескать, начальнического тона никогда не принимаю, о всех спорных вопросах всегда столкуемся…
На моё сомнение, что, уйдя из своего министерства, я сжигаю корабли и, если мне тут не понравится, то опять труден будет переход в губернаторы, он ответил – Вас с такою неохотою отпускают, что всегда радостно примут обратно. Наконец, он сказал, что если заручится моим согласием, то согласен даже дать мне самых тяжелых 2–3 месяца ещё по-губернаторствовать в Саратове».
В конце концов, от предложения Коковцова, столь недвусмысленно обещавшего Столыпину почти полную свободу действий, губернатор отказался. Хотя не вызывает сомнения, что предложение руководить Земельным банком и попытаться с этой позиции начать аграрную реформу было для Петра Аркадьевича чрезвычайно соблазнительно. Представляется, что причиной отказа стали два фактора. Во-первых, провести земельную реформу только с помощью одного Земельного банка было невозможно – для этого необходимы были значительно более широкие полномочия. Во-вторых, Столыпин не хотел уезжать из губернии, положение в которой становилось всё более тяжёлым, и чтобы кто-то мог даже подумать, что он испугался покушений и бросил занимаемый пост в трудное время.
А положение в Саратовской губернии, несмотря на энергичные действия губернатора, продолжало и далее ухудшаться. Революционные выступления стали явлением хроническим, и у Столыпина уже не оставалось времени ни на что, кроме наведения хотя бы самого минимального порядка.
Но при этом благодаря его стараниям положение в Саратовской губернии было всё же лучше, чем в соседних. Столыпин даже помогал с помощью подчинённых ему войск справиться с беспорядками в Самарской губернии, за что был удостоен высочайшей благодарности.
Вот только некоторые факты революционного брожения, о которых писал Пётр Аркадьевич (особенно отмечая подыгрывание революции либеральной оппозиции, дошедшей в своём антиправительственном раже до лишения населения медицинской помощи): «Про уезд лучше не писать… две усадьбы сожжены и разграблены, так что пахать можно. Это у барона Ховена и Киндяковых. Крестьяне хотят идти жечь и грабить дальше, но посланные мною драгуны остановили движение своим появлением. На мои вопросы: «знать не знаем и ведать не ведаем».
Соседние деревни террориз[иро]ваны, т. к. и их хотят жечь, если они не примкнут к движению. Помещики в панике отправляли в город имущество, жён и детей. В других уездах тоже вспыхивает то тут, то там. Еле поспеваешь посылать войска, которых мало и долго ли ещё можно рассчитывать на войска после Потёмкина (речь идёт о восстании на броненосце «Князь Потёмкин-Таврический». – Авт.)?.
А господа земцы готовят сюрпризы: врачи Балашовского уезда решили, что недовольны тем, что я не исполнил их требования, и все с 15 июля выходят в отставку – бросают больницы, амбулатории, уходят и все 40 фельдшеров. К ним присоединяются 3 уезда, а затем, вероятно, вся губерния.
Я не теряю самообладания и надеюсь на Бога. В этом деле я прав и думаю, что большинство благоразумн [ых] людей осудит врачей и они провалятся. Само селение, я думаю, обернётся против них и им не удастся сыграть в руку революции. Я прошу ещё полк казаков в губернию и не теряю надежды поддержать порядок». (30 июня 1905 год.)
«Сегодня долго беседовал с членом управы Сумароковым и мягко высказал ему, что гнусно пользоваться ложью и клеветою на губернатора, чтобы вызвать забастовку и возбудить население. Он лепетал, что это направлено не против меня, что мне отдают должное, но что правительство ведёт двойную игру и что нужно с ним бороться и доктора избрали такой приём, как способ борьбы». (1 июля 1905 год.)
«15 июля экстренное земское собрание, а через 3 дня я хочу выехать в Сердобский и Петровский уезды – там брожение.