В конечном итоге, благодаря поддержке большинства III Думы Столыпин сумел в июне 1910 года добиться принятия парламентом аграрного закона, что открывало перед страной широчайшие перспективы развития.
Обратим внимание также на слова Столыпина о том, что «особые заботы правительства будут направляться к осуществлению воли Державного вождя наших вооружённых сил о постановке их на ту высоту, которая соответствует чести и достоинству России». Как продемонстрировал случай со штатами Морского генерального штаба, делать это премьеру было крайне непросто, в первую очередь из-за подозрительности императора. Однако Столыпину всё же удалось в значительной степени реализовать поставленную цель. Прежде всего это произошло благодаря тому, что премьер сумел с помощью Думы получить дополнительные средства на восстановление армии и флота. По инициативе Столыпина был также упорядочен принцип комплектования Вооружённых сил, в значительной мере проведено их перевооружение и создание новой инфраструктуры. Можно не сомневаться, что если бы не столыпинская работа в этом направлении, то Россию после начала Первой мировой войны уже в 1914 году ожидало бы неминуемое поражение.
Однако следует подчеркнуть крайне важный факт. Столыпин особое внимание уделял возрождению Вооруженных сил не потому, что хотел войны с центральными державами, а потому, что желал всеми силами избежать её, расценивая как страшную катастрофу.
Одним из способов противодействия втягивания империи в войну за совершенно чуждые ей интересы Великобритании и Франции (рассматривавших Россию исключительно в качестве «железного катка» против Германии и неисчерпаемого резерва «пушечного мяса») был для Столыпина контроль внешнеполитического курса. Делать это было не менее трудно, чем возрождать Вооруженные силы. И по той же причине… МИД, подобно Военному и Морскому министерствам, находился в непосредственном управлении самодержца – открытая попытка Столыпина повлиять на принятие внешнеполитических решений была бы однозначно расценена как посягательство на исключительные царские прерогативы.
Однако отсутствие полномочий по руководству внешней политикой Столыпин сумел практически полностью компенсировать за счёт негласного личного влияния на министров иностранных дел. Извольский полностью находился под влиянием премьера, и последний мог быть абсолютно уверен в том, что он не предпримет никаких шагов, которые могли бы послужить втягиванию России в назревавшую войну. Ещё более облегчало главе правительства контроль за МИДом и возможность влияния на процесс принятия внешнеполитических решений то, что товарищем министра иностранных дел был Сергей Дмитриевич Сазонов, женатый на сестре жены премьера Анне Борисовне Нейдгардт.
По мнению высокопоставленного чиновника внешнеполитического ведомства Владимира Борисовича Лопухина, председатель Совета министров специально лоббировал назначение родственника на пост товарища министра, строя при этом относительно него далеко идущие планы: «Столыпину это было нужно потому, что по конструкции правительства министр иностранных дел вёл внешнюю политику по непосредственным «указаниям» верховной власти, вернее, по непосредственным докладам царю, не согласовывая своих действий с Советом министров. Властному премьеру такой порядок был не на руку. Для полноты власти желательно было подчинить себе руководство такою важною отраслью государственного управления, как внешняя политика. Поэтому Столыпин мечтал о том, чтобы иметь своего человека на посту министра… С должности товарища министра додвинуть Сазонова до поста министра было не так уж трудно. Приходилось лишь дождаться ухода Извольского. Но последний не скрывал, что только ждал случая, чтобы проситься в крупное посольство… Все это было известно Столыпину. Он не ускорял событий, находясь к тому же в хороших отношениях с Извольским. Со своей стороны Извольский прекрасно уяснял себе игру Столыпина, не препятствуя ей, поскольку она ему не мешала и даже могла пригодиться при случае, когда придёт время уходить. Сазонов был взят Извольским определённо с целью подготовить себе преемника».
И дальше, комментируя назначение Извольского послом во Францию и занятие его места Сазоновым, Лопухин констатирует, что это «обозначало переход руководства дипломатическим ведомством к премьеру».
Лопухин не сомневался в благотворности для государственных интересов фактического руководства Столыпиным внешней политикой: «…ровно год – с осени 1910 г., когда ушёл Извольский и министром иностранных дел был назначен свояк Столыпина Сазонов, и до осени 1911 г., когда был убит Столыпин, именно он фактически руководил нашею внешнею политикою, руководя действиями номинального главы дипломатического ведомства Сазонова. И надо отметить, в этот год новых, по крайней мере, промахов в направлении нашей внешней политики содеяно не было. Это несомненная заслуга Столыпина».
О роли Столыпина и о том, что представляла собой без него внешняя политика России, бывший директор 1-го Департамента (личного состава) МИДа написал со знанием дела: «Предоставленный самому себе, Сазонов был на посту министра… досадным недоразумением, оставленным по недосмотру… Понимание обстановки, объективная оценка событий, политическое предвидение были совершенно чужды Сазонову. Никакого политического плана у него не было… Трагической неправильности принятого политического курса не понимал и не видел. Неспособный влиять на события, он уносился их течением… Он не давал себе труда ни в чём обстоятельно разобраться. Не разобрался и в том, что, похоронив Столыпина, должен был уйти. Остался министром иностранных дел обрёченной императорской России на приближавшиеся моменты ответственнейших решений, когда трагически были нужны стране не Сазоновы, а титаны государственной мысли, люди ясного проникновения и непоколебимой воли… Сазонов работал в тесном сотрудничестве с английским послом Бьюкененом и французским Палеологом. С самого начала войны этот триумвират ежедневно сходился в кабинете министра иностранных дел и сообща направлял деятельность русского дипломатического ведомства. Сазонов нашёл себе руководителей, недостававших ему после смерти Столыпина».
Фактически руководя внешней политикой, Столыпин, как талантливый дипломат, полностью отдавал себе отчёт в том, что при всей недопустимости иностранного вмешательства во внутренние дела России её жизненные интересы требовали ликвидации внутри страны ограничительных барьеров (как по классовому, так и по вероисповедному признаку). Это значительно укрепило бы её позиции в мире, дав возможность более эффективно отстаивать национальные интересы на международной арене.
Особое значение имел вопрос о снятии дискриминационных ограничений с еврейского населения (точнее сказать – с лиц иудейского вероисповедания. В Российской империи по национальному признаку никогда никаких ограничений не было – во всех документах писалось только вероисповедание, а не национальность). Премьер понимал, что это, в том числе, нанесёт серьёзный удар революционному движению, в котором испытывавшие на себе государственный гнёт евреи играли значительную роль.
Для укрепления влияния Российской империи в Европе и США (в том числе с целью получения займов) это было не менее важно, чем для установления внутренней стабильности, невозможной при наличии ограничений прав граждан по конфессиональному признаку. Кроме того, Столыпину, как глубоко верующему православному человеку (для которого, согласно посланию апостола Павла, «нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но всё и во всём Христос»), были глубоко отвратительны любые проявления национальной и религиозной ненависти, в том числе и антисемитизм. Например, во время рокового приезда в Киев в 1911 году, он был (как, впрочем, и сам император) предельно возмущён тем, что попечитель Киевского учебного округа Пётр Алексеевич Зилов запретил учащимся-евреям стоять в шпалерах во время шествия царя с крестным ходом к месту открытия памятника Александру II. И это при том, что Зилов руководствовался вовсе не юдофобскими соображениями, а посчитал церемонию исключительно церковной, в которой должны участвовать только православные. Тогда он сказал губернатору следующие, не оставляющие сомнения в его подлинной позиции, слова: «Произошло то, что Государь узнал о случившемся раньше меня. Его Величество крайне этим недоволен и повелел мне примерно взыскать с виновного. Подобные распоряжения, которые будут приняты как обида, нанесённая еврейской части населения, нелепы и вредны. Они вызывают в детях национальную рознь и раздражение, что недопустимо, и их последствия ложатся на голову Монарха».
По инициативе премьера, Совет министров ещё в конце 1906 года передал императору свои предложения, содержавшие перечень мер по снятию дискриминационных ограничений с лиц иудейского вероисповедания. Хотя они полностью и не отменяли позорной черты оседлости, но не вызывало сомнения, что их реализация в дальнейшем приведёт именно к этому результату.
У самодержца тогда не хватило решимости стать на предложенный Столыпиным путь, что неминуемо означало бы резкий конфликт с крайне правыми, представлявшимися ему наиболее надёжной опорой трона. О мотивах, объясняющих, почему он отказался пойти на снятие ограничительных мер, Николай II написал премьеру следующее: «Возвращаю Вам журнал по еврейскому вопросу не утвержденным.
Задолго до представления его мне, могу сказать, и денно и нощно, я мыслил и раздумывал о нём.
Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу – внутренний голос всё настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать её велениям.
Я знаю, Вы тоже верите, что «сердце царево в руцех Божиих».
Да будет так.
Я несу за все власти, мною поставленные, перед Богом страшную ответственность и во всякое время готов отдать ему в том ответ. Мне жалко только одного: Вы и Ваши сотрудники поработали так долго над делом, решение которого я отклонил».