О крахе троцкистского бойца Блюмкина его ленинградские коллеги, в основном окололитературные агенты, могли своевременно узнать «из первых рук». В октябре – самом начале ноября 1929 года его допрашивал М. А. Трилиссер, начальник иностранного отдела ОГПУ. Кстати, М. А. Трилиссер, член всемогущей коллегии ОГПУ, явно сочувствовал «диссиденту» Блюмкину и голосовал за его помилование, но Сталин настоял на расстреле.
Не раз писали и говорили, что сразу же после гибели Есенина в «Англетере» видели Блюмкина. Недавно обнаружилась сравнительно новая и весьма существенная деталь. О ней подробнее.
Выяснилось: Блюмкин был не только специалистом по «мокрым делам», бичом врагов мировой революции, но и настоящим профессионалом по части подделки чужого почерка. В июле 1918 года, подготавливая покушение на германского посла Мирбаха, он искусно «изобразил» в фальшивом мандате ВЧК подпись Ксенофонтова, секретаря Дзержинского. Лиха беда начало. Позже самодеятельный графолог и не такую «липу» мастерил.
А. И. Солженицын, встречавшийся в лагере с зэком М. П. Якубовичем, в прошлом чекистом, передает в «Архипелаге ГУЛАГе» его воспоминания: «…в конце 20-х годов под глубоким секретом рассказывал Якубовичу Блюмкин, что это он написал так называемое предсмертное письмо Савинкова, по заданию ГПУ. Оказывается, когда Савинков был в заключении, Блюмкин был постоянно допущенное к нему в камеру лицо – он „развлекал” его вечерами. ‹…› Это и помогло Блюмкину войти в манеру речи и мысли Савинкова, в круг его последних мыслей».
После суда Борис Савинков «послал» за границу революционерам-эмигрантам открытые письма, в которых призывал их прекратить безнадёжную борьбу с большевизмом. Многие адресаты, и даже «охотник за шпионами» и разоблачитель Азефа Владимир Бурцев, поверили в это раскаяние. Они не подозревали, что фальшивки сочинил и лично написал Блюмкин. В мае 1925 года гэпэушники выбросили Савинкова из неограждённого окна камеры во внутренний двор Лубянской тюрьмы. Официально самоубийство объяснили пессимистическим настроением политического банкрота. Блюмкин даже подделал прощальное письмо контрреволюционера – да так ловко, что в него опять-таки поверили.
Отсюда, как видите, один шаг Блюмкина до опубликованного в «Красной газете» стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья…», которое якобы написал Есенин, уйдя из жизни, как красиво выразится Троцкий, «…без крикливой обиды, без позы протеста, – не хлопнув дверью, а тихо призакрыв её рукою, из которой сочилась кровь».
Если Блюмкину было по силам овладеть буквой и духом савинковских писем, очевидно, ему не составляло большого труда начертать восемь «есенинских» строк «До свиданья…». В раскрытии последней загадки «Англетера» должно помочь следственное дело Блюмкина октября – ноября 1929 года, хранящееся в бывшем Центральном архиве КГБ.
Журнал «Отечественная история» (1992. № 4) напечатал документальный очерк о чекисте-авантюристе, но нужной информации там не содержится.
Были бы особенно важны те показания Блюмкина, в которых он называет своих сообщников-троцкистов по Ленинграду. Если среди них фигурируют К. Г. Аршавский, С. А. Гарин-Гарфильд, Г. Е. Горбачёв, Я. Р. Елькович, В. В. Князев, П. П. Петров, А. Я. Рубинштейн, В. И. Эрлих и другие наши «знакомые», то вероятность назвать Блюмкина убийцей Есенина возрастёт.
Есенин, будто Исус Христос, взошел на голгофу за любимую свою Россию. Но открыто убивать его временщики не посмели. Понадобилась грязная провокация. Так возникла фальсификация XX века. Наконец-то в основных своих чертах сделан решительный шаг к её окончательному разоблачению. К нам возвращается чистым и гордым имя великого русского поэта Сергея Александровича Есенина.
«Дело Есенина»
Пустая забава,
Одни разговоры.
Ну что же,
Ну что же вы взяли взамен?
Пришли те же жулики,
Те же воры
И законом революции
Всех взяли в плен.
Я начал терять ощущение времени. На исходе третьей или четвёртой недели моей «болезни» я пришёл на приём к врачу, как обычно, утром и обнаружил, что дверь заперта. Выяснилось, что я перепутал дни недели: было воскресенье, а я считал, что уже понедельник. Пришлось пожать плечами и уйти не солоно хлебавши. Не волноваться же из-за таких пустяков! Меня вообще ничто не могло потревожить, кроме моего расследования и отсутствия вестей от Эдуарда Хлысталова.
И вот как-то утром пришла-таки долгожданная весточка – открытка, написанная каллиграфическим почерком, так хорошо изученным мной. Именно этой рукой был выведен текст послания, в тайну которого, как в бездну, рухнула моя жизнь. Но написано на открытке было совсем не то, что я ожидал. Я прочёл: «Со мной созвонились, и было назначено рандеву в ресторане, где обслуживают слепые кельнеры. Там темно, общение на ощупь. Было двое мужчин в чёрном. Разговор был спокойный, но с угрозами. Они знают про рукописи и требовали их возврата. Берегите себя. Существовали и другие тексты, но они хранились не у меня. Думаю, это проверка нас с вами на прочность. Вы рассмотрели только одну папку с документами или обе? Боюсь, что угроза для вашей жизни реальна. Пожалуйста, не делайте больше попыток связаться со мной по сотовой связи. Ограничьте свои перемещения. Не хочу впутывать вас в новые неприятности. Молю Бога о том, чтобы когда-нибудь вы простили меня за то, что я втянул вас во все эти дела. Общаться с вами могу только по городскому телефону – здесь «прослушка» маловероятна, нежели по мобильнику. Да хранит вас Господь. Ваш Э. Х.».
Открытка, присланная Эдуардом Хлысталовым, и прочитанный мной текст показались мне тяжелее куска свинца. Как раз тогда, когда мысли мои стали оформляться и забрезжила надежда, что мне удастся-таки разобраться со всей этой чертовщиной, окружавшей Есенина, как раз тогда, когда из хаоса начала вырисовываться более или менее ясная картина, я почувствовал, что почва стала предательски уходить из-под ног, что вязкая липкая трясина неопределённости снова засасывает меня в свои глубины…
Снова и снова в моей голове прокручивалась беседа с Эдуардом Хлысталовым. И всякий раз рефреном звучал вопрос: на кой чёрт он всучил мне эти папки с документами?
Как там написал Эдуард Хлысталов?
«Со мной созвонились, и было назначено рандеву в ресторане, где обслуживают слепые кельнеры. Там темно, общение наощупь. Было двое мужчин в чёрном. Они явно преследовали меня… Дорогой друг, будьте осторожны, берегите себя. Нам с Вами важно сохранить те крохи наследия С. А. Есенина, которые сосредоточены в Ваших руках. С уважением, Э. Хлысталов».
Действительно, всё это походило на какой-то дурацкий розыгрыш… Кому понадобилось гоняться за рукописью и документами, неким образом связанными с великим поэтом, погибшим девяносто лет назад? Я часто задавал себе этот вопрос, остроту которого притуплял стакан столичной водки. Но вопросы оставались, а ответов не было.
Я отдавал себе отчёт в том, что, наряду с маниакальной страстью к исследованию есенинской проблемы, меня снедает беспричинное недовольство Эдуардом Хлысталовым. Недовольство человека, чья жизнь полетела кувырком, – и всё из-за случайной встречи с неким следователем с Петровки, 38! Видимо, у всех нас исподволь рождается желание переложить свою вину на плечи другого… Я вспоминал первую встречу с Хлысталовым в Питере, когда мою головную боль как рукой сняло и где я был счастлив, точно влюблённый. А теперь?
Я, как крот, зарылся в работу, в расследование.
Всякий раз, когда я отвлекался от темы, на ум приходила примитивнейшая из мыслей: «Галактика по имени „Сергей Есенин” всё больше и больше засасывает мою душу, а я всё глубже и глубже погружаюсь в неё – в рассвеченный звёздами шлейф, во тьму и хаос неизвестности». Поверьте, говорю это не ради красного словца. Прошло всего несколько недель, а квартиру мою узнать было просто невозможно. Горы бумаг, журналов, книг, куда ни глянь – повсюду пустые бутылки из-под водки да грязные тарелки с остатками еды на письменном столе, на стульях, на полках книжного шкафа, на полу. Полнейший беспорядок! Пару дней назад я битый час потратил на поиски ксерокопий статьи из медицинского журнала, в которой говорилось о Есенине, и не нашёл. Это привело меня в ярость. Я опрокинул стол – книги россыпью полетели на пол. Это ещё больше взбесило меня. Я кричал, проклиная Эдуарда Хлысталова и себя самого. Увы, я утратил контроль над собой…
Я чувствовал, что меня поглощает тьма. Свет стал невыносим, я начал болезненно реагировать на него. Если в комнату проникал солнечный луч, он вызывал у меня боль не столько в глазах, сколько в мозгу. Словом, я впал в транс, как зверь – в зимнюю спячку. И выглядеть стал соответственно: как медведь, залёгший в берлогу. Как-то утром поймал себя на мысли: «Всё труднее и труднее становится раздвигать шторы и занавески, всё труднее солнечному лучу пробиться ко мне в квартиру». Я перешёл на иное освещение – настольную лампу и ночник над кроватью. Они давали ровно столько света, сколько было необходимо, чтобы разобрать слова на странице, и не больше.
Так, глуша водку, я жил во тьме, подобной тому забытью, в которое проваливался, когда меня одолевала усталость. А что касается солнечного света, так я забыл, что это такое. Вернее, мне было наплевать на него. Внешний мир потерял для меня свой смысл. Как бы перестал существовать. Я хотел одного – остаться в одиночестве. Так и вышло. Единственное, что связывало меня с реальностью, – отчаянная попытка собрать всю возможную информацию о Есенине у Эдуарда Хлысталова и тех, кто имел к этому отношение. Я отчаянно работал, читал, писал и думал, и этот конвейер крутился в безостановочном режиме, и не было возможности что-либо изменить. В этом я отдавал себе полный отчёт.
…Через пару часов я проснулся от жуткого холода. Было такое ощущение, будто меня совершенно голым выставили на улицу на жуткий мороз. В висках невыносимо ломило, голова раскалывалась от испепеляющей боли. По комнате распространился резкий запах где-то горевшей серы.