дела трактуются порой с точностью до наоборот.
Холостяцкая жизнь отца Василия затягивалась. Он не был уверен, что Рваный или кто-нибудь из его начальства не предпримут еще попытки. Значит, пока возвращать Ольгу домой нельзя. Честно сказать, он вообще ни в чем не был толком уверен. Кроме одного – так жить нельзя, и он не будет безропотно сидеть под вечным дамокловым мечом!
Вечера его стали на удивление свободными, и однажды он пошел на причал и взял у Петра весельную лодку напрокат. Еще не доплыв до острова Песчаный, отец Василий понял, как ему этого не хватало все последние несколько лет! Как он тосковал по нормальной мужской нагрузке, по не заглушаемому ревом двигателя плеску воды, падающей с весел, по не загаженному бензином запаху речной воды – по всему, с чем он вырос в этих краях.
Он высадился на острове, привязал лодку за торчащую из берега корягу, содрал с себя всю одежду и ухнул в прохладную сентябрьскую воду.
Он нырял, отфыркивался, барахтался, смывая с себя остатки усталости и многодневного напряжения, а потом лег на спину и смотрел в начавшее менять цвета вечереющее небо – от сиреневого до лилового и в конце концов тяжелого фиолетового. Одна за другой начали проявляться видевшие миллиарды самых темных земных ночей и эпох звезды, а сытая, отъевшаяся за лето рыба принялась нахально играть, всплескивая хвостом в трех-четырех метрах от его неподвижно застывшего тела. Его охватил настолько глубокий покой, что душа, казалось, отделилась от тела и свободно возлегла над водой, как до сотворения земной тверди.
Что-то как переключилось в нем, словно страх, терзавший столько дней, растворился в волжской воде и уплыл вниз по течению, уступив место куда более глубоким и сильным чувствам.
Он появился на причале и на следующий день, и на следующий. Он брал у Петра лодку и греб, слушая, как поскрипывают уключины и мягко плещет под веслами вода. А потом, уже на острове, до изнеможения плавал в воде, дожидаясь, когда зарево на западе начнет гаснуть и волшебство смены света и тьмы снова предстанет перед ним во всей первозданной мощи.
А когда на третий день он приплыл на остров пораньше, небо закатило такую грандиозную картину, какой он не видел, пожалуй, с самого детства! Округлые, одинаковых размеров облака выстроились рядами, словно глыбы земли на небесной пашне. Они меняли цвета вместе с небом и сияли розовым на синем, затем темно-красным на лиловом, а потом выцвели и белым бесплотным покровом потекли куда-то на юг.
Раздался всплеск, и отец Василий улыбнулся – сегодня рыба ударила хвостом по воде впервые за весь вечер. И тут же он почувствовал запах табака. Он казался таким чужеродным среди всей этой благости, что священник встрепенулся и, разгребая воду руками, огляделся. От недалекого густого пятна камышей к нему плыла надувная лодка.
На борту стояли двое. Они смотрели на него с напряженным интересом и медленно дрейфовали по течению в его сторону.
– Бог в помощь! – громко пожелал один.
– Спасибо на добром слове, – поплыл прочь отец Василий. Ему было жаль, что великолепное, царственное одиночество закончилось. Сзади послышался негромкий скрип уключин. Отец Василий прибавил ходу, но скрип преследовал его, и он обернулся. Лодка быстро приближалась.
– Извините, можно вопрос?
– За-давайте, – в два приема выдохнул отец Василий. «Только побыстрее», – подумал он.
Лодка приблизилась, и он ухватился за борт. Тот, что стоял ближе, наклонился и, схватив священника за волосы, рывком осадил его в воду.
«Что вы делаете?!» – хотел крикнуть он, но было уже поздно. Опоры под ногами не было, он схватился за удерживающие его голову чужие руки, но и это ничего не дало, и он повис в толще воды, беспомощно болтая ногами. «Лодка!» – осенило его. Лодка была единственной точкой опоры… Отец Василий вцепился в борт, но пальцы заскользили по гладкой резине, а его притопили еще глубже.
«Опять! – подумал он. – Кто они? Чьи?» Воздуха уже не хватало. У него не было иллюзий насчет намерений этих людей, но, удивительно, ни страха, ни злости он не испытывал. Только покой и понимание, что надо справиться и с этим. И тогда он подтянул ноги к голове, заплел их за удерживающие его руки и, оставляя в чужих пальцах клочки волос, с силой рванул голову назад.
Трюк удался. Его отпустили, и отец Василий, превозмогая острое желание глотнуть воздуха, опустился еще ниже и поплыл прочь. Он плыл, сколько хватило терпения, и когда вынырнул, то увидел, что оставил чужую лодку далеко позади, метрах в десяти за собой.
– Вон он! – заорали с лодки, и отец Василий услышал, как яростно заскрипели уключины и заплескали весла, настигая сбежавшую жертву.
«Хрен вы меня здесь догоните!» – булькнул от внезапно подступившего приступа веселья отец Василий, всласть надышался и, едва лодка приблизилась на три-четыре метра, снова нырнул и поплыл к недалеким зарослям камыша.
Он повторил это еще четыре раза подряд и каждый раз оказывался совсем не в том месте, где предполагали преследователи.
– Вон он! – орали с лодки, и каждый раз им приходилось поворачивать под новым углом и снова стараться сократить расстояние до жертвы.
И каждый раз отец Василий отплывал от пляжа, у которого была привязана его собственная лодка, все дальше. Там, у поросшего ивняком залива, можно было спокойно выбраться на берег и скрыться.
Но он просчитался. Дна еще не было, а всю водную толщу покрывали бесчисленные, нанесенные сюда течением коряги. Продираясь сквозь них, отец Василий потерял слишком много времени.
Они настигли его. Спрыгнули с лодки и начали топить – расчетливо и жестоко. Священник сбрасывал их с себя, жадно хватал ртом воздух, бил в разъяренные лица, но опоры под ногами не было ни у кого, и все трое напоминали увязших в киселе мух. Только их было больше, и они наступали.
– Сука! – хрипели противники, изо всех сил вдвоем наседая на голову священника. – Когда ж ты, козлина, сдохнешь?! – Но священник глотал пахнущую рыбой и водорослями волжскую воду, выворачивался, кашлял, хрипел, но все жил и жил.
Только у самого берега ему удалось нормально встать на ноги и, оскальзываясь босыми ногами на покрытых слизью корягах, развернуться к ним лицом. И, когда парочка в очередной раз налетела, отец Василий двумя ударами быстро и точно уложил обоих.
Он стоял по колено в воде – голый, испачканный илом и покрытый водорослями – и тяжело дышал. Два крепких мужика лежали перед ним в воде лицами вниз и не шевелились. «Захлебнутся», – подумал священник, наклонился и, схватив обоих за воротники, поволок на берег.
Он уложил их рядышком, обшарил оказавшиеся практически пустыми карманы, превозмогая желание упасть рядом и просто отдохнуть, сплавал за резиновой лодкой, обыскал и ее, но ничего, кроме шнура, нескольких пластиковых пакетов и оброненной пачки дорогих сигарет, не обнаружил. «Интересно, – подумал он. – Это что же за киллеры такие? Даже пушки с собой нет».
На всякий случай священник связал обоих найденным в лодке шнуром и только после этого начал хлопать полумертвых киллеров по щекам и растирать им уши.
– Ну, как, ребята, себя чувствуете? – спросил он, едва те начали подавать признаки жизни.
«Ребята» смотрели исподлобья.
– Чего случилось-то? – нервно усмехнулся отец Василий. – Что это на вас накатило? Белены объелись? Или анаши накурились? Не слышу!
Мужики закашлялись, заворочались, сообразили, что повязаны, и, как по команде, тяжело вздохнули.
– Вы лучше расскажите, облегчите душу, – предложил священник. – Вы же умные люди.
Мужиков перекосило. Видимо, этот комплимент им прежде говорили только перед тем, как сделать какую-нибудь гадость.
– Не убивай нас, Шатун, – мрачно попросил один.
– Не понял? – искренне удивился отец Василий. Так его мог назвать только местный.
– Правда, Мишаня, не убивай нас, – поддержал просьбу второй.
Отец Василий вгляделся. Ему казалось, что он видел когда-то эти лица, но когда?
– Вы кто? – прямо спросил он.
– Мы Колесниковы, – сказал первый. – Я Серега, а он Шурик.
Священник присвистнул. Точно! Это были знаменитые в свое время на всю округу «два брата-акробата», как шутливо называли их пацаны постарше. Шурик, тот, что помладше, помнится, поставил ему здоровенный бланш, когда Мишка, тогда еще только начавший входить в силу пятиклассник, отказался поделиться на перемене мелочью.
– Ну, здорово, брательники, – усмехнулся он. – Каким ветром на родину задуло?
– Попутным, – сумрачно ответил Серега. – Освободились мы.
– Ага! Освободились, значит, – хмыкнул он.
О том, что братья сели за разбой, отцу Василию, тогда еще старшему сержанту срочной службы, выполняющему свой интернациональный долг в братском Афганистане, написали сразу. Но было это довольно давно, и с тех пор братишки запросто могли выйти, погулять и сесть и по второму разу.
– Отпусти нас, Шатун, – уже увереннее произнес Серега. – Коваль тебя все равно достанет.
– А ну-ка рассказывайте! – жестко распорядился отец Василий и, как был, в чем мать родила, расселся напротив. Времени у него было достаточно, и он хотел знать все.
Братья переглянулись, некоторое время соображали, как выкрутиться из этой ситуации, поелозили, пытаясь определить, насколько прочно связаны, и, убедившись, что им не открутиться, начали довольно спокойно рассказывать.
Как оказалось, лично Ковалев с ними никогда ни о чем не договаривался – все дела вел давний знакомый отца Василия старший лейтенант Пшенкин. Прямо в новом изоляторе, в своем квадратном кабинете со свежепокрашенной батареей отопления в углу, железным сейфом прямо за головой допрашиваемого и толстенным крюком для подвешивания плаща в дождливую погоду.
Они сразу поняли, куда попали и с кем имеют дело. Поэтому торг был прямой и конкретный. Они аккуратно убирают разжиревшего и обленившегося на своей нехилой работе Мишку Шатунова, а их отмазывают от дела.