– Вы что это делаете?! – вмешался главврач. – По какому, собственно, праву?!
– А вы не стойте тут! – огрызнулся Ковалев и повернулся к кому-то из своих архаровцев: – Пашков! Что здесь посторонние делают?! Что?! Не понял?! Убрать немедленно!
К главврачу подлетели два молодца и потащили вслед за священником. Только одного в машину, а второго за ворота – подальше от места проведения следственных действий. Отец Василий судорожно оглядывался, пытаясь понять, что здесь вообще происходит, но тщетно. Кто-то из прихожан начал тихонько, себе под нос, возмущаться, но люди были скорее подавлены, чем обозлены.
Он мог бы и сопротивление оказать, и десятки прямо сейчас выходящих из храма людей подтвердили бы, что милиция сама спровоцировала его на это, но еще вчера, обдумывая слова своего наставника, он понял, что хватит потакать своим низменным инстинктам и, что если господу так угодно, пусть так оно и будет.
Отца Василия запихнули в клетку в задней части «уазика», даже не обыскав. Похоже, сержанты и так прекрасно видели, в сколь невыгодном свете выставила эта безумная ковалевская акция местные правоохранительные органы. И, едва за священником захлопнулась дверца, «уазик» хрипло заурчал и рванул с места, дабы не усугублять и без того неблаговидную ситуацию.
«Господи, вразуми его, – думал отец Василий, придерживаясь рукой за уходящую на каждой кочке металлическую стенку клетки. – Что он творит?! Зачем? Если тебя кто-то интересует, то при чем здесь я? Пакет? А что было в пакете?» Отец Василий тщательно, до мельчайших деталей, восстановил в памяти все, что произошло с ним в те роковые, как оказалось, минуты. Вот к нему подходит этот невысокий, широкоплечий мужчина с симпатичным, открытым лицом. Он сказал: «Разрешите обратиться». Да, именно так, четко, почти по-военному. И что дальше? Вот он принял из его рук пакет, не тяжелый, но и не легкий… Столько может весить бумага, например, стопка накладных или журнал складского учета. Он взял пакет в руки, и как раз в этот миг его окликнул Костя.
Отец Василий прекрасно помнил ощущение плотной коричневой низкосортной бумаги, в нее в советские времена заворачивали продукты. Тогда почти в каждом магазине, прямо в торговом зале стояла целая катушка такой бумаги. «Что там могло быть? Взрывчатка? Вряд ли. Мужчина выглядел разумным, приятным и вполне социально адаптированным – такие боевиками не становятся. Тогда что? Может быть, действительно бумаги? Например, документы». Священник не знал, что будет говорить и делать, но одно он чувствовал совершенно точно. То, что находится внутри, не должно попасть к Ковалеву – господь недаром положил пакет именно в его руки.
Машина мигом домчалась до здания УВД, но священника выводить не торопились, видимо, без прямого указания Ковалева никто начинать работу с необычным задержанным не торопился. А начальника милиции все не было. Сержант куда-то ушел, минут сорок отсутствовал, но потом все-таки вернулся в кабину, «уазик» тронулся с места и вскоре уже заезжал за глухие железные ворота управления.
Отец Василий горько усмехнулся: когда-то давно, еще «в прошлой жизни» он сам привозил за похожие ворота захваченных с боем отморозков, а вот теперь сам…
С ним обращались вежливо. Никто не пытался ни сострить в адрес «попавшего» священника, ни тем более ударить, но все это благолепие длилось только до тех пор, пока его не завели в один из многочисленных кабинетов, потому что там уже сидел Ковалев.
– Где пакет?! – с надрывом спросил начальник милиции.
– Я вернул его, – не дрогнув, полностью осознавая, что делает, соврал отец Василий.
– Не свисти! С чего бы ты его отдавал?! – заорал Ковалев.
«Ага, – понял священник. – Значит, вы его не взяли и наверняка не знаете!»
– Понимаете, Павел Александрович, – старательно изобразил на лице законопослушание отец Василий. – Я бы, может, и не отдал, но тут как раз началась эта кутерьма, и он этот пакет буквально вырвал из моих рук!
Ковалев как провалился в небытие. Он просто оцепенел, уставясь в пространство пустыми глазами, облизывая языком губы и периодически смаргивая. «Клюнул», – зафиксировал священник.
– Что там было? – повернулся к нему Ковалев.
– Я бы сказал, что бумага, – ответил отец Василий. – Судя по плотности…
– Ага, бумага, – сказал себе Ковалев и снова замер.
Отец Василий ждал. Минуту. Вторую. Третью. Наконец Ковалев посмотрел на него, и взгляд этот был так страшен, что по спине отца Василия прошел холодный вихрь, а волосы на темени приподнялись.
Такое с ним было только единожды, когда они с ребятами брали расчленителя. Они не знали точно, куда попадут, просто выехали на задание, хотя их, конечно, предупредили, что подозреваемых двое и оба они вооружены и склонны к оказанию сопротивления. Но все вышло по-иному.
Он был один, и он даже не попытался скрыться. И, когда лейтенант вышиб дверь и пятерка рассредоточилась по пропахшей чем-то невыносимо кислым квартире, этот стоял на кухне с замысловатыми щипцами в руках, а на пластиковой поверхности стола лежало то, что когда-то было женщиной.
Отец Василий, тогда еще Мишаня Шатун, влетел в кухню первым, готовым к любому, самому отчаянному сопротивлению, и первый взгляд был на человека у стола, второй на труп, но только когда он снова перевел взгляд на мужика с щипцами и увидел этот направленный сквозь него взгляд, волосы на голове встали дыбом.
Тогда Мишаня Шатун так и не понял, куда смотрит это существо, но в этих не видящих никого и ничего глазах светилась какая-то безумная, невозможная смесь презрения, жестокости и при этом – одновременно! – абсолютного торжества и высочайшего экстаза.
Теперь именно так на него смотрел Ковалев.
«Осатанел, – прозвучало в голове отца Василия, и это было именно так, в самом прямом, буквальном смысле этого страшного, древнего слова. – Господи, помоги!» – взмолился священник.
Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появился грузный, тяжело дышащий Медведев.
– Что это ты затеял, Павел Александрович?! – грозно спросил глава райадминистрации. – Хочешь меня с областью поссорить?!
– Не мешайте работать, Николай Иванович, – проглотив слюну, начал приходить в себя Ковалев.
– Работать?!!! – заорал Медведев. – Работать, говоришь?! Да у тебя худшие показатели раскрываемости по всей области! А ты тут с попами воюешь! Вот когда мне у губернатора краснеть за тебя не придется, тогда и будешь мне лапшу на уши вешать! Ишь, работает он!
Медведев разошелся не на шутку, и чем больше он орал, тем сильнее вжимал голову в плечи Ковалев, пока окончательно не стало видно, какой же это, на самом деле, слабый человек.
– Идите, батюшка! – распорядился Медведев. – Не хочу я при вас бога гневить, да, видно, придется с такими работничками.
Отец Василий встал со стула, бросил прощальный взгляд на сгорбившегося под неукротимым медведевским напором начальника милиции и вышел за дверь.
Первый, кого отец Василий увидел, был Костя.
– Ну как, все в порядке? – с явной тревогой в голосе спросил он.
– Ты же слышал, – кивнул в сторону кабинета отец Василий.
– Да, – засмеялся Костя. – Двери здесь фанерные. Ты знаешь, я как понял, к чему дело идет, так сразу к Медведеву. Ты же знаешь, он бывает ничего мужик.
– Да, бывает и так, – легко согласился священник.
Когда отец Василий вернулся, в храме творилось нечто неописуемое. Видимо, по указанию мало того что безбожного, но еще и явно безумного, что, впрочем, почти одно и то же, Ковалева милиционеры перевернули вверх дном практически все. Ольга держалась молодцом – не хныкала и не жаловалась, но, зайдя в бухгалтерию, отец Василий сразу увидел, что и ей пришлось несладко. Милиционеры не только перепотрошили все документы, но даже распороли матрасы, словно их нельзя было просто прощупать, если они искали только пакет. Но самое страшное священника ждало в самом храме.
Отец Василий не пошел туда сразу, у него поначалу и в мыслях не было, что безбожники рискнут надругаться над православными святынями. Но он явно недооценил Ковалева. Они побывали даже за царскими вратами, в алтаре. Дарохранительница, Евангелие, лампада – все было сдвинуто со своих мест, все носило на себе прикосновение чужих, нечистых рук!
– Боже мой, боже, – попросил он. – Прости детей своих неразумных, ибо не ведают, что творят.
На то, чтобы привести все в относительный порядок, отцу Василию, диакону Алексию, бухгалтеру Тамаре Николаевне и Олюшке потребовался весь день, но даже после целого дня напряженной работы многие важные предметы и документы не были найдены. Как оказалось, Ковалев даже не пригласил понятых, хотя утром, во время этого, с позволения сказать, обыска, а по сути своей – погрома, весь храмовый двор был заполнен людьми.
«Что ж, Павел Александрович, – подумал священник. – А вот теперь "попал" ты! Господь, может быть, тебе это и простит, да и я мстить не стану, а вот патриархия. Ты еще не знаешь, во что ввязался!»
Он начал обдумывать, как должна выглядеть докладная записка в Москву, когда вдруг осознал, что занимается совершенно не тем, чем надо! Уж если что и следовало сделать, так это выяснить, куда Николай Петрович сунул полученный от священника пакет. То, что он не у Ковалева, было очевидно, а значит, или сторожку не обыскивали, или Николай Петрович на славу постарался припрятать. Священник быстро прошел в сторожку.
– А где пакет? – стараясь не выдать своего волнения, спросил он.
– У меня, – многозначительно кивнул Николай Петрович.
– Где? – не понял отец Василий.
– Щас достану, – Николай Петрович полез к себе под рубаху, затем в штаны и, пыхтя, извлек на свет божий принявший полукруглую форму его ягодицы коричневый пакет.
Отец Василий с волнением принял шершавый от оберточной бумаги и теплый от тела сторожа пакет в руки. Теперь он казался гораздо тяжелее, чем в первый раз, намного тяжелее. Священник сунул было пакет под рясу, но потом подумал, что самое лучшее место, чтобы осмотреть его содержимое, именно здесь, в сторожке. В левое окошко великолепно просматривалась единственная улочка, по которой можно было подъехать к храму на автомобиле, а в правом прекрасно была видна прихрамовая площадка и часть парадных ворот, через которые люди и приходили в храм.