До полудня мы проехали две маленькие деревушки — дождь и холод загнали их обитателей в дома, и деревни казались безлюдными, только собаки яростно лаяли на нас из-за заборов, — а потом сделали короткий привал и поехали дальше, по дороге, ведущей прямо на север. Повстречавшийся нам мелкий торговец подтвердил, что мы едем верно.
— Да, ваша милость, вам еще часа три езды, — сказал он, кланяясь. — Еще до темноты будете в Борчинах.
Сэр Роберт дал ему монету, и мы поехали дальше. Дождь на короткое время стих, и даже солнце выглянуло из-за туч, но от холодного ветра, дующего со стороны гор, не спасал даже толстый промасленный плащ. Дорога была совершенно пустынна, и только совсем недалеко от Борчин мы нагнали маленький караван торговцев солью — их облепленные грязью повозки едва ползли по раскисшей дороге.
Борчины оказались большой деревней. Крепкие срубные избы, окруженные потерявшими листву фруктовыми деревьями, ряды ульев во дворах и большие амбары при каждой усадьбе говорили о достатке жителей. Впрочем, сами жители не спешили высказать нам свое почтение. Наше появление не вызвало особого интереса: лишь несколько любопытных выглянули из дверей домов, чтобы поглазеть на нас. Чавкая копытами в густой грязи, мы въехали на центральный майдан, где располагались деревенский колодец, небольшая церквушка и постоялый двор, возле которого стояли с десяток телег, груженных бочками и пильняком. Как только мы подъехали ближе к гостинице, из дверей тут же выскочило несколько человек, изъявивших желание помочь нам с лошадьми. Я заметил, что среди вполне заурядных крестьянских лошадок под навесом квартировал великолепный рыжий конь под богатой попоной, пусть и сплошь забрызганной грязью. Сэр Роберт велел нам спешиться: грумы забрали коней, получили от рыцаря требуемую мзду, и мы вошли в таверну.
Холод и сырость загнали сюда много народу, и собравшиеся крестьяне тут же повыскакивали из-за столов, ломая шапки. Сэр Роберт велел им сесть, и мы пошли между столов поближе к огню — туда, где кто-то тренькал на расстроенном торбане, и нетрезвый мужской голос горланил под это треньканье песню следующего содержания:
В понедельник суп густой,
А во вторник чай пустой.
По середам требуха,
В четверги сыр и уха.
В пятницу свеклы чуток,
По субботам слив пяток.
В воскресенье лебеда —
Так живу я, сирота!
Голос то рычал медведем, то срывался на тоненький дискант, а поскольку певец еще и не заморачивался насчет того, чтобы соблюдать тональность и ритм аккомпанемента, пение получалось душераздирающее. Подойдя поближе, мы смогли разглядеть обладателя этого бельканто. На лавке, одной рукой обняв за плечи пьяненького старичка с торбаном, а в другой сжимая здоровенную братину с медом, сидел крупный бритоголовый и чернобородый мужчина лет тридцати, одетый в хороший бобровый полушубок, кожаные штаны и высокие верховые сапоги. Стол за его спиной был заставлен кувшинами из-под меда и завален обглоданными костями. Среди объедков поперек стола лежал длинный меч в черных кожаных ножнах. Наверняка это был хозяин рыжего коня, которого мы видели у коновязи.
— Так живу я, сиротаааа! — провыл надрывно чернобородый последнюю строку своего эпохального хита, всхлипнул и залил свою печаль огромным глотком из братины. А потом он увидел нас, и его пьяные голубые глаза засветились радостью.
— Ба, господа фла… фламеньеры! — вымолвил он заплетающимся языком. — Гла… глазам своим не верю!
— Неужто фламеньеры в этих краях такие редкие гости? — спросил сэр Роберт, кивнув чернобородому. — Ваше пение, сударь, весьма душещипательно.
— Это я с горя, — всхлипнул чернобородый. — Третий день пошел, ваша милость, как сижу я в этой дыре и… пью. И пою. Душа моя… болит! Эй, дед, давай споем мою любимую…
— С горя говорите? — Сэр Роберт жестом остановил старика, уже начавшего перебирать струны. — Какое же горе может быть у собрата рыцаря?
— Ви… виноват! — Чернобородый уставился на нас осоловелым взглядом. — Прошу…. Откушать со мной! Э-эй, холопья, душу вашу мать! Вина и мяса господам рыцарям! Я… ик… плачу.
В глазах у сэра Роберта появились веселые огоньки. Между тем набежавшие половые начали быстро разбирать бардак на столе, готовя его под новую смену блюд и напитков.
— Так какое же у вас горе? — вернулся к теме сэр Роберт.
— А горе в том, что меня… оскорбили! — Чернобородый округлил глаза. — Как последнего мужепеса, клянусь мечом Воительницы. Оп…опозорили и отвергли, презрели любовь мою и… эту, искренность.
— Кто ж посмел?
— Виноват, панове, я даже имя вам свое не назвал, — чернобородый, покачнувшись, встал с лавки и поклонился нам с грацией, которую, как и голос, позаимствовал у медведя. Росту он был небольшого, но в плечах был ширины необыкновенной. — Байор Якун Домаш из Бобзиглавицы, герба Сломанный Меч, ваш покорнейший слуга.
— Я Роберт де Квинси, — ответил мой господин, — Моего спутника зовут Лукас Суббота, а оруженосца Эвальд.
— Весьма, весьма горд, польщен и счастлив… можно сказать, трепещу. Не побрезгайте выпить, милостивый государь… совокупно!
— С удовольствием, — сэр Роберт принял большую кружку с медом от подбежавшего слуги. — Ваше здоровье, байор Якун.
— Истинно ваше! — Домаш залпом осушил свою братину, ухватил с блюда кусок баранины. Пальцы его были унизаны золотыми перстнями с камнями самых ярких расцветок. — Великое это счастье — встретить в такой дыре благородных людей!
— Так кто же презрел вашу любовь, сударь?
— Баронесса, — выдохнул Домаш и скривился. — Стася фон Эгген, разорви ее демоны и сожри! А я ведь от всего сердца…
— Сочувствую, — сказал сэр Роберт с самым серьезным видом, но глаза его смеялись. — Неудачное сватовство всегда выбивает из колеи.
— Я влюбился, — сказал Домаш, глядя на нас жалобным взглядом. — Понимаете ли, панове, влюбился страстно и безумно. Баронесса Стася… она… Ооооооо! — Тут Домаш поднял к потолку указательный палец. — Клянусь честью своею, что много знавал девиц прекрасных и благородных, но не было среди них ни одной, подобной пани Стасе. Как увидел я ее, так и влюбился беспамятно… ик. Прошу вас, братья рыцари, пейте-ешьте!
— Позвольте, сударь, уж не о племяннице ли барона Лемперта вы говорите?
— О ней самой… чтоб ее лихорадка! — Домаш возмущенно рыгнул. — Я ведь как узрел ее на приеме у комтура Ольберта в Лашевском замке в канун Мире, так и покой и сон потерял, сердце мое любовью наполнилось до краев, и разум помутился. Ибо необычайной красоты, прелести и благородства она дева. Истинная царица. До сей поры, в холостяках я пребывал и ничуть о том не жалел, а тут решился. Месяц думал, и решился. Не стал сватов посылать, сам поехал в Халборг руки юной баронески просить. На тебе, выпросил, язви их дурная болезнь!
— Интересно, — сэр Роберт перестал улыбаться. — Баронесса была на приеме в комтурии?
— А как же без нее? Комтур Ольберт сам ее знати представил.
— Слышал я, что племянница барона Лемперта совсем недавно в ваших краях появилась.
— Истинно так. — Тут байор Домаш замолчал и окинул нас пытливым, хоть и расфокусированным взглядом. — А вы что, панове, никак тоже в Халборг собрались?
— В Халборг, но будьте спокойны, не со сватовством едем.
— Да чума на баронессу эту и сватовство! Как продержали меня три дня за воротами, вся любовь моя… прошла. Ныне мести жажду, — Домаш захрустел кислой капустой так яростно, будто на ней хотел выместить свою обиду. — Вот отопьюсь, вернусь к себе в Бобзиглавицы, соберу ватагу и…
— И что?
— Ничего, — несмотря на опьянение Домаш сообразил все же, что не следует бросаться такими угрозами. — Дальше пить буду.
— Так вас, сударь, отвергли?
— Если бы! Меня… ик… в замок не пустили.
— То есть как не пустили?
— А вот так! — Домаш в ярости хлопнул ладонью по столу. — Даже ворот не открыли. Хоть и дудел я рог, требуя открыть высокородному рыцарю, будто не слышали, мать их паучиха!
— Странно, — глаза сэра Роберта тревожно заблестели. — Что же, даже не вышел к вам никто?
— А никто! Хотя я эпистолой старого козла предупредил, что еду со сватовством… ик. Опозорили, право слово! Ну, ничего, я эт-того так не оставлю… Дед, давай мою любимую!
— Постой, — сэр Роберт остановил лирника. — А ворота замка?
— Закрыты, как прелести девственницы…. Ик! — Домаш сокрушенно покачал головой. — Однако чего вы не пьете, панове?
— Благодарим, нам ехать надо, — сэр Роберт повернулся к нам с Субботой и сказал только одно слово: — Началось!
— А не в замок ли вы собрались? — внезапно спросил Домаш. — Коли в замок, так счел бы я за честь… вам сопутствовать.
— Да, мы хотим ехать в замок. Далеко ли Халборг отсюда?
— Лиг семь-восемь, до сумерек будем там… Так как, едем, панове?
— Может, возьмем его как приманку для этой самой Стаси? — усмехнулся Суббота.
— Да, отказать ему не получится, — сэр Роберт покачал головой. — Так или иначе увяжется за нами. Толку от него особого нет, но и беды большой не будет.
— Подставим ведь, — заметил Суббота.
— Его воля, — фламеньер повернулся к нашему новому знакомому. — Мы едем немедленно. Желаете с нами ехать, выпейте чего-нибудь освежающего и будьте наготове.
— О! — Домаш немедленно отшвырнул недопитую братину, вытер рукавом рот. — Рад сие слышать, панове. Сей же час буду готов.
Швырнув на стол горсть монет, наш новый знакомый взял свой меч и, покачиваясь, двинулся к дверям таверны. Я, признаться, не мог понять, зачем сэр Роберт берет с нами этого пьяницу, но спрашивать ничего не стал. Рыцарь сам все объяснит, когда придет время. И если сочтет нужным что-нибудь объяснять.
Халборг выглядел очень внушительно. Его башни мы увидели задолго до того, как из-за деревьев показался весь замок. Огромная гора каменных укреплений, оседлавшая высокий холм над долиной, настоящее родовое гнездо. Или вампирское логово. Мощные каменные стены и массивные круглые башни с зубцами не выглядели приветливыми. В надвигающихся дождливых сумерках замок смотрелся особенно мрачно. И еще — едва мы выехали на дорогу, ведущую прямо к мосту, за которым находились главные ворота замка, встречный ветер внезапно окреп, будто неведомая сила давала нам понять — не стоит сюда ехать.