— Воистину так, сир.
Я пытался высмотреть дромон, на котором плыли Беренгария и Джоанна, но безуспешно. К моему огорчению, Ричард решил, что женщинам будет безопаснее на борту более тихоходного и надежного судна, а наша галера низко сидела в воде.
— Самое крупное войско из тех, что собирали английские короли. Семнадцать тысяч солдат и моряков. Клянусь, солнце никогда не восходило над таким могучим флотом, — продолжил Ричард.
Впечатляющее количество. Я подумал о Кайрлинне и о шести десятках воинов, которые мог выставить мой отец.
— Бог даст, этого хватит.
Ричард произнес эти слова так, что я посмотрел на него. Самый решительный из известных мне людей, он был склонен действовать стремительно. А теперь выглядел тихим и задумчивым.
— Вас что-то тревожит, сир?
Накануне отплытия из Утремера прибыл гонец, поведавший нам об отчаянном положении войск, осаждавших Акру.
Король взглянул на меня:
— Трудно в это поверить, да? Люди вступают в драку за мясо издыхающих лошадей, пожирая все, вплоть до потрохов.
Я покачал головой, пытаясь представить, насколько нужно проголодаться, чтобы есть траву.
— Мы способны помочь этим беднягам только одним способом — прибыв к ним как можно скорее. Жаль, что мы не могли отплыть раньше, но тут уж ничего не поделаешь.
— А Филипп, сир? Он вас заботит?
Улыбка.
— Нет, только не этот мошенник.
— Саладин и его мамлюки?
— К ним я отношусь с опаской, это верно. Но что меня на самом деле пугает, так это страна.
— Солнце и жара, сир?
Меня страшил палящий зной.
— Да, они. А еще недостаток воды. Постараемся идти вдоль берега, но самая трудная задача — достичь Иерусалима.
Он впал в задумчивое молчание, которое я, также обеспокоенный, предпочел не нарушать.
Надежда на то, что путешествие будет быстрым и спокойным, оказалась напрасной. На второй день мы заштилели, а на третий, в Страстную пятницу, налетел шторм. Строй флота рассыпался, корабли разделились. Громадные валы накатывались на нас, от непрестанного скрипа корабельных остовов становилось жутко. Меня в жизни так не тошнило. Позже говорили, что матросы не раз опускали руки, оставляя нас на произвол волн. Слава Богу и всем его святым, что мы не утонули. Ричард принял превосходное решение поместить в фонарь на носу галеры огромную свечу, чтобы ночью суда держались вместе. Всякий раз, как волны немного успокаивались, мы ложились в дрейф, давая отставшим подтянуться.
Долгожданная перемена погоды застала нас на якоре близ Крита вечером семнадцатого апреля. Темнота не позволяла понять, сколько судов смогли укрыться в бухте. Главной нашей заботой был дромон с Беренгарией и Джоанной, который в последний раз видели три дня назад. Ричард сходил с ума от беспокойства, хотя тщательно скрывал это. Он заявил, что следует дождаться наступления дня. Я тоже переживал и спал плохо, хотя и жутко вымотался.
Поднявшись на заре, я мерил шагами палубу, все еще чувствуя тошноту, и считал корабли, стоявшие неподвижно вместе с нашим. Выходило двадцать с чем-то, и дромона среди них не было. Беспокойство, преследовавшее меня всю ночь, нахлынуло с новой силой. Когда появился Рис, с улыбкой до ушей и караваем свежеиспеченного хлеба, наверняка украденным, я отмахнулся — к горлу снова подкатил ком. Я стоял у борта, снова и снова пересчитывая суда, и говорил себе, что корабль Беренгарии и Джоанны либо проскочил мимо Крита, либо сбился с пути. Он вот-вот появится, если не с теми двумя галерами, что виднелись на горизонте, то с другими отставшими судами, которые подойдут в течение дня.
Этого не случилось, и тревога моя усилилась. Ричард тоже был озабочен, но решил, что медлить не стоит и искать пропавшие корабли тоже.
— Мы можем бороздить море недели напролет и не найти их, — мрачно сказал он мне. — Они встретят нас у Родоса, а если нет, то у Кипра.
Он распорядился отправить послание в Утремер — сообщить христианам под Акрой, что мы задерживаемся. Затем король погрузился в угрюмое молчание, которое никто не осмеливался нарушить. На вопросы он отвечал односложно, «да» или «нет», и люди между собой стали называть его старым прозвищем «Oc e non»[14].
Мы пережили трудный день, сражаясь с сильными волнами и ветром, чтобы добраться до Родоса. В краткие минуты затишья я молился за Джоанну, а потом за Беренгарию. Рису качка была нипочем; знавший причину моего беспокойства, он все время наблюдал за морем, высматривая дромон.
Его не оказалось среди кораблей, пришедших раньше нас на условленную стоянку, хотя в общей сложности собралось сорок с лишним судов.
Несмотря на гладкое, как зеркало, море и яркое солнце, я погрузился в тяжкую печаль. Пугающая будущность, о которой я старался не думать во время плавания, приходила теперь на ум. Корабль Беренгарии и Джоанны мог затонуть, обрекши их на ужасную смерть в пучине. Я твердил себе, что Господь не может быть так жесток, не может забрать суженую Ричарда еще до того, как они поженились, а тем более — его любимую сестру.
У меня, понятное дело, имелись свои основания желать, чтобы Джоанна осталась в живых, — помыслы мои были себялюбивыми, но благородными. Подробности нашей беседы в Баньяре хранились в моей памяти: я помнил румянец, выступивший на ее щеках, когда она стала мягко подтрунивать надо мной, говоря о женщинах и любви. И пусть я с тех пор провел в ее обществе очень мало времени, мои чувства к ней только окрепли.
Смерть казалась слишком жестоким жребием для столь блистательной особы.
Надежда пришла с неожиданной стороны, когда Рис, посланный в числе прочих пополнить запасы воды, вернулся с берега. Остроглазые местные обитатели заметили несколько кораблей, проплывших несколько дней назад мимо острова. Поручиться, что среди них находился дромон Беренгарии и Джоанны, никто не мог, но, как сказал Ричард, это было вполне возможно.
Я порывался сразу поднять паруса, и, подозреваю, король разделял мои чувства. Но, движимый заботой о своих людях — моряки валились с ног после тяжелейшего плавания, — он приказал постоять несколько дней на якоре и отдохнуть. Злая судьба нанесла удар на следующую ночь: государь снова свалился с приступом четырехдневной лихорадки, и отплыли мы только через десять дней. Тревогу за Джоанну вытеснили переживания за Ричарда: за все время болезни я почти не отходил от его ложа. К несчастью, прописанные лекарем снадобья, дурно пахшие и отвратительные на вкус, не оказывали явного действия. Однако Ричард обладал крепким здоровьем. Болезнь постепенно отступила, он начал поправляться.
Наконец первого мая мы отплыли на восток, к Кипру. Ричард, все еще со впалыми щеками, радовался, как маленький ребенок, взятый на ярмарку.
— Когда найдем Беренгарию и Джоанну, — объявил он, — они будут топать ножками и спрашивать, где нас так долго носило.
Я рассмеялся, убеждая себя, что они и в самом деле должны были добраться благополучно.
Шестого мая, вскоре после рассвета, зоркий впередсмотрящий заметил Кипр. Услышав его крик, Ричард вышел на нос, где уже стоял я в надежде разглядеть дромон Джоанны и Беренгарии. Король пребывал в превосходном настроении и сгорал от желания приступить к делу. Завязался разговор, и он упомянул о встреченном нами накануне грузовом корабле, привезшем новости из Святой земли. Филипп Капет добрался до Акры двадцатого апреля, с тех пор его войско собирало осадные машины и засыпало землей рвы вокруг стен. Хотя осада шла туго, Филипп продолжал наседать.
— Саладин связан по рукам и ногам, — со смехом сказал Ричард. — Бог даст, мы задержимся на Кипре не долее, чем на время, необходимое для свадьбы.
Он подмигнул мне.
Его уверенность в том, что с Беренгарией и Джоанной все хорошо, была заразительной, и я широко улыбнулся в ответ — мои мысли заполнял невыразимо притягательный образ его сестры.
— Хотелось бы, чтобы в Утремере предметом нашей заботы были только сарацины, и ничто более, — посетовал Ричард.
— Возмутительно, что Филипп оказывает поддержку Конраду Монферратскому, сир, — сказал я. Эту новость тоже доставил грузовой корабль.
Конрад, итальянский аристократ, имевший виды на трон Иерусалима, властвовал в прибрежном городе Тир — единственном оставшемся в руках христиан. Он обхаживал Филиппа, рассчитывая сделать свои притязания на иерусалимский престол более вескими.
— Что вы будете делать с Конрадом, сир?
— Он самый сильный из всех, кто соревнуется за корону, с этим не поспоришь.
Ги де Лузиньян, теперешний король, оставшийся благодаря Саладину без королевства, лишился единственного законного основания занимать престол: жены Сибиллы и двоих маленьких детей. Их унесла прошлой осенью моровая язва. Ричард молчал, внутри его явно шла борьба, поскольку Ги являлся его вассалом.
Как и на Сицилии, подумал я, государственные дела могут доставить нам в Утремере столько же хлопот, сколько сарацины. Но думать об этом было пока рано.
— Тут нас тоже встречают заботы, — печально промолвил Ричард, кивком указав на гористые берега Кипра, выступившие на горизонте. — Если слухи об Исааке Дуке Комнине, здешнем самозваном императоре, хоть отчасти верны, это пренеприятный человек. А если Беренгария и Джоанна достигли этих берегов… — Помедлив, он добавил: — Да поможет ему Бог, если с их голов упал хоть один волос.
Я глухо поддакнул, опасения за судьбу его сестры нахлынули с новой силой. От мрачных мыслей меня отвлек громкий возглас Ричарда:
— Вон там, видишь? Корабли на якоре!
Когда мой взгляд обратился в ту сторону, куда указывала рука короля, с мачты раздался крик впередсмотрящего, тоже заметившего суда.
— Это наши, сир? — спросил я. Корабли находились слишком далеко, чтобы я мог определить их принадлежность.
— Дай Бог.
Из-за капризного ветра мы подошли к группе судов через час с лишним. За это бесконечное время наше волнение, подогреваемое беспокойством, достигло, надо признать, новых высот. Ричард как одержимый метался по палубе, обещая церкви благодарственные мессы и золотую утварь, если его невеста и сестра живы. Я старался скрыть свое нетерпение, сев играть в кости с де Дрюном и Филипом, и продул первому десять серебряных пенни. Меня это совсем не огорчило, так как выяснилось, что это и вправду наши корабли. Среди пяти дромонов было и судно Джоанны и Беренгарии. Находятся ли они на нем, мы пока не знали, но после долгих переживаний за их судьбу само присутствие корабля стало добрым знамением.