шние псы совсем одичали, и я наклонился, делая вид, что подбираю камень. Собака попятилась, поджав хвост. Дойдя до последних шатров, я пересек открытое пространство, отделявшее их ото рва. Ему полагалось иметь пятьдесят шагов в ширину, чтобы на нем могли собраться готовящиеся к атаке войска, — но зачастую там не было и половины. За два года осады его захламили несметным количеством брошенного снаряжения и отходов, не говоря уж об испражнениях всех сортов.
Порадовавшись, что поблизости никого нет, как и с другой стороны рва, я стал спускаться по земляному склону. Он был достаточно пологим, дойти до самого низа можно было обычным шагом. Приходилось смотреть под ноги: иные солдаты облегчались прямо здесь, к тому же часто попадались туши животных. Подъем на противоположную сторону был более крутым, требовалось помогать себе обеими руками. Сунув ветошь за пояс и подгоняемый позывами в животе, я стал проворно взбираться.
Наверху не было никаких признаков вражеских конников. Я стал оглядываться в поисках чистого участка земли. Это оказалось не так-то просто. Поближе ко рву, где безопаснее, почва была густо усеяна кучками человечьего дерьма. Я осторожно направился к востоку, не отрывая глаз от поверхности, и сделал около сотни шагов, чего тоже не хватило. С прибытием наших сил солдат в лагере стало вчетверо больше, и я наблюдал одно из последствий этого.
Расстегнув пояс, я стянул шоссы и брэ и присел, обратившись лицом не к сарацинам, а нашему лагерю. Турки едва разглядели бы мой голый зад за три мили. А если бы я повернулся наоборот, меня видели бы все, кто находится поблизости.
Дело пошло. С внутренностями не все было ладно. Не кровавый понос, слава богу, но что-то в воде или в пище с самого дня нашего прибытия вызывало расстройство в моих кишках. Я закрыл глаза, надеясь, что больше посещать отхожее место в этот день не понадобится.
С другой стороны рва послышались голоса. Я не обратил на них внимания. Кишки сокращались, воздух вылетал пузырями. Я хотел, чтобы меня не отвлекали, не беспокоили.
Разговор на той стороне прервался.
— Глянь-ка! — воскликнул кто-то.
Только бы он не показывал на меня, подумал я. Простые солдаты привыкли потешаться над товарищами, справлявшими нужду. Дрюн не раз ругался из-за этого на Риса и искал удобной возможности, чтобы поквитаться.
— Тот сарацин прямо ниоткуда взялся, — сказал человек.
Я почти не слушал. Новый приступ скрутил мой живот, пришлось опереться рукой о землю, чтобы не упасть. Ударила жидкая струя. Я застонал.
— Господи, он заметил того рыцаря!
— Даже сарацин не станет нападать на человека в отхожем месте, — ответил второй голос.
— Думаешь? Гляди, как он колет коня шпорами! Эй, сэр!
Я понял, что речь идет обо мне, и посмотрел через ров. Четверо незнакомых мне жандармов размахивали руками.
— Там на вас турок скачет, сэр! — прокричал один. — Оглянитесь!
Чувствуя, как внутри всколыхнулся страх, я повернул голову. Всего в четверти мили от меня был сарацинский всадник, он приближался, скача галопом. Солнце играло на металлическом навершии обтянутого материей шлема, под мышкой правой руки конник сжимал копье. Я понятия не имел, откуда он взялся, но его целью явно был я. Больше по эту сторону рва никого не было.
Я еще не закончил облегчаться, но промедление грозило смертью. Уже трудно было понять, доберусь ли я до безопасного места. Проклиная злую судьбу, отсутствие оружия и понос, я натянул брэ и шоссы, подвязал пояс и кинулся бежать. Горсть драгоценной ветоши я бросил, так и не воспользовавшись ею.
— Бегите, сэр! Бегите! — кричали солдаты, маша руками, словно это могло ускорить мой бег.
За спиной земля дрожала от стука копыт. На каком расстоянии, я не брался определить, но явно неподалеку.
У меня скрутило живот. Мне отчаянно требовалось снова присесть, но об этом не могло быть и речи. Сдерживаясь как мог, я побежал. Крики пехотинцев становились все настойчивее.
— Быстрее, сэр!
Похожий на улюлюканье клич прорезал воздух. Арабского я не разумел, но смысл понял. Господи, думал я. Если уж мне суждено погибнуть в Святой земле, то с мечом в руке, сражаясь бок о бок с королем, а не удирая с неподтертым задом, словно трус.
Я чувствовал, как под ногами колеблется земля.
— Он почти нагнал вас, сэр!
До рва оставалось шагов тридцать. Я обернулся. Сарацин приблизился настолько, что я разглядел ладонь, обхватившую древко копья, и розовую плоть внутри раздувавшихся ноздрей коня. Страх овладел мной. Не было никакой надежды добраться до укрытия прежде, чем меня нанижут на копье, как кролика на вертел.
Я резко остановился.
Снова раздалось улюлюканье, от которого мои кишки, и без того разбушевавшиеся, сжались в болезненный комок.
Я повернулся.
Губы турка растянулись, зубы оскалились в торжествующей улыбке. Острие копья, нацеленное мне в сердце, блестело серебром.
Дрожа как лист, я ждал. Ждал, пока он не приблизился настолько, что стали видны капли пота на его щеках. А потом я бросился в сторону.
Всадник с лошадью пронеслись мимо; точно направленный смертоносный удар поразил воздух.
Наши пехотинцы радостно закричали.
Упал я тяжело, угодив одной рукой в кучку дерьма. Вторая рука, хвала Господу, нащупала камень. Небольшой, он, однако, хорошо лег в ладонь, а рядом с ним нашелся еще один. Сжимая по камню в каждом кулаке, я поднялся как раз в тот миг, когда сарацин натянул поводья. Лошадь его развернулась буквально на серебряном пенни — даже охваченный диким ужасом, я не мог не восхититься мастерством наездника. Враг снова устремился в атаку.
Не было времени думать или прицеливаться. Я просто вскинул правую руку и метнул камень. Он угодил турку в лоб, чуть пониже кромки шлема. Глаза сарацина закатились, обнажив белки, копье, при помощи которого он намеревался отправить меня в мир иной, выскользнуло из непослушных пальцев. Всадник закачался в седле, как пьяный, и потерял власть над скакуном. Мгновением позже он упал. Лошадь остановилась, и, когда она оказалась рядом, мне удалось ухватить болтающуюся уздечку.
— Ну, тише, — уговаривал я, надеясь ласковостью возместить незнание арабского. — Тише.
Робея и пофыркивая, лошадь вела меня за собой, пока мне не удалось ее успокоить. То было чудесное создание: чистокровный араб с длинной развевающейся гривой и мускулистыми задними ногами.
Вспомнив про хозяина, я посмотрел в ту сторону, где он упал. К моей радости, турок все еще лежал неподвижно. Осторожно, на тот случай, если бы он просто притворялся, я приготовил другой камень и повел лошадь к нему. Сарацин не шелохнулся, даже когда я пнул его. Я подошел, поднял копье и потряс им. Жандармы на той стороне рва прыгали, шумно выражая восторг.
Вооружившись, я двинулся к противнику снова, ведя себя смелее, но предосторожности оказались напрасными. Он был мертвее мертвого, из ран я увидел только отметину на лбу. Я решил, что либо мой камень проломил ему череп, либо он свернул шею при падении. Ну а я не только выжил, но и сразил турка, который пытался убить меня, воспользовавшись моим невыгодным положением.
Я стоял, ощущая противную липкость между ягодицами, держал поводья великолепного коня, ставшего моим, слушал похвалы в свою честь и пришел к выводу, что это, без сомнения, самое причудливое происшествие в моей жизни.
Мой рассказ вызвал у Риса такой приступ хохота, что я испугался, как бы он не лопнул. Де Дрюн буквально катался от смеха. Торн, заглянувший к нам разделить завтрак, едва не подавился куском хлеба.
Такая веселость несколько задела меня.
— Я мог бы погибнуть, — напомнил я.
Они загоготали пуще. Махнув рукой, я присоединился к друзьям.
По пути к шатру Ричарда мне пришлось вытерпеть столько шуток, что я решил поведать королю о происшествии. Веселье полезно для души, как говорят, и может способствовать выздоровлению.
Парусиновые полотнища по бокам королевского шатра подняли, но без ветра пользы от этого было мало. Войти внутрь было все равно что шагнуть в зев печи. Я пробрался к ложу больного, благодаря Бога за слуг, обмахивавших Ричарда пышными ветвями финиковой пальмы.
Он был не один. Ральф Безас убирал инструменты, и Филип пояснил, что лекарь произвел назначенную на утро, но затем отложенную процедуру кровопускания.
— Это как-то связано с самым удобным временем для сцеживания вредных гуморов, — прошептал оруженосец.
Я кивнул, хотя ничего не смыслил в медицине. Ричард, еще бледнее прежнего, лежал с левой рукой, по-прежнему покоившейся на подушке. Один из оруженосцев склонялся над ним, накладывая льняную повязку на то место, где Безас надрезал венценосную базилярную артерию.
Я подошел ближе, снедаемый тревогой.
Веки Ричарда слабо приоткрылись, он увидел меня и слабо улыбнулся:
— Руфус.
— Сир, — отозвался я, опускаясь на колено. Я решил, что время для моего рассказа неподходящее.
Вскоре, впрочем, король оживился. Объявив, что голоден — впервые с начала приступа, — он позволил мне скормить ему пару слив. Затем полюбопытствовал, как движется осада, и нахмурился, когда я признался, что еще не был у стен. Волей-неволей пришлось рассказать о том, что случилось. Ричард слушал как завороженный, не отрывая от меня глаз, и несколько раз фыркал, а когда я подошел к концу, безудержно рассмеялся.
Щеки мои раскраснелись от радостного смущения, я ликовал, видя удовольствие короля. Хорошо, что Ральф Безас ушел, подумал я: он, без сомнения, счел бы государя слишком слабым для таких движений чувств. На мой же взгляд, Ричарду они шли на пользу.
— Божьи ноги, — промолвил король, утирая слезы. — Я бы сто безантов заплатил, лишь бы поглядеть, как ты одновременно справляешь нужду и сражаешься с турком. Нет-нет, пятьсот! Ну и зрелище было, надо полагать.
Я собрался было заметить, что, наблюдай меня король в таком неприглядном положении, мое достоинство этого бы не пережило, но тут раздался знакомый голос: