Это решительное и не слишком вежливое заявление заставило других обедающих охнуть. Лицо Конрада стало злым. Из присутствующих, подумалось мне, Конрад больше всех теряет с отъездом французского короля. Лишившись главной поддержки, он почти полностью утрачивает возможность отобрать трон у Ги де Лузиньяна, не в последнюю очередь из-за того, что за Лузиньяном стоит Ричард.
Филипп утер губы салфеткой.
— Ты всегда был мужланом. Не стоит упрекать того, кто сочтет тебя родившимся в конюшне, а не во дворце.
— Послушайте, как котел называет чайник закопченным! Я бы сравнил тебя с неряхой-крестьянином за обедом. Но я сюда пришел не сыпать оскорблениями, а для того, чтобы услышать из твоих собственных уст о намерении нарушить торжественную клятву — вырвать Иерусалим из цепких рук Саладина.
— Акра сдалась нашим войскам, мои труды здесь окончены, — сказал Филипп. Взгляд его скользнул мимо Ричарда, и я подумал, что он может высматривать Фиц-Алдельма.
— Но клялся-то ты не в этом! Клятва будет исполнена не раньше, чем Священный город вернется в руки христиан.
— Мои доктора настаивают… — Сознавая, насколько слабым выглядит оправдание, Филипп заговорил по-другому. — Мой наследник — болезненный ребенок четырех лет. Если со мной что-нибудь случится, боюсь даже предположить, что станет с Францией.
— Твоя беда прекрасно знакома мне. Мой наследник тоже очень мал. Но это не сказывается на моей решимости исполнить долг. Спрашиваю тебя снова: намерен ты сдержать данную перед самим Господом клятву вызволить Иерусалим из рук сарацин?
— Не тебе говорить о священных клятвах! — прокричал Филипп, разъярившись.
— Почему это?
— Ты дал клятву жениться на моей сестре Алисе, а потом заставил ее ждать двадцать лет. Ладно бы все кончилось хорошо — нет, ты променял ее на дочку мелкого испанского царька! А мог бы жениться на сестре короля Франции!
— Мы решили этот спор полюбовно несколько месяцев тому назад. Тебя, помнится, вполне устроило уплаченное мной возмещение. — Голос Ричарда сделался ледяным. — Но если хочешь вернуться в прошлое, все мы… — он показал на внимательные лица, — можем еще раз выслушать причины, по которым я отказался брать в жены твою сестру. Начинать?
Напряжение ощущалось физически. Все в трапезной знали о связи между Алисой и королем Генрихом, отцом Ричарда, но если бы тот снова принялся перечислять подробности, это было бы крайне унизительно для Филиппа. Сказывалось и то, что большинство присутствующих собирались пойти против воли своего государя и остаться, продолжая вести войну.
Лицо Филиппа перекосилось от ненависти.
— Не вижу необходимости касаться этого вопроса.
Ричард криво усмехнулся.
Если сравнивать это с поединком, подумал я, он только что выбил меч из руки французского короля. Но Филипп еще не был побежден.
— Я согласен остаться в Утремере при одном условии, — заявил он.
— Каком же?
— Перед отъездом из Франции мы оба поклялись поровну делить всю добычу, захваченную в походе. И подтвердили эту клятву в Мессине. Отдай мне половину богатств Кипра, и я останусь.
— Довод не из новых. Ты писал мне об этом со своего одра болезни. И в этот раз я отвечу тебе точно так же, как тогда: я уступлю тебе половину взятого на Кипре, если ты отдашь мне взамен половину домена Филиппа Фландрского, то есть Артуа.
После приключившейся недавно кончины графа его земли отошли к французской короне.
— Что скажешь? — продолжил Ричард. — Кипр делим пополам, и Артуа пополам.
Повисла мертвая тишина. Трапезная напоминала поле боя, где противники решили отдышаться, прежде чем сойтись в последней решающей схватке. Я переводил взгляд с каменного лица Ричарда на Филиппа, чьи мясистые щеки были густо усеяны красными прыщами, и обратно.
Ричард перешел в наступление:
— Без сомнения, присутствующие здесь сеньоры и рыцари предпочли бы, чтобы ты остался в Утремере. В душе своей они желают, чтобы ты повел их дальше, к победе над сарацинами. Почему бы не сделать так, заслужив неувядающую славу?
Загнанный в угол, под пристальными взорами собравшихся, Филипп не мог больше отмалчиваться.
— Половину Артуа ты не получишь.
— Но это ведь совсем небольшая цена в обмен на право въехать в ворота Иерусалима и вознести хвалу Всевышнему в церкви Гроба Господня!
— Убирайся! — вскричал Филипп.
Coup de grâce, удар милосердия, коим приканчивают поверженного противника, был нанесен, и французский король не смог его отразить.
Ричард обвел взглядом обедающих, сливки Франции.
— Как понимаю, большинство вас желает исполнить священный обет, который вы дали, принимая Крест?
Он помолчал.
— Я остаюсь, — громко заявил граф Генрих.
Одна из голов склонилась в знак согласия. Затем другая.
— Да, — раздался чей-то тихий голос.
Заговорил другой человек, третий. Кивков становилось все больше.
У Филиппа затряслись губы. Он был разъярен и бессилен.
— На Иерусалим! — крикнул Ричард.
Снова повисла тишина, сердце мое тревожно заколотилось.
— Иерусалим! — раскатился под каменными сводами клич.
Я с облегчением выдохнул. Ричард не просто победил. Говоря по-военному, он сокрушил Филиппа. Взгляд французского короля свидетельствовал о том, что он никогда не забудет — и не простит — эту минуту.
По дороге из трапезной я ощутил смутное беспокойство при мысли о том, что Ричард нажил еще одного смертельного врага. Я бросил взгляд на его беспечную, улыбающуюся физиономию. Король смеялся и шутил с де Шовиньи и де Бетюном.
Если даже мой господин все понимал насчет Филиппа, он не придавал этому значения.
Оставалось узнать, как скажется понесенное Филиппом унижение на будущем Ричарда.
Желая услышать о стычке с Филиппом, Джоанна уклонялась от моих поцелуев, пока я не рассказал все до мелочей.
— Ну почему Ричард не в силах обуздать свою гордыню? — воскликнула она наконец. — Не стоило так позорить Филиппа. Пусть он его презирает, но Филипп тоже король. И так же, как Леопольд, возвращается домой. Мой брат может пожалеть об этом.
— Леопольд — это пузырь, наполненный горячим воздухом, — сказал я, помрачнев от тревоги, которую вновь пробудили во мне ее слова.
— Допустим. Но Филипп — совсем другое. Зачем делать из него совсем уж непримиримого врага?
С этим сложно было не согласиться. Мне в голову пришла мысль.
— Меня он слушать не станет, а вот тебе сделать это удобнее, — сказал я. — Что, если ты поговоришь с ним?
Она фыркнула, совершенно не по-девичьи.
— Он не станет внимать моим советам, Фердия. Я всего лишь женщина.
— Ты не просто женщина, — прорычал я, привлекая ее, покорную, к себе.
Больше мы не тратили время на разговоры.
Начинался вечер. Рис вошел в мою комнату в цитадели. Я не так давно вернулся из гостиницы, расставшись с Джоанной. Охваченный негой, я вспоминал о недавних ласках и не был готов к напору валлийца. Едва постучав, он ворвался в дверь:
— У меня новости.
Я смятенно уставился на него:
— Про короля и Филиппа?
Ответом был испепеляющий взгляд, который бы он не решился бросить на любого другого рыцаря.
— Про Фиц-Алдельма.
Смутное понимание забрезжило в моем затуманенном любовью мозгу. Враг перестал следить за моими перемещениями, но я поручил Рису в свободное от службы время наблюдать за ним. Усилием воли я выбросил из головы мысли о Джоанне.
— Выкладывай.
— Я ошивался в гавани и старался разузнать у местных, где лучше клюет рыба, когда услышал знакомый голос. К счастью, я стоял лицом к морю, а не к городу. Посмотрел осторожно через плечо — и увидел Фиц-Алдельма с де Гюнессом. — (Теперь я внимал Рису с жадностью.) — Несмотря на жару, они были в плащах с капюшонами, но я везде узнаю Фиц-Алдельма по походке, а де Гюнесса — по гнусавому говору.
— Куда они шли? Не к прорытому ли тамплиерами подземному ходу?
— Именно. Сначала горсть серебра перекочевала в руку одного из часовых-тамплиеров, потом Фиц-Алдельм перекинулся парой слов с французиком, который вышел навстречу. И все трое скрылись в проходе быстрее, чем вы успели бы прочитать «Отче наш».
А вдруг Ричард поручил моему заклятому врагу переговорить с Филиппом? Эту мысль я отбросил сразу. Доверить такое поручение Фиц-Алдельму король, наверное, мог, но едва ли он стал бы искать мира с французским монархом после того, что случилось днем. Предположение о том, что ведутся переговоры с великим магистром ордена тамплиеров Робером де Саблем, тоже выглядело сомнительным. Ставленник Ричарда, де Сабль, был твердо предан ему.
— Они пошли на встречу с Филиппом, — заявил я. — Другой причины нырять под землю нет.
Рис мрачно кивнул:
— Жалеете теперь, что не согласились, когда я предлагал сунуть ему нож между ребрами?
— Немного, — ответил я с невеселым смешком.
Рис выдал то, что сходило у него за улыбку во время приступов гнева. От такой гримасы даже святой поседел бы.
— Пока он жив, вам не знать покоя. Теперь вам известно, что он предатель, так почему ничего не предпринимаете? И де Гюнесс пусть умрет вместе с ним, в наказание за содеянное в Мессине.
О де Гюнессе тоже никто не станет жалеть, подумал я. И в следующий миг раскаялся, что пообещал Джоанне не причинять вреда Фиц-Алдельму.
— Это не составит особого труда, если де Дрюн поможет.
В голосе Риса звучала надежда.
Искушение было сильным — сильнее, чем когда-либо после исповеди, произнесенной мной перед архиепископом Вальтером в Мессине. Моего участия не потребуется. Рис и де Дрюн вполне справятся с Фиц-Алдельмом и де Гюнессом, если заняться каждым по отдельности.
Рис заметил мои колебания.
— Скажите только слово…
Я подумал о Джоанне и представил, как она спрашивает о Фиц-Алдельме после его исчезновения. Из меня и в лучшие времена был плохой лжец, а ей, чувствовавшей меня насквозь, не составило бы труда выведать истину. И то, что сам клинок вонзил кто-то другой, допустим Рис, не зачлось бы за оправдание.