— Нет, — со вздохом сказал я.
— Почему?
Я заколебался, но ненадолго. Рис заслуживал откровенности.
— Я признался Джоанне, что задумывал убить Фиц-Алдельма. Она заставила меня пообещать, что я его не трону. — Рис открыл уже рот, но я его опередил: — Знаю, что ты хочешь сказать, но если его прикончите вы с де Дрюном, разницы не будет.
— Вы рассказали ей, что он сделал в Шатору? Про Шинон и арбалет?
Голос Риса был сдавленным от гнева.
Я объяснил, что не успел.
— Она могла бы решить, что я выдумал эти случаи как оправдание для убийства.
Рис выругался:
— Ну и кашу вы заварили, Руфус.
Я пропустил мимо ушей это неуважительное высказывание — все же упрек был заслуженным — и попробовал зайти с другого конца:
— Хватит про убийства. Нам нужно выяснить, действительно ли Фиц-Алдельм состоит в сговоре с Филиппом. Чтобы идти с этим к королю, потребуются доказательства. Мы видели, как он скрывается в подземном ходе тамплиеров, но этого мало.
— Да как мы раздобудем доказательства? — выпалил Рис. — Я не паук, чтобы пробраться в комнату, где он встречался с Филиппом, и все подслушать! И вы тоже.
— Это так, к несчастью. Но наш долг — выяснить все, что мы способны, оставив в стороне нашу вражду с Фиц-Алдельмом.
Рис явно был не согласен, но покорно кивнул и пообещал не чинить расправу самовольно. Вместо этого ему предстояло заручиться помощью де Дрюна и удвоить усилия, дабы разузнать про делишки Фиц-Алдельма.
Надежда на успех этой затеи выглядела сомнительной, но я принял решение. Лучше попытаться и не преуспеть, чем предстать перед Джоанной жестоким убийцей.
Глава 20
Три дня спустя, двадцать шестого июля, я находился в большом зале внутри цитадели. Он был полон народа. Никто не хотел пропустить такое событие: не один больной встал с ложа, чтобы присутствовать на важнейшем собрании, созванном по настоянию Ричарда. Целью было установить, останется ли Ги де Лузиньян королем Иерусалимским, или его сместит пронырливый и дипломатичный Конрад Монферратский.
Со времени стычки с Филиппом как Конрад, так и Ги обхаживали Ричарда. Я присутствовал на обеих встречах. Как ни досадно, Конрад, низенький и плотный человечек с длинными волосами и аккуратно подстриженной бородкой, был в куда более выигрышном положении. Как правитель Тира, он выглядел привлекательнее доброжелательного и любезного, но безземельного Ги. Что еще более важно, христиан, истребленных четыре года назад у Хаттина, возглавлял не Конрад, а Ги. Ни один человек в здравом уме не пожелал бы идти за таким полководцем, и Конрад красноречиво на это указал. При Ги пулены так и останутся разделенными, вместо того чтобы объединиться против общего врага — сарацин.
Доводы Конрада поколебали Ричарда. Много часов спустя после встречи он спорил сам с собой — мне редко доводилось видеть такое. Король разрывался между стремлением обеспечить будущность Святой земли и сохранить хорошие отношения с вассалом. В итоге он был вынужден предпочесть Ги, но, стремясь действовать открыто, распорядился созвать собрание и уладить вопрос.
Представители различных партий вместе вливались в зал, но затем разделились, как масло и вода, собравшись в отдельные кучки на аккуратно расставленных скамьях. В конце зала осталось свободное пространство, предназначенное для выступающих.
Тут был Филипп Капет со всклокоченной головой, весь какой-то растрепанный. С ним пришли герцог Гуго Бургундский, граф Петр Неверский, епископ Бове, Дрого де Мерло и еще сколько-то его соратников, известных мне. Онфруа де Торон сел среди собратьев-пуленов, включая Балиана д’Ибелина и Иосция, архиепископа Тирского. Конрад Монферратский нашептывал что-то на ухо двум последним, самым влиятельным из своих союзников.
Онфруа хмурился, и я решил, что дело не только в присутствии Конрада, укравшего его жену. Скорее всего, молодой человек понимал, что, когда решается судьба всего Иерусалимского королевства, на незаконный брак можно закрыть глаза. Короче говоря, счастье Онфруа и Изабеллы никого не волновало. Неудивительно, что ему было грустно.
Присутствовали все придворные Ричарда: бароны, епископы и рыцари, в том числе Фиц-Алдельм и я. Великие магистры Робер де Сабль и Гарнье Наблусский сидели бок о бок в туниках, расшитых символами своих орденов, рядом — десятка два их маршалов. Все они пребывали в мрачной готовности. Народ помельче, солдаты и слуги, толпился в задней части зала, где можно было только стоять. Мне показалось, что я заметил Джоанну и одну из ее придворных дам — с головой укрывшись плащами, они прятались за колонной, что вызвало у меня улыбку. Накануне я слышал, что дамам строго-настрого запрещено присутствовать.
Иосций, исполняющий роль председателя, открыл собрание. Первым дали слово Ги де Лузиньяну. Не обладавший красноречивостью Конрада, Ги оказался пылким оратором. Он с чувством поведал об их с Сибиллой браке, восхождении на престол, рождении дочерей. Опустив подробности битвы при Хаттине, Лузиньян рассказал о том, как Саладин отпустил его, и даже о своем обещании больше не сражаться с сарацинами.
— Клятва, данная неверным, черномазому племени, не имеет силы, — заявил он под громкие крики одобрения.
Продолжив, Лузиньян остановился на том, что не получил помощи из Тира, — тут он бросил обвиняющий взгляд на Конрада, который тот умышленно не заметил, — но выступил на юг, к Акре, и вопреки всем тяготам два года осаждал крепость.
— Моя жена и дочери умерли, да упокоит Господь их души, но я не совершил ничего такого, чтобы меня лишали трона, — вскричал Ги натужным от переживаний голосом. — Признайте меня монархом, и я всю свою жизнь посвящу королевству.
Его речь приняли хорошо, отметил я, оглядывая публику. Лица выражали приязнь. Люди обменивались кивками. Я уже знал о намерении Ричарда восстановить Ги на троне, теперь же пришел к выводу, что народ тоже этого хочет.
Конрад Монферратский уже вскочил, дожидаясь своей очереди. В красно-желтом одеянии и восточных туфлях с загнутыми носками, источавший благоуханный аромат, он был скорее пуленом, нежели франком. Едва архиепископ Иосций успел поблагодарить Ги и представить Конрада, как тот начал говорить:
— Вы сами слышали, как Ги заклеймил себя, мессиры. — В зале раздались удивленные возгласы, а Лузиньян стал бурно протестовать. Конрад поднял руки, призывая к тишине, и продолжил: — Ги, бывший тогда королем, привел войско к разгрому у Рогов Хаттина. Под его началом полег или был пленен цвет утремерского воинства. Но и тогда проклятое сарацинское племя не утолило своей жажды крови. После битвы владетель Керака Рейнальд де Шатильон был казнен лично Саладином, сотни тамплиеров и госпитальеров были зверски убиты.
Яростные вопли, поднявшиеся при его словах, достигли крещендо, и Конрад улыбнулся.
— Если бы не бездарное водительство Ги, с Хаттином никогда бы не случилось несчастья, — продолжил он, когда шум улегся. — Иерусалим остался бы в руках христиан! Неудивительно, что в своей речи он старательно избегал упоминаний о Хаттине.
Лузиньян злился, но не мог заткнуть рот сопернику и вместе с нами слушал, как Конрад живописует свой захват Тира — в тот миг, когда крепость почти сдалась уже туркам, — и ее мужественную оборону с тех пор. Женившись на Изабелле, сестре покойной королевы Сибиллы, он стал очевидным и достойным наследником трона. Превосходный лицедей, Конрад только что не раскланялся перед публикой, когда закончил.
Затем Иосций потребовал, чтобы оба соперника поклялись подчиниться решению королей и рыцарства. Ги и Конрад охотно сделали это.
Для королей, лордов и прелатов настало время принять решение. Всем прочим полагалось покинуть зал. При воспоминании о Джоанне мне пришла в голову шальная мысль. Де Бетюн, де Шовиньи и Торн, направляясь к выходу, вели оживленную беседу, и мое исчезновение осталось незамеченным. Не найдя Джоанну там, где рассчитывал, я двинулся через толпу, выискивая глазами людей в капюшоне. Мне повезло. Заметив две накидки, коричневую и синюю, что исчезали в дверях, я бросился следом, расталкивая по пути людей и беспрестанно бормоча «с вашего позволения».
И точно, женщины в накидках направились к лестнице, которая вела в королевские покои. Я выругался, решив, что не успею их перехватить, но тут стая священников преградила им дорогу, и мне удалось вырваться вперед. У подножья лестницы я остановился, якобы поправляя шнуровку на сапоге, и распрямился как раз тогда, когда они поравнялись со мной.
Нужно было видеть прекрасное лицо Джоанны. Рот ее открылся, потом закрылся.
— Сэр Руфус! — выдавила она.
Ее придворная дама, которую мне не раз доводилось видеть, поджала губы, не одобряя такую встречу на людях.
Я преклонил колено:
— Какая неожиданная радость — увидеть вас, госпожа. Я полагал, что к участию в прениях допускаются лишь мужчины. Королю известно, что…
На щеках у нее выступил румянец.
— Ричард будет счастлив узнать, что я присутствовала.
— Уверен в этом, госпожа, — ответил я, хотя и сомневался, что она говорит правду. — Вы вернетесь, чтобы узнать о принятом решении?
Джоанна с вызовом посмотрела на меня:
— Да. Я собираюсь.
Я улыбнулся.
— Тогда, быть может, мы поговорим снова, госпожа?
Когда она проходила мимо, я шепнул ей на ухо:
— Увидимся позже?
Джоанна обожгла меня пламенным взглядом, так хорошо мне знакомым, и проговорила одними губами:
— Иначе и быть не может.
Уже грезя о предстоящем свидании, я смотрел ей вслед. Потом, решив присоединиться к де Бетюну и остальным, повернулся и чуть не столкнулся с Фиц-Алдельмом.
Его скуластое лицо светилось торжеством.
— Волочишься за своей возлюбленной?
— Не имею ни малейшего представления, о чем ты, — сказал я, намереваясь пройти мимо.
Он преградил мне путь:
— А вот я думаю, что имеешь.
Внутри колыхнулся страх, жестокий и неодолимый.
— Я иду поговорить с королем, — продолжил Фиц-Алдельм злорадно. — Сдается мне, вскоре после этого он вызовет тебя, и встреча едва ли окажется приятной.