Ощутив укол совести, я обвел взглядом убитых в поисках схожих черт.
— Твой отец здесь?
— Аллах милостив, господин. Его тут нет. — Тень набежала на лицо парня. — Болезнь забрала отца год назад. Он умер у меня на руках.
— Хоть что-то, — промолвил я, подумав о своих родителях, которые умерли одни, вдали от родных и близких. — Как тебя зовут?
— Абу аль-Маджд, господин. Вы меня сейчас убьете?
Я снова похлопал его по плечу:
— Нет, если ты дашь мне клятву.
— Перейти в христианство?
— Нет, — ответил я с улыбкой. От такой клятвы было бы мало проку: освободившись из плена, сарацины возвращались к своей религии, считая это само собой разумеющимся. — Ты присягнешь мне на верность, дашь слово верно служить и не сбегать.
— Я охотно поклянусь в этом.
Обрадованный, я кивнул.
Слегка поведя подбородком, Абу указал на жандармов, злобно посматривавших на него.
— Они хотят убить меня, господин.
— Никто тебя пальцем не тронет. Ты под моей защитой.
— Даже Малик-Рик?
Голос его дрогнул, когда он произносил это имя.
Я посмотрел поверх груды трупов туда, где на Фовеле сидел Ричард, наблюдая за происходящим.
— С королем я договорюсь, — сказал я, выказывая больше уверенности, чем ощущал на самом деле.
В тот день у меня не появилось возможности изложить свою просьбу. Извещенный гонцом о приближении Саладина и его войск, Ричард ускакал галопом, чтобы принять начало над своими силами. Завязалась битва. Сарацины в отчаянной попытке спасти товарищей раз за разом врезались в наш строй. Вскоре все рыцари заняли места в передних рядах. Перепуганного Абу я оставил на попечение Филипа. Прошло не так много времени, а мне уже довелось поучаствовать в двух атаках, обе возглавлял король. Мы отбросили мамлюков. Не кричи Ричард так, что потерял голос, мы кинулись бы за ними в беспорядочную погоню, позабыв об опасности, о которой десятки раз предостерегал нас государь.
— Именно этого они и хотят, — сказал король, пока мы вели уставших коней к нашим порядкам. — Смотрите, они уже перестроились.
Я повернулся в седле — сначала в одну сторону, потом в другую. Сквозь прорезь шлема я мог видеть только то, что происходило прямо передо мной. Десятки мамлюков собрались вместе и следовали за нами. Вспомнилось, как Ричард сравнил их с тучей слепней, разлетающихся перед занесенной рукой. Разделившись, они мгновенно возвращаются и нападают снова. Король не прав в одном, подумал я, мамлюки куда опаснее слепней.
Сарацины волнами катились за нами, метая стрелы высоко в воздух в расчете поразить наших коней. К счастью, мы оттеснили их достаточно далеко, чтобы большинство рыцарей успело добраться до нашего строя. Несколько лошадей пало, но всадников выручили товарищи. Опасаясь арбалетов пехоты, мамлюки натянули поводья, чтобы держаться вне расстояния полета стрелы. Мы с презрением относились к их стрелам, они же уважали наши арбалетные болты с утяжеленными наконечниками.
Оказавшись в безопасности за рядами жандармов, я жадно припал к фляге. Горло я смочил, но дикую жажду не утолил. Я не стал пить еще — возможно, нам предстояло провести еще много часов в поле — и кивнул в сторону наблюдавших за нами мамлюков.
— Они снова пойдут в атаку, сир?
— Готов побиться об заклад, что да. Вероятно, Саладин до сих пор надеется, что кто-то из пленников уцелел. Но мы выполнили свою работу, нет нужды стоять здесь. Мы в порядке отступим к городу, и пусть турки любуются бойней, которую тут учинили.
Как выяснилось в последующие часы, король недооценил ярость Саладина. Мамлюки накатывали волна за волной, осыпая жандармов тучами стрел и затрудняя наш отход. Вскоре разозленный Ричард вынужден был отдать приказ о том, чтобы занять оборону. За наскоками мамлюков следовали удары тяжелой турецкой конницы, угрожавшие прорвать наш фронт. И всякий раз ей мешали рыцари, плотным строем на скаку выдвигавшиеся вперед и оттеснявшие врага.
Так как сарацинам хватало ума не принимать бой, после каждой атаки оставалось лишь небольшое количество убитых врагов и наступала краткая передышка для наших жандармов. Это страшно изматывало. Мы не успевали добраться до своих порядков, а сарацины уже перестраивались. Изготовившись, они принимались бить в свои чертовы барабаны и цимбалы, и мамлюки или тяжелая кавалерия снова устраивали натиск. Рыцарям приходилось отражать его, а потом живо догонять своих, чтобы избежать окружения и гибели.
Вперед и назад, наступление за отступлением; бой кипел, обе стороны дрались отчаянно, ни одна не желала уступать. Лишь когда солнце скрылось за горизонтом на западе и свет дня стремительно померк, атаки и контратаки прекратились.
Король находился в поле до тех пор, пока вне лагеря не остался один лишь замыкающий отряд из жандармов и рыцарей, не потерявших коней. Я тоже был там, вместе с Рисом и де Дрюном. Как и Торн, чудом избежавший сарацинской стрелы, когда он на короткое время снял шлем.
Когда мы достигли освещенных факелами, охраняемых часовыми стен Акры, стало совсем темно. Я был благодарен тьме, что помогла нам отойти с поля боя и скрыла от глаз последствия ужасного побоища. Мы хранили усталое молчание. Головы клонились, плечи поникали. Раздавался храп уснувших в седле. Многие скакуны были вымотаны настолько, что всадникам приходилось слезать и идти рядом, однако Ричард ехал верхом на одном из своих ронси. Поммерс, верный друг, все еще шагал, неся меня. Я позволял ему брести настолько медленно, насколько ему хотелось.
Погрузившись в раздумья, я говорил себе, что моя епитимья теперь наверняка исполнена. Я смыл свой грех — убийство Генри. К моему ужасу, надежда на то, что я обрету полный покой, оказалась ложной. В этот день я зарубил по меньшей мере шестерых сарацинских пленников, чьи шеи и руки были связаны веревками. Да, то были язычники, место которым в аду, и все же их лица долго не стирались из моей памяти.
Было слишком поздно идти к Джоанне, чтобы развеяться и забыть о тяготах дня. Вместо этого я отправился — после того как смыл кровь, хотя, конечно, не всю, — в ближайшую таверну вместе с Рисом, де Дрюном и Торном и выпил больше вина, чем стоило.
Глава 22
На следующее утро я проснулся рано, с дурным привкусом во рту и раскалывающейся головой, и удивленно уставился на Абу, который разглядывал меня. Ранее мне уже мерещилась фигура, что распростерлась в предрассветной мгле и внимала лившейся из окна молитве, но полное осознание пришло, только когда я сел.
— Ты не сбежал, — проговорил я хрипло.
— Я дал вам клятву, господин. И теперь принадлежу вам. — Турок затряс головой. — Я должен снова поблагодарить вас за то, что вы меня пощадили.
Я кивнул, подумав, что должен немедленно поговорить с королем.
Рис все еще не существовал для этого мира, и неудивительно: он выпил вдвое больше, чем я. Тем не менее Абу поглядывал на него. Все еще опасается, что мой оруженосец причинит ему зло, подумал я. Следовало уладить это.
Я пнул Риса. Тот буркнул что-то, но не проснулся. Я повторил попытку, на этот раз ударив сильнее.
— Вставай, парень. Солнце уже высоко.
Рис застонал и с головой укрылся туникой, служившей ему подушкой.
Я обратил внимание на озадаченный взгляд Абу и напомнил себе, что сарацины не пьют.
— У него похмелье. Он плохо себя чувствует. Вчера принял слишком много вина.
Абу ничего не понял. Я не знал, как объяснить ему.
— Я в бани, — сказал я. — Хочешь пойти?
— Да, — ответил он, и лицо его из озадаченного стало удивленным.
— Думал, мы, христиане, никогда не моемся? — спросил я, усмехнувшись.
— Многие — нет; судя по запаху, многие этого не делают.
Это обвинение сложно было опровергнуть, и я хмыкнул:
— Ладно. Однако тот, кто сейчас стоит перед тобой, моется. И Рис тоже. — На этот раз я отвесил валлийцу настоящий пинок. — Поднимайся, лежебока!
Вымытый, чистый, с приятно-влажными волосами, я снова почувствовал себя человеком и направился обратно в цитадель вместе с Рисом и Абу. Эти двое делали вид, будто не замечают друг друга, что устраивало меня. Проходя через главные ворота по дороге в бани, мы поймали много удивленных взоров. На обратном пути происходило то же самое. Караульные пропустили нас без помех, но запретить смотреть я не мог, поэтому они еще долго провожали взглядами Абу.
Юноша это чувствовал — на смуглом лице явно читался страх. Он уверен, подумал я, что, если останется один, его ждут побои, а то и смерть.
— Не бойся, — сказал я. — Мы сейчас пойдем к королю.
Абу с ужасом воззрился на меня.
Я сделал вид, что ничего не заметил, и задался вопросом, не совершаю ли я большой ошибки.
Рис, с красными глазами, угрюмый, держался за больную голову, безразличный ко всему.
— Ступай и съешь что-нибудь, — сказал я, отсылая его.
Он поплелся прочь, явно довольный тем, что не нужно показываться на глаза Ричарду.
Стражей, стоявших у дверей в покои Ричарда, вид сарацина не обрадовал, как и их товарищей у главных ворот. Мне пришлось поднять голос и напомнить им, кто я такой и как высоко стою в глазах короля, прежде чем нас впустили. И все равно доверием они не прониклись: вопреки моим возражениям, двое отправились сопровождать нас.
Мы застали короля завтракающим в обществе Беренгарии, Беатрисы и Джоанны. Я возликовал, и не только потому, что увидел любимую. Мне подумалось, что в присутствии трех женщин есть надежда избежать монаршего гнева за то, что я оставил Абу в живых.
При виде нас государь откинулся на спинку и запустил пальцы в бороду. Лицо его не выражало никаких чувств, зато взгляд был как у сокола: зоркий, холодный и жестокий.
Беренгария тоже заметила нас.
Джоанна, сидевшая спиной к двери, увидела меня последней. Радость захлестнула меня при виде удовольствия, отразившегося на ее лице. Она послала мне короткую улыбку, поймать которую мог только я.
— Руфус, слишком ранний час для посещения, тем более с таким странным спутником.