Голос короля не излучал тепла, но и не был ледяным.
— Прошу прощения, сир.
Я опустился на колено. Абу, к моему облегчению, сделал то же самое. Я заранее велел ему повторять все за мной.
— Встань.
Я повиновался и встретился с его устрашающим взглядом.
— Кто этот сарацин и почему он здесь?
Ричард положил в рот кусок инжира и принялся жевать.
Я решил взять быка за рога.
— Это один из пленников, сир.
Королевская бровь вскинулась.
— Знатная особа, удерживаемая ради выкупа?
— Нет, сир.
— Нет?!
Нервы мои натянулись, как тетива арбалета.
— Я пощадил его, сир, — выпалил я. — Он совсем молод и не воин. А еще бегло говорит по-французски. Я подумал, что он может послужить нам как переводчик.
Ричард воззрился на Абу, тот сглотнул.
— Это так? — спросил король. — Ты говоришь по-французски?
— Да, сир, — сказал юноша. — Я рос вместе с сыном пуленского лорда. Французский язык знаком мне как родной.
Слушая его, Джоанна улыбнулась и шепнула что-то Беренгарии, которая приняла любопытствующий вид. Юность моей возлюбленной, как я знал, прошла на Сицилии. Ей прислуживали сарацинки, и ко многим из них она была очень привязана. Кое-кто все еще оставался при ней, хотя две сбежали в лагерь Саладина под Тель-ал-Айядийей, выдав тем самым свою истинную сущность. Несмотря на это, было ясно — по меньшей мере, для меня, — что она видит в Абу человеческое существо, а не язычника, заслуживающего смерти.
Насчет Ричарда, чье лицо оставалось непроницаемым, я не был так уверен. Подбодрив Абу взглядом, я сказал:
— Если я поступил неправильно, сир, приношу свои извинения.
— Если? — Ричард лающе хохотнул. — Божьи ноги, Руфус! Да, ты поступил неправильно. Я приказал, чтобы все до единого сарацины, выведенные нами из Акры, были убиты, но один из них стоит передо мной.
Последние семь слов упали тяжело, словно камни.
Абу сделался пепельным.
У меня самого сердце забилось чаще, но я обратил внимание, что король не гневался. Мне даже показалось, что в голосе его звучало веселье. Я снова подумал: была не была.
— Десятки богатых турок остались в плену, сир. С их семей можно получить выкуп. Этот человек, Абу аль-Маджд, небогат, но способен переводить. Как мне кажется, из-за этого он ценнее многих из тех, кто томится в цитадели.
Король не отвечал, понять что-либо по его лицу тоже было невозможно. Я упал духом. Одно слово — и стражники вытащат Абу на улицу, где сразу же казнят.
— Ричард, не довольно ли вчерашнего кровопролития? — взмолилась Джоанна. — Этот сарацин хорошо изъясняется, а у нас мало людей, понимающих по-арабски.
Надежда снова ожила во мне. Королева зашептала что-то на ухо Ричарду, тот отвлекся, и я одними губами прошептал Джоанне: «Спасибо».
Король снова повернулся ко мне:
— Кто поручится, что этот парень не удерет при первой возможности?
— Он поклялся своим богом, что не сделает этого, сир.
— И ты ему веришь?
— Верю, сир. Если вы смилуетесь, я возьму на себя ответственность за него.
— Ну ладно. — Ричард фыркнул, но совсем не сердито. — Будь по-твоему. Но позаботься, чтобы он был рядом, когда мне потребуется толмач.
— Хорошо, сир. Спасибо.
Я бросил на Абу взгляд, надеясь, что мое доверие не будет обмануто, и был тронут, увидев слезы благодарности на его глазах. Я низко поклонился королю, королеве и Джоанне. Абу снова повторил все за мной.
— С вашего позволения, сир, — сказал я.
Ричард махнул рукой:
— Приходи через час. Мы выступаем завтра. Поход на Иерусалим нельзя больше откладывать.
— Да, сир!
Охваченный возбуждением — наставал день, которого мы ждали так долго, — я не удержался и снова посмотрел на Джоанну. Ради безопасности ей предстояло остаться в Акре с Беренгарией. Я поставил на кон все. «Сегодня вечером?» — губами прошептал я.
Едва заметный кивок наполнил меня радостью, а король и королева, слава богу, вели беседу и ничего не видели.
— Почему он отдал приказ перебить нас всех вчера? — вполголоса спросил Абу, когда мы шли обратно.
— Саладин раз за разом не исполнял условия перемирия, заключенного при падении Акры. Он на несколько недель оттянул наш поход на юг и продолжал бы это делать, если бы король ничего не предпринял.
— Неужели пленников обязательно нужно было убивать? — Юноша с упреком посмотрел на меня.
— Оставлять их было нельзя, даже если бы хватало припасов, — стал оправдываться я. — Гарнизон будет маленьким, и двум королевам тоже предстоит жить в городе. У короля, можно сказать, не было выбора.
— Мусульманский правитель обратил бы нас в рабство.
— Какое варварство!
— А перерезать тысячи безоружных людей — не варварство?
Я воззрился на него, пораженный тем, что обязанный мне жизнью юнец смеет меня поучать.
— Рабство было бы лучшей долей, не спорю, но оно не бытует в Англии или Франции. Едва ли подобная мысль приходила королю в голову.
— Очень жаль, — сказал Абу голосом, полным печали.
— Действительно, — согласился я, живо представив людей, которых убил.
— Ты совершил храбрый поступок сегодня утром, Фердия. — Джоанна поудобнее устроилась рядом со мной. День клонился к вечеру, мы лежали обнаженные, обнявшись, на кровати в нашей гостиничной комнате. — Бросить ему вызов в его же собственном логове! Ты знал, что мы с королевой будем там?
Я поцеловал ее в лоб.
— Надеялся на это.
— А если бы нас не было?
— Тогда убедить его удалось бы с большим трудом.
— Даже и думать об этом не стоило бы, шельмец. — Джоанна приподнялась на локте и, притворяясь рассерженной, посмотрела на меня. — Признай это.
— Не будь тебя, сердце мое, я был бы обречен на неудачу, — сказал я, не настроенный спорить.
Довольная, как кот, получивший миску сметаны, Джоанна прильнула ко мне. Волосы ее упали по обе стороны моего лица, она прижалась еще теснее в крепчайшем объятии.
— Ты хороший человек, Фердия, — прошептала она. — У тебя доброе сердце.
Стараясь не думать о том, что сотворил накануне, я с улыбкой поблагодарил ее.
Джоанна ощутила мою боль.
— Тяжело было?
— Ужасно.
Она нежно поцеловала меня в одну щеку, потом в другую.
— Я пыталась отговорить Ричарда вчера утром. Говорила, что мой супруг Вильгельм обратил бы пленников в рабство, выручив тем самым сто тысяч динаров, которые должен был заплатить Саладин. Брат не стал слушать.
Мне стало неприятно. Выходит, король знал, что с пленниками можно поступить иначе.
— Он отказался, чтобы не задерживаться? — спросил я. — Продажа заняла бы много времени?
Грустный кивок.
— Жестокий выбор, но разумный, — сказал я, стараясь убедить сам себя. И добавил: — Если откладывать поход и дальше, есть опасность, что мы зазимуем в Акре.
— Мы проведем это время вместе.
Я ласково коснулся ее лица:
— Мне бы тоже хотелось этого…
Снова она прочла мои мысли.
— Но…
— За полгода безделья войско наполовину утратит силу из-за распутства, болезней и дезертирства, сердце мое. Это может нанести смертельный удар по замыслам короля. Представь, если в итоге он не сумеет вернуть Иерусалим…
Она не ответила и занялась тем, что почти напрочь изгнало все мысли из моей головы.
Но чувство вины вскоре вернулось. Я как мог старался не показывать этого, раз за разом убеждая себя, что делал угодную Богу работу.
Это помогало. Чуть-чуть.
Утро четверга двадцать второго августа выдалось безоблачным и ясным, как все летние дни до этого. Проснулся я с печалью в сердце, так как накануне вечером попрощался с Джоанной. Бог весть, когда нам было суждено встретиться снова, если вообще было суждено. По дороге на юг нас ждали каждодневные схватки с сарацинами, и не очень-то стоило рассчитывать, что я выйду из них живым и невредимым. Впрочем, томиться от любви было некогда, поэтому я оттеснил мысли о Джоанне в отдаленную часть головы и запер там на ключ.
С этой поры моей любовницей предстояло стать войне, сопровождаемой ужасными спутницами: жарой, пылью и жаждой.
Я мечтал о стремительном походе и победе над Саладином в жестоком бою, но меня ждало разочарование. Войско, пока еще не пришедшее в нужный вид, проделало в первый день после выхода из города какие-то две мили. Только соединения военных орденов были в полном порядке. Все это — не из-за труднопроходимой местности или нападений сарацин, а по причине охватившей воинов лени. Почти шесть недель прохлаждавшиеся в борделях и тавернах, под защитой городских стен, они не испытывали особого желания топать на юг по раскаленной дороге, где нельзя было достать воды.
Ричард злился, но приступов грозового гнева у него не случалось. Он объяснил, что предвидел такое нежелание и принял меры. Отряды жандармов, каждый во главе с рыцарем, прочесали всю Акру от края до края. Начальникам устроили разнос перед солдатами, огласили приказ: все воины должны быть в строю к завтрашнему утру. Запрещалось брать с собой женщин, кроме прачек. Неисполнение приказа сурово каралось.
Вскоре я возненавидел порученное мне дело — сидеть в седле под палящим солнцем, пока жандармы выволакивают пьяных солдат из публичных домов и пивнушек. Я делал этим угрюмым, мутноглазым, озлобленным парням строгое внушение. Если попадались валлийцы, к ним обращался Рис. Время от времени я приказывал задавать трепку чересчур упирающимся или языкастым. И все это время Джоанна находилась буквально в паре улиц от меня, но была столь же недосягаема, как горящее на небе солнце.
Второй день оказался не лучше. Мы переправились через реку Белюс, но сотни и сотни воинов оставались в Акре. Спокойный, терпеливый и собранный, король приказал разбить лагерь ровно в двух милях от того места, где мы провели прошлую ночь. Мы снова поскакали в город и принялись выгонять недовольных солдат за ворота. Однажды близ цитадели мне показалось, что я слышу звонкий смех Джоанны. Сердце защемило, настроение сразу же ухудшилось. Когда один жандарм-француз отпустил нелестное замечание, имея в виду меня, я врезал ему под дых с такой силой, что он упал и лежал неподвижно все время, пока мы очищали пару таверн и бордель. В итоге его товарищи, бросая на меня злобные взгляды, утащили не оправившегося до конца бедолагу. Злясь из-за того, что я не могу увидеться с Джоанной и потерял самообладание, а наше дело между тем движется ни шатко ни валко, я не обращал на них внимания.