что следовало подкрепиться перед боем.
Я начал одеваться и снаряжаться, Рис помогал, когда было нужно. Мы не разговаривали. Он с де Дрюном отправлялся в замыкающий отряд, одно из самых уязвимых мест войска, и совсем казался не встревоженным, тогда как я не знал, увидимся ли мы снова. У человека темного такое поведение объяснялось бы недостатком разумения, неспособностью осознать опасность, но Рис обладал острым умом.
В итоге я не выдержал:
— Ты не переживаешь?
— Насчет сегодняшнего?
Я от души пихнул его:
— Нет, насчет плохого урожая в Стригуиле!
Широкая ухмылка.
— Со мной все будет хорошо.
— Как ты можешь знать?
— Смерть должна была забрать меня раньше — под Акрой, когда я устроил состязание с сарацинским стрелком по имени Грайр.
— Человека необязательно поджидает какой-то один конец, — возразил я, думая о том, сколько раз за минувшие годы я должен был умереть.
Он выпятил подбородок, как делал всегда, когда думал.
— Если уж Грайр меня не убил, никакому вонючему турку это не по зубам.
Я не верил, что свидание со смертью в Акре как-то увеличивало вероятность выживания для Риса, но если он в это верил, ради бога.
— А вы? — спросил он.
— Мне страшно, — признался я. — Но тут ничего нового.
— И тем не менее вы будете сражаться.
— Разумеется. Как лев.
— Я тоже.
— Мне это известно.
Он затянул пояс, поправил кинжал и колчан с арбалетными стрелами.
— У вас свой путь, у меня свой. Пойду оседлаю для вас Поммерса, а потом растолкаю лежебоку де Дрюна. Он еще дрыхнет, или я плохо его знаю.
— Я позабочусь о Поммерсе. Иди будить де Дрюна.
Мы могли не встретиться до конца боя. И вообще больше никогда, нашептывал лукавый. Вполне вероятно, что по меньшей мере один из нас к концу дня остался бы лежать, пронзенный стрелой, на горячем песке. Мне стало больно, что я, быть может, не увижу снова Кайрлинн или Джоанну. Мысль о возможной гибели Риса тоже угнетала.
Я протянул руку:
— До скорого.
Рис протянул свою, и мы обменялись крепким рукопожатием.
— До скорого, — сказал он. — И да хранит вас Бог.
— И тебя.
Я пошел прочь, не желая, чтобы он видел чувства, отразившиеся на моем лице.
Мой путь к шатру Ричарда лежал через палатки французов. Дородный епископ Бове благословлял собравшихся рыцарей. Я слышал его призывы обрушить гнев Господень на проклятые злые орды, косить обрезанных, как серпом срезают колосья. Турок, бедуинов, персов и подлых черномазых из дебрей Судана — всех надлежит убивать.
— Пусть ни один враг не уйдет живым от вашего копья или меча!
Жирный боров, распалившись, брызгал слюной.
Меня подмывало задержаться и предложить ему лично вступить в бой — я бы отдал кошель серебряных пенни, лишь бы увидеть, как его румяное лицо побледнеет при одной мысли об этом, — но потом передумал и пошел дальше.
Король пребывал в прекрасном настроении. Облачившись в кольчугу и сюрко, он лично проверял седло Фовеля, а Филип стоял рядом с несчастным видом и смотрел. Как выяснилось, моего друга огорчило не то, что Ричард сам занялся конем, а то, что ему не разрешили идти в бой вместе с рыцарями двора.
— Как будто я ни разу не был в сражении, — с обидой сказал он мне. — Я ведь показал себя при Акре!
— Неизвестно, состоится ли большая битва, — заметил я.
Он с укором посмотрел на меня.
— Может, и так, но очень похоже, что состоится.
Бессмысленно было спорить, не имея веских доводов, поэтому я промолчал.
Филип еще некоторое время жаловался, потом наконец принялся просить, даже умолять, чтобы я замолвил за него словечко перед государем.
Я колебался, разрываясь между преданностью другу и нежеланием отвлекать короля от важных дел. В итоге, приняв в расчет, что Филип никогда ни о чем не просил, я пообещал ему сделать, что смогу.
Друг лихорадочно затряс мою руку с благодарностью.
Я решил воспользоваться случаем и, оставив Поммерса на попечении Филипа, подошел к Фовелю. Ричард закончил проверять каждый узелок и ремешок, поглаживал коня по голове, говорил что-то ему на ухо.
— Пусть он не подведет вас сегодня, сир, — сказал я.
Король улыбнулся:
— Готов к битве, если до нее дойдет?
— Готов, сир.
— К этому шло давно, и хотя я сам предпочел бы выбрать место, избегать столкновения не стану. Разобьем Саладина на равнине, и Иерусалим падет.
— Даст Бог, так и будет, сир.
Ласково потрепав Фовеля, король обвел взглядом собравшихся рыцарей. Многие сидели в седлах или взбирались на коней. Ричард велел готовиться к скорому выступлению. Откладывать разговор было нельзя.
— Сир, у меня просьба.
— Хочешь скакать по правую руку от меня? Это уже решено.
Я благодарно склонил голову:
— Почту за честь, сир. Но я о другом.
— О чем же? Выкладывай, время не терпит.
— Речь о Филипе, сир. Ему отчаянно хочется идти в бой вместе с рыцарями.
Ричард нахмурился:
— Он и на тебя насел? Я уже отказал ему.
— Парень — хороший рубака, сир, и с копьем управится. И уже достаточно взрослый, чтобы стать рыцарем.
— Божьи ноги, не видать мне покоя от его постной рожи и твоего нытья. Ну хорошо. Пусть идет с нами, но передай, чтобы держался подальше от первых рядов. Никаких подвигов.
— Сир.
Широко улыбаясь, я отправился с этой вестью к Филипу. Тот наблюдал за мной со стороны, делая вид, что в последний раз наводит лоск на королевский шлем.
Друг стиснул меня в объятиях:
— Руфус, не знаю, как благодарить тебя!
— Отблагодаришь, если останешься в живых, — буркнул я, надеясь, что не совершил ошибки.
Вскоре мы выступили, следуя за клубами пыли, поднятыми тамплиерами, бретонцами и анжуйцами. Утро выдалось чудесное: на небе — ни облачка, солнце едва выглядывало из-за гор на востоке. Уже было чертовски жарко. Биться с сарацинами весь день означало совершить подвиг, достойный Геркулеса. Я хотел находиться при короле, но тот беседовал сначала с одним гонцом, затем с другим — из числа тех, что прибывали с запросами от начальников отрядов. Я незаметно для всех придержал коня и поравнялся с Филипом, державшимся в последних рядах.
Мы приятно провели время, толкуя о славных деньках, когда Ричард был еще герцогом Аквитанским. Вспоминали о юных особах, за которыми ухаживали, и о ночных попойках. Филип говорил о Жюветте, своей зазнобе, а также об Алиеноре и Беатрисе, которых в разное время любил я. Я же мог думать только о Джоанне. В конце концов, не в силах сдерживаться, я посвятил друга в свою тайну.
— Только ни слова ни одной живой душе, слышишь? — Я погрозил пальцем. — Если проболтаешься, твоя жизнь и ломаного гроша стоить не будет.
— Клянусь, — воскликнул он, улыбаясь во весь рот. — Сама королева Джоанна, не кто-нибудь! Я думал, что хорошо тебя знаю, Руфус, но, как говорится, в тихом омуте…
— Я люблю ее, — сказал я, и сдерживаемые со времен Акры чувства выплеснулись наружу. — И она меня любит. Я все бы отдал, чтобы она стала моей женой, но… — Тут голос изменил мне.
Объяснений не требовалось. Джоанне как невесте не было цены. Я занимал высокое положение среди придворных рыцарей, но не мог предложить надежный союз с другим королевским домом. А именно к этому будет стремиться Ричард, подыскивая ей нового мужа.
— Мне жаль, Руфус, — сказал посерьезневший Филип.
— И мне тоже.
Я снова заговорил о нем самом, спросив, почему он не предпринимал попыток поухаживать за придворными дамами Джоанны или Беренгарии.
Он рассмеялся и ответил, что очень даже предпринимал.
— Не будь ты так рассеян — теперь-то мне известно почему, — то наверняка нашел бы время, чтобы выслушать рассказ о моем… — он замялся, — о моем частичном успехе.
— Вот пройдоха! — воскликнул я, развеселившись. — И как ее зовут?
Время бежало быстрее за приятной болтовней. Даже зной сделался не таким заметным. Король вел нас ровным шагом, немного быстрее обычной походной скорости, между колоннами жандармов и рыцарей, мимо второго полка к первому, состоявшему из тамплиеров. Я смотрел, как он держит совет с великим магистром Робером де Саблем. Оба указывали на разные места слева от нас, явно строя предположения насчет того, откуда враг может нанести удар.
Закончив совещаться с магистром, король велел нам сойти с коней. Тени почти не было, и для наших скакунов был важен даже кратковременный отдых. Затем государь повел нас под прямым углом через ряды ехавших верхом рыцарей на противоположный бок колонны, обращенный к побережью. Здесь ощущался едва заметный ветерок, воистину благодатный, но никаких признаков врага не наблюдалось.
Так прошла первая половина утра. Мы разъезжали вдоль всего войска, время от времени делая короткие передышки. Люди самоуверенные или недалекие могли бы утратить бдительность, но только не мы. Мы знали, что Саладин нападет.
Прошло примерно три часа с нашего выхода из лагеря, — по моим прикидкам, должен был наступить час третий, когда я впервые услышал знакомый зловещий гомон неприятельских инструментов. Звучали трубы, рога, флейты, тамбурины, трещотки и цимбалы, и все это разноголосое неблагозвучие больно било по ушам. Вместе с ним доносились жуткие вопли, лай и вой. Если в этих звуках и присутствовала последовательность, посетовал я Филипу, то сочинитель явно был безумцем.
Напутствовав друга, чтобы тот сражался доблестно, я пожал ему руку и пообещал: когда все кончится, мы разопьем вечером по кубку вина и поделимся пережитым. Он решительно улыбнулся и кивнул в знак согласия. Я вернулся к королю.
— А, Руфус! Неверные идут, — воскликнул он. — Ну и шум от них! Я бы сказал, что даже гром небесный грохочет не так сильно.
Я указал на пылевые облака у нас за спиной — только по ним мы могли судить о перемещениях неприятеля.
— Сарацины нацеливаются на наш замыкающий отряд, в точности как вы предполагали, сир.
— Верно. Скоро госпитальерам предстоит испытание на стойкость.