Я услышал, как один солдат говорит: мы окружены, словно овцы волками, и не видим ничего, кроме неба над головой и врагов со всех сторон. С этим сложно было поспорить. Наша судьба и исход битвы по-прежнему оставались неясными.
В следующий раз Гарнье приехал лично, захватив двух сержантов для охраны. Ричард поприветствовал его и внимательно слушал, как озабоченный великий магистр излагает свои доводы.
— Сир, положение отчаянное. Нас теснят, безжалостно и безбожно. Задние шеренги жандармов вынуждены идти пятясь, чтобы видеть подступающего противника и отгонять его. Не берусь сказать, сколько еще они продержатся.
Перед своим мысленным взором я видел, как Рис и де Дрюн шагают плечом к плечу, обратившись спиной к голове колонны, и целятся из арбалетов в бесконечные волны вражеской конницы и пехоты, одна за другой накатывающиеся на них. Господи Иисусе, прошептал я, обереги их.
— Стрелы падают в таком множестве, что каждый рыцарь рискует лишиться коня. Иные из нечистых спешились, чтобы целиться точнее, а другие нападают на нас с тяжелыми булавами. Разрешите атаковать, сир! — взмолился Гарнье. — Нас примут за трусов! Никогда не испытывали мы подобного стыда, и никогда наше войско не выдерживало подобного натиска неверных. Если мы и дальше не будем защищать себя, потом может оказаться слишком поздно.
Ричард был не в том настроении, чтобы входить в положение или проникаться сочувствием.
— Я отдам приказ атаковать, только если сочту время подходящим. Ждите сигнала труб, магистр, и терпите вражеские укусы, — отрезал он. — Всему свой черед.
Тот упрашивал и спорил — напрасно. Ричард оставался непреклонен.
Огорченный и рассерженный, великий магистр вынужден был склониться перед волей государя и вернуться к своим рыцарям.
— Думаете, они устоят, сир? — спросил я, снедаемый тревогой.
— Надеюсь, Руфус. Верю, что устоят!
Его бодрый голос не ввел меня в заблуждение. Мы не могли поручиться за госпитальеров. Оставалось полагаться на выучку и дисциплину, которыми славились военные ордена. И надо отдать им должное, госпитальеры неукоснительно выполняли приказ Ричарда весь следующий час.
К тому времени король был уже близок к тому, чтобы вступить в битву и дать приказ об атаке силами всех рыцарей. Турки нападали уже не только на замыкающих, но и на середину колонны. Если дать им атаковать передовой отряд, сказал Ричард, Саладин бросит в бой все свои силы. Не оказывая сопротивления, мы рискуем потерпеть поражение, зато нанесенный в этом месте удар тысяч рыцарей на тяжелых конях способен смести все полчища противника.
И тут произошло несчастье. Прибыл гонец на взмыленной лошади с вестью о том, что два госпитальера набросились на пару дразнивших их турок.
— Кто такие?
Голос Ричарда сочился яростью.
— Уильям Боррель и Балдуин Кэрью, сир.
Имена всплыли у меня в голове. Мне вспомнилось тогдашнее их недовольство приказом короля.
— А остальные госпитальеры? — спросил Ричард.
— Все бросились в атаку, сир. — Робея, посланец добавил: — Генрих Блуаский тоже поскакал, и французские рыцари с ним.
— Божьи ноги, они погубят всех нас! — Король громогласно воззвал к трубачам и велел им трубить атаку. Потом он обратился к нам: — За мной! Скачем к госпитальерам, во весь опор! Дезе!
Мы скакали, и сердце мое пело от гордости, ведь за спиной у меня была сотня с лишним рыцарей. Зной, нестерпимый зной окутывал меня. Пот разъедал глаза, я моргал, стараясь смахнуть его. Тяжеленный шлем давил на макушку. В ушах гудело от рева труб и топота копыт. Сухой, как трут, язык прилип к гортани. Прямо передо мной поднималась и опускалась голова шедшего галопом Поммерса, чуть дальше я видел короля. Все, что было футах в тридцати или сорока, скрывалось в клубах пыли.
Мы ехали вдоль колонны. Видя, как мы проносимся в пыльном вихре, жандармы кричали, пока у них не пересыхало в глотке. Мы ехали вдоль колонны, горя желанием сойтись с врагами и истреблять их тысячами. Видимость была скверной, такой, что едва отличишь своего от чужого, но это не могло поколебать нашей решимости. Я начал думать, что мы — карающие ангелы, посланные Господом разметать поганых язычников, оскверняющих землю Утремера.
Король опустил копье, и, заметив это, я последовал его примеру. Поудобнее пристроив его под мышкой и сжав древко в кулаке, я выставил острие над правым ухом Поммерса, готовый взять противника на прицел. Внезапно мы выскочили туда, где не было обволакивавшей пыли. Справа от нас сошлись в жестокой схватке сотни турецких всадников и госпитальеров. Слева мамлюки пускали стрелы в поредевшие отряды жандармов. Гонец не ошибся, подумал я. Мамлюки спешились, чтобы удобнее управляться с луками.
Ричард повел нас прямо на них, не медля ни мгновения.
Большинство турок не заметило нашего приближения. Мы ворвались в их ряды, как клин, расщепляющий полено. Мы косили их дюжинами, нанизывали на копья, секли и рубили жадными до крови мечами, топтали подкованными железом копытами. Перепуганные, завывавшие от страха, взывавшие к своему богу о помощи, сарацины делали все, только не сражались, что упрощало их истребление.
Я направлял Поммерса то в одну сторону, то в другую, отсек вскинутую руку турку, пытавшемуся встать, и обезглавил второго, кинувшегося на меня с палицей. Вместе с королем мы налетели на шайку из шести-восьми человек. Те бросились врассыпную, как свиньи из загона. Двое последних оказались нерасторопными: Ричард прикончил одного, я — другого. Противников хватало, так что гнаться за оставшимися не было смысла. Вместо этого мы поспешили на помощь рыцарю, в одиночку отбивавшемуся от трех турок.
Первому я раскроил череп, второго король проткнул так, что меч вонзился в спину и вышел спереди, между ребрами. С третьим рыцарь расправился сам. Он отрубил ему правую руку, а затем, пока несчастный смотрел в ужасе на фонтан крови из культи, добил его уколом в грудь.
— Благодарю, сир! — воскликнул рыцарь. Это был Торн.
Ричард отсалютовал ему клинком и наскоро оценил обстановку: пешие мамлюки пришли в полное расстройство, что позволило жандармам продолжить путь. Тогда он погнал Фовеля к главному отряду противника, бившемуся с госпитальерами.
— Дезе! — взревел король.
— Вперед! — крикнул я Торну и ударил Поммерса пятками, бросая его вслед. Я угадывал, как слева и справа пристраиваются всадники — это были другие придворные рыцари. За ними подтянутся и остальные, подумал я, имеющие отличную выучку и привычку к порядку и подчинению — все, что определяло нашу жизнь.
Мы галопом скакали за королем, по пути обратив в бегство толпу не менее чем из пятидесяти турок, оказавшуюся на нашем пути. После чего, охваченные холодной яростью битвы, поспешили на выручку сражающимся госпитальерам. Добравшись до места, мы смешивались с монахами-рыцарями и пробирались мимо них, чтобы схватиться с неверными.
Пыль и зной. Пот и кровь. Крики людей, звон клинка о клинок. Постоянное движение: Поммерс идет вперед, поворачивает, уклоняется, бьет копытом. Правая моя рука поднимается и опускается, колет, рубит. Левая рука щитом прикрывает туловище и сжимает поводья, управляя конем. Все мое существование сводится к этим действиям. Мне некогда думать, некогда осмыслить следующий шаг. Единственная моя цель — защищать короля и убивать турок.
Наш молниеносный удар, когда мы вынырнули из клубов пыли и рядов госпитальеров, застал мамлюков врасплох. Легкая конница при любом раскладе, скорее всего, не выстоит против тяжелой, а с учетом набранного разгона мы разметали врага, как зимний шторм разбивает засевшую на камнях лодку. Всякое подобие строя исчезло. Неверные и думать забыли про боевой порядок и полностью утратили желание сражаться. Все, что у них осталось, — это природное стремление выжить.
Турки рассыпались и побежали, бросив раненых и безлошадных, невзирая на трупы, густо, как снопы срезанных колосьев, устлавшие иссушенную твердую землю. Мамлюки скакали прямо по людям, воздевавшим к ним руки, и срубали тех, кто преграждал путь. Мы гнались за ними, яростные и рьяные, не замечая жары и пропитавшего одежду пота. Никогда не обуревала меня такая дикая жажда крови. Позднее мне стыдно было вспоминать, но в тот миг я с восторгом убивал одного противника за другим, ненасытный, как пробравшийся в курятник лис. Пьяный от меча и крови, я готов был мчаться так до самого Иерусалима, но король приказал остановиться.
Я находился неподалеку от него, как и в течение всей битвы. Здесь были Торн, де Бетюн, де Шовиньи и еще дюжина рыцарей. Сердце мое запело при виде столь многих, кого я называл близкими друзьями. По мере того как дыхание выравнивалось и возвращался здравый смысл, я впервые увидел нас такими, какие мы есть. Сюрко едва ли заслуживали своего названия, настолько запятнанными и перепачканными кровью и пылью они были. Остальное наше облачение, от шлема до сапог, выглядело едва ли лучше.
Да простит меня Господь, но это было восхитительное ощущение.
— Довольно. — Голос Ричарда был хриплым, как карканье ворона. — Этот противник разбит. Возблагодарим Господа, но мы нужны в другом месте. Саладин наверняка атакует колонну на каком-нибудь участке. Прежде чем уйдем, каждый второй снимает шлем и пьет. Как только он управится, наступает черед соседа.
Торна и еще нескольких отправили передать распоряжение короля госпитальерам и рыцарям под началом Генриха Блуаского. Мы снова пустили коней вскачь, но теперь не так быстро. Наш путь лежал к голове войска, мимо отрядов бретонцев, анжуйцев и пуатусцев. Они потянулись за нами и приняли участие в нашем таранном нападении на турок. Теперь же, следуя за королем, эти рыцари дюжинами вливались в наши ряды. Добравшись до четвертого полка, состоявшего из англичан и нормандцев, Ричард велел ему присоединиться к нам. Теперь мы представляли собой большое скопление конников: больше восьмисот рыцарей, ехавших колонной шириной в пятнадцать-двадцать человек, с королем, мной и остальным двором впереди. Я чувствовал себя всемогущим, не замечая ни жажды, ни голода. Залитые потом глаза блестели, а правая рука не ощущала усталости, будто я только что взялся за клинок. Поммерс, славный конь, не выказывал признаков утомления и вышагивал ровно, как на смотре перед королевой Беренгарией.