Во второй раз скрывшись в пыли, мы незамеченными подобрались к туркам, напавшим по приказу Саладина на центр колонны. Быстро развернувшись во фронт, мы пошли в атаку. Земля задрожала под копытами. Поднялось еще больше пыли. Ричард что-то кричал, но я не мог разобрать. Он указал мечом на врага и пришпорил Фовеля, побуждая его прибавить скорость. Красавец-жеребец мчался быстрее, чем выпущенный из арбалета болт.
Все рыцари это видели. Все безжалостно били шпорами коней, горя желанием проявить себя в битве и не бросить короля одного. Помню, как я издавал боевой клич — нечленораздельный животный звук, суливший смерть. Никто не расслышал его в общем гомоне, но если бы расслышал, то, уверяю вас, обделался бы на месте. Поммерс, чувствуя мое настроение, напряг все мышцы своего могучего тела и поравнялся с Фовелем. Бок о бок с Ричардом, моим братом по оружию, мы ударили по врагу.
И снова мы опрокинули строй турок. Снова перебили их столько, что и не счесть. Солнечный свет отражался от наших мечей. Кровь брызгала и струилась, сухая земля жадно впитывала ее. Искры летели после удара клинка по шлему. Головы катились с плеч. Отрубленные руки разжимались, выпуская оружие. Потроха, горячие, испускавшие пар, вываливались из распоротых животов. Лошади пятились и падали или валились под напором тяжелого, шедшего на полном ходу скакуна. Ни один сарацин не мог устоять против нас, настолько сильными были наш натиск, наше стремление убивать и, дерзну заявить, данная Богом мощь.
На этот раз преследование продолжалось значительно дольше. Мы гнали врагов до самого подножья тех самых гор, откуда они пришли. Все готовы были идти дальше, но турки рассеялись, а Ричард не хотел понапрасну терять людей.
Остановив Фовеля, он снял шлем и осушил целый мех.
— Божьи ноги, такого вкусного напитка я отродясь не пробовал, — сказал он, хмыкнув.
Мы все рассмеялись: вкус воды из кожаного мешка, нагретого на солнце, был отвратительным. Затем пришел наш черед. И я тоже обнаружил, что никогда не пил с таким удовольствием. Еще мы развернули кожаные поилки и напоили коней. Я обнял Поммерса за могучую шею и сказал, что он самый лучший в мире скакун, даже лучше Фовеля. Последние слова я произнес шепотом, чтобы король ненароком не услышал и не обиделся.
После короткой передышки король повел нас назад к колонне. Он ехал, повесив шлем на луку седла, положив на колени меч, который в любой миг был готов пустить в дело, гордо выпрямив спину. Ричард радостно окликал каждого рыцаря, громко расточал похвалы жандармам, которые сновали по полю боя, добивая раненых врагов и забирая все ценное.
— Ричард! Львиное Сердце! — кричали солдаты, приветствуя его. Они бежали рядом с Фовелем, чтоб поцеловать ногу короля или пожать его руку. — Ричард! Львиное Сердце!
— Они думают, что мы победили, — вполголоса поделился со мной государь.
— Но ведь так и есть, сир! — воскликнул я, пораженный. — Вы победили.
— Не так, как нам нужно, Руфус. — Король обвел рукой пространство, усеянное трупами людей и коней, на сколько хватало глаз. — Увы, это лишь малая часть войска Саладина. Припомни размеры лагеря, который мы видели у реки Роштай. Враг побит, это так, но не уничтожен.
— Если бы не те два госпитальера… — с горечью заметил я.
— Вот именно, Руфус.
Впервые в голосе короля прорезалась усталость.
— Вы накажете их, сир?
Смех.
— А какой в этом прок? Пусть стыдятся того, что их несдержанность и торопливость стоили нам полной победы.
Король проницателен, подумал я. Осознание этого обстоятельства станет самым жестоким наказанием для провинившихся.
Хотя мы задали туркам трепку, сражение не закончилось. Большая часть войска достигла Арсура и уже разбивала лагерь, когда замыкающий отряд подвергся внезапному нападению. Схватка разыгралась так близко от палаток, что мы отчетливо слышали крики и стоны сражающихся. Ричард, все еще облаченный в доспехи, прыгнул на коня и приказал всем, кто был поблизости, следовать за ним. Нас оказалось пятнадцать рыцарей и сверх того король — и мы поскакали, готовые бросить вызов проклятому племени, сколько бы их ни было.
Никто не колебался.
— Господь и Святая Гробница, помогите нам, — воззвал Ричард, галопом устремляясь к выходу из лагеря. — Турки близко!
Жандармы вскакивали, разбирая арбалеты и пики. Рыцари бежали к скакунам. Вильгельм де Барр, громогласно сзывая соотечественников, уже шел нам на подмогу. Обернувшись через плечо, я приободрился, увидев присоединившуюся к нам многочисленную толпу воинов, пеших и конных.
То ли услышав звуки, свидетельствовавшие о нашем приближении, — топот копыт по пыльной земле, крики и кличи солдат, гудение рогов, — то ли вспомнив об унизительных поражениях того дня, точно сказать не берусь, турки сразу прекратили атаку на замыкающий отряд. Нам даже не пришлось опрокидывать их: мы гнали противника до самого Арсурского леса.
То было славное завершение славного дня.
Лишь много позже, когда король спросил, где Филип, а я не смог ответить, забрезжила догадка о самой страшной сегодняшней потере.
Его нигде не было. В последний раз я видел его несколько часов назад, во время одной из наших атак, но мы потерялись в беспорядке битвы. Ричард знал не больше моего. Тревожило то, что никто с тех пор не видел Филипа. Уже стемнело, и отправиться на поиски мы не могли.
Я страшно устал, но так и не сомкнул глаз в ту ночь. Едва забрезжил рассвет, как я облачился в гамбезон и оседлал ронси. Поммерса я пожалел, настолько измотан он был после боя. Ричард перехватил нас в тот миг, когда мы с Рисом, Торн и еще два десятка рыцарей двора уже выезжали. Король хотел отправиться с нами, но мы убедили его, что не стоит подвергаться опасности, пусть и небольшой, рыская по полю боя в сопровождении крошечного отряда. Еще нам предстояло искать тело Жака д’Авена, преданного королю знатного фламандца, который тоже числился среди пропавших. Де Дрюн присоединился к нам — он просто не мог поступить иначе — и неуклюже рысил на муле, позаимствованном у одного из обозных возниц.
Мы потратили на поиски почти весь день, жарясь как в печи; без кольчуг мы потели меньше, но ненамного. Лица наши были прикрыты смоченной водой тканью, что слегка спасало от смрада: конские туши и трупы людей, разбросанные по полю боя на многие мили, уже начали разлагаться. Вздутые животы, почерневшая плоть, языки и глаза становились добычей многочисленных стервятников и прочих падальщиков. Сарацины, слава богу, не показывались.
Сначала мы наткнулись на Жака д’Авена. Рядом с ним пали трое его родичей. Рыцари лежали в кольце из полутора десятков мертвых турок. Это много говорило о происшедшем и свидетельствовало не в пользу Робера де Дре. Граф находился поблизости во время сражения и утверждал затем, что Жака и его близких убили быстро. Воткнув в землю копье с вымпелом на верхушке, чтобы найти это место снова, мы продолжили поиски Филипа.
Нашел его Рис. Филип лежал рядом со своим конем — одним из королевских. Кольчуга была пробита в нескольких местах, одна рука раздроблена, скорее всего, турецкой булавой. Меня снедало чувство вины за то, что я упросил короля отпустить его с нами, но не оказался рядом в тот миг, когда моя помощь была ему нужнее всего. Пятеро мертвых сарацин подтверждали, что Филип сражался как герой древности, прежде чем его задавили числом. Вместе мы могли бы отбиться, с горечью думал я, хотя прекрасно понимал, что исполнял свой главный долг — всегда быть рядом с королем.
— Он хорошо сражался, — сказал Рис непривычно низким для него голосом.
— Да.
Я едва мог говорить.
Филип был первым, кто протянул мне руку дружбы, когда я только поступил на службу к Ричарду. За десять лет наши судьбы переплелись так тесно, как это бывает только у братьев по оружию. И вот он погиб, а меня не было рядом с ним.
Даже де Дрюн, слабо подверженный выражению чувств, был убит горем. Я заметил, что он украдкой утирает глаза. Другие рыцари двора тоже горевали, потому как Филипа любили все.
Самым спокойным был Торн — наверное, потому, что знал Филипа хуже прочих. Он завернул труп бедного малого в льняной саван — мы захватили с собой несколько штук — и уложил на запасную лошадь поперек седла. Я не сдержал слез, когда безвольное тело связывали за руки и за ноги, чтобы оно не свалилось по пути. Окончательное осознание того, что он мертв, поразило меня как громом. Когда он лежал в кольце убитых врагов, я представлял, как он храбро сражается, один, пока не иссякнут силы. Теперь я не мог прогнать мысль о том, что лучший мой друг, если не считать Риса, ушел навсегда.
Удар был тем сокрушительнее, что я привык считать, будто Филипу не угрожает опасность, и не ждал беды.
Глава 26
День выдался теплый, приятный, и, как ни трудно поверить, я нежился в тени пышной виноградной лозы, увешанной тяжелыми сочными гроздьями. В животе переваривался добрый обед из хлеба, оливок, сыра, инжира и винограда, запитых местным вином, я дремал, вполуха слушая беседу друзей. Время от времени в сердце просыпалась боль за Филипа, погребенного на поле боя вместе с Жаком д’Авеном и его родичами, и я просил Бога смилостивиться над ним. Мне довелось уже несколько раз навестить его могилу.
Рис сидел поблизости вместе с де Дрюном и Торном. Абу тоже был здесь, с любопытством наблюдая, как трое приятелей играют в кости и сплетничают.
— Тройка и однушка. Твой черед, Торн.
В голосе Риса угадывалась досада.
— Когда король должен вернуться из Акры? — заговорил де Дрюн.
Я навострил уши: вместе с Ричардом могла приехать Джоанна. На сердце стало теплее при мысли о ней.
— Со дня на день. Ему не потребуется много времени, чтобы выкурить последних лежебок из таверн и борделей, — сказал Торн. — Две тройки.
— От Ги де Лузиньяна толку было так же немного, как при Хаттине, — заметил Рис.
Ричард немного ранее поручил Ги разобраться с не желавшими воевать, но тот позорно провалил задание, и королю пришлось поехать самому. Еще государь хотел выяснить, что на уме у Конрада Монферратского, поскольку ходил слух, что предприимчивый итальянец ведет тайные переговоры с Саладином.