Жуткая погода не положила конец разведке, набегам и стычкам. За вылазкой следовала ответная вылазка, за засадой — внезапный удар. За пять дней до Рождества граф Лестерский попал в плен во время ожесточенной сшибки, закончившейся победой наших рыцарей, и провел в неволе всего пару часов. Де Шовиньи сломал тогда руку, но ему повезло остаться в живых, в отличие от нескольких других воинов. Напряжение спало вскоре после известия о том, что Саладин распустил войско до весны. За два дня до Рождества Ричард объявил, что будет держать свой двор в восьми милях к югу, в Торон-де-Шевалье — Абу называл это место «Аль-Латрун», — где располагались развалины тамплиерского замка.
В нашем грязном, вонючем, пропитанном заразой лагере не было места женщинам, а Беренгария и Джоанна по-прежнему оставались с нами, так что Ричард решил сделать рождественские увеселения запоминающимися. Был задан роскошный пир — насколько роскошным может быть пир в палатках, по крышам которых непрестанно барабанит дождь. Ну, хотя бы угощение было знатным, а вино лилось рекой. Еще мне удалось проскользнуть в шатер Джоанны незамеченным — это оказалось нелегко, так как повсюду лежала вязкая грязь, а число часовых удвоили. Согревшись от огня жаровен, мы лежали в обнимку, смеялись и болтали всю ночь напролет. Занимались мы и другими вещами, приятными и памятными в одинаковой мере, и уверяли друг друга в вечной любви.
Как коротки такие минуты! Очень скоро суровая действительность напомнила о себе.
Несколько дней спустя после Рождества войско, воспользовавшись коротким перерывом в ливнях, переместилось в Байт-Нубу, всего лишь в двенадцати милях от Иерусалима. Все много ликовали и восторженно ожидали, что не далее как к середине января мы изгоним сарацин из города. Мне доводилось даже слышать речи о том, что стоит нам нанести сильный удар и враг побежит, а мы прямо на Новый год войдем с триумфом в Священный город.
Ничего подобного не произошло. Погода сделалась еще хуже. С гор, воя, налетали штормы, норовя сорвать палатки. Оползни угрожали окраинам лагеря. Землю развезло от проливных дождей так, что нога уходила в нее по колено. Россказни про утонувших в грязи людей были именно что россказнями, а вот многие повозки действительно пришлось бросить, так сильно они увязли. Отчасти утешало, надо полагать, то, что несчастных мулов можно было забить и пустить в пищу.
К одиннадцатому января лета Господа нашего 1192-го Ричард решил, что с него довольно. Благополучно отослав Беренгарию и Джоанну в Яппу — наше с Джоанной расставание было трогательным до слез, — он с моей помощью полностью сосредоточился на отступлении к побережью.
Французы, как все знали, были против решения короля. Не исключался даже раскол в войске.
Ближе к вечеру того дня мы с Ричардом ждали в его шатре, когда соберутся предводители различных отрядов. Передняя была тщательно завешана коврами, с полдюжины жаровен пылали вовсю, чтобы согреть воздух, однако завывавший снаружи ветер использовал любую щелку или трещину, чтобы просочиться внутрь. Ледяной сквозняк гулял по ногам и заползал за шиворот, заставляя меня радоваться тунике из самой толстой пряжи.
Де Бетюн был здесь, а де Шовиньи отправился в Рим, чтобы выведать как можно больше о Джоне. Как выразился король, лучше знать о происходящих событиях хоть что-то, чем не знать ничего.
— Печальный сегодня день, Руфус. — Ричард расхаживал по шатру и рассуждал вслух. Он посмотрел мне в глаза. — Да, мне ненавистна мысль об отступлении. Быть может, лучше сказать, об отходе.
— После стольких усилий, сир, это кажется каким-то… неправильным.
— Если останемся, будет гораздо хуже. Ты ведь слышал доклад Ральфа Безаса. По мере наступления зимы начинают свирепствовать холера и кровавый понос. Сотни, если не тысячи воинов умрут только от этих болезней, не говоря уже о жертвах голода и других несчастий. Для лошадей и мулов недостаточно припасов. Много животных падет.
— Да, сир.
Я вздохнул. Без боевых скакунов у нас не было надежды одолеть сарацин.
— По весне воины Саладина вернутся в лагерь сытые и довольные после месяцев отдыха у теплых очагов. Они сметут нас, как хворост.
Довод был сильным, и он решил исход совещания, начавшегося вскоре после нашего разговора. Помогло то, что такого же мнения придерживались Гарнье Наблусский, де Сабль и Ги де Лузиньян. Трижды собравшихся убеждали, что отход к побережью — самый разумный шаг, что осада поставит под удар все, что наши пути снабжения и без того растянуты и уязвимы. Только французы, пришедшие на совет в твердой уверенности, что Иерусалим можно взять, продолжали спорить.
Ричард хорошо подготовился. Приказав развернуть карту Священного города, он неопровержимо доказал, что наше войско недостаточно многочисленно, чтобы обложить стены.
— Если мы не сможем окружить город, мессиры, — красноречиво убеждал он, — то шайки мерзавцев будут устраивать вылазки, когда им заблагорассудится, а припасы и снаряжение без труда будут попадать к осажденным.
Генрих Блуаский, кивавший словам короля, первым откололся от собратьев-французов. Ему удалось убедить де Барра, что план Ричарда проникнут здравым смыслом, а тот донес это до герцога Гуго Бургундского. Наконец согласились и остальные, хотя и с большой неохотой.
Хотелось бы мне сказать, что простые солдаты с пониманием восприняли новость. Как только огласили приказ об оставлении Байт-Нубы, в лагере поднялись стон и плач, каких я в жизни не слышал. Воцарилось полное уныние. Я видел, как люди в отчаянии падали в грязь и вопили, что это худший день в их жизни. Неизменный призыв «Sanctum Sepulchrum adjuva!» громко и часто повторялся до самой темноты.
Король добился желаемого, но в ту ночь пребывал в прескверном настроении. Таким грустным и уставшим я его никогда не видел. Я и де Бетюн долго оставались с ним. Мы сидели вокруг жаровни, накачивались вином, обменивались пьяными клятвами: вернемся и возьмем Иерусалим, как только представится возможность.
— Если мой проклятый братец Джон не помешает, — заметил король ближе к концу.
Я вперил в него непонимающий взгляд:
— Сир?
— От Лоншана нет ни слова вот уже несколько месяцев.
— Может, оно и к лучшему, сир? — рискнул предположить я.
Печальная улыбка.
— Ты не знаешь моего брата так, как я. Этот щенок не ведает отдыха, никогда не перестает плести интриги и заговоры. Зимние шторма и опасность для кораблей мешают мне получать свежие известия, вот и все.
Де Бетюн, служивший прежде Генриху, отцу Ричарда, немало общался в те годы с Джоном и ничуть не был удивлен подозрительностью короля. Государь так долго смотрел на рдеющие угли, что я испугался, не вернулась ли болезнь. На все вопросы он отвечал коротко: «да» или «нет».
Наконец де Бетюн попросил разрешения пойти спать. Я остался с Ричардом. Некоторое время мы сидели молча. Я не знал, что посоветовать или чем утешить, — какой из меня военачальник или государственный деятель? Я срубил бы Джону голову еще много лет назад, но это тоже было не лучшим решением, ведь в таком случае единственным наследником Ричарда оставался Артур, маленький ребенок. Это сулило королевству даже большие беды, чем если бы подлый Джон беспрепятственно вершил свои предательские планы.
Наконец король нарушил молчание.
— Позорный конец ждет мой поход, если я покину Утремер из-за своего братца, да? — промолвил он.
— Ну, до этого наверняка не дойдет, сир, — возразил я.
— Надеюсь, — сказал Ричард. Но голос его звучал неубедительно.
Глава 28
Мы с Джоанной лежали в обнимку на ее постели. Голова ее покоилась у меня на плече, золотистые волосы укрывали нас, словно одеялом. Была ночь, и, хотя я пришел в шатер совсем недавно, мы уже утолили нашу страсть. Взаимный пыл нисколько не угас, ведь мы не виделись уже три месяца.
Ее не было с войском, пока оно ползло по грязи, под проливным дождем, из Байт-Нубы в Рамлу. От нас откололись все французы, кроме Генриха Блуаского с его отрядом и, что поразительно, герцога Гуго Бургундского. Не встретился я с ней и по пути в Аскалон — спеша скорее выйти к побережью, мы прошли мимо Яппы. Короткое, на несколько дней, свидание выпало в середине февраля, когда король ездил на север встречаться с Конрадом Монферратским. Затем мы снова расстались до конца марта.
Неудивительно, что, несмотря на риск, мы почти каждую ночь проводили вместе. Я говорю — ночь, хотя задолго до рассвета Джоанна выпроваживала меня восвояси, горячо целуя при этом.
Чудесное было время, но оно не могло длиться вечно.
Вскоре нам предстояло выступать в поход: труды последних трех месяцев, связанные с восстановлением Аскалона, были почти окончены. Теперь нам предстояли более сложные дела, касавшиеся Саладина и Иерусалима, которые мы до поры отложили. Недавно возобновились переговоры, но теперь соглашение казалось маловероятным. Снова назревала война, а из-за соперничества наши силы стали слабее, чем были полгода тому назад.
Я глубоко и тяжело вздохнул.
— Какой печальный вздох. — Джоанна провела ладонью по моей груди — движение, полное нежности и желания обладать. — Что тебя гнетет, сердце мое?
Я хмыкнул:
— С чего начать?
— Может, с начала?
В голосе ее звучала усмешка, но одновременно — искренняя забота.
— Тут нет ничего, о чем мы не говорили бы прежде.
— Если оно тревожит тебя, надо обсудить его снова.
Я притянул ее к себе:
— Пизанцы. Генуэзцы. Конрад Монферратский. Герцог Гуго Бургундский. Ги де Лузиньян. Могу продолжить.
Она приподнялась на локте, чтобы лучше видеть меня в медово-желтом свете свечи.
— В Акре сейчас мир. Ричард заставил пизанцев и генуэзцев сложить оружие.
Вражда между ними никогда не утихала. Джоанна имела в виду последнюю вспышку, разразившуюся в феврале. До нас дошел слух, что генуэзцы обратились к Конраду и этот мошенник сразу пришел им на помощь. Его поддержал герцог Гуго, и вскоре началась новая осада города: пизанцы оказались внутри, а генуэзцы, Конрад и Гуго — снаружи. Ричард, уже направлявшийся на упомянутую мной встречу с Конрадом, поспешил в город. Страшась его гнева, оба улизнули в Тир.