ая сумма, которую он потратил на строительство стен. Полоса побережья от Тира до Яппы оставалась в руках христиан. Паломники могли беспрепятственно посещать Иерусалим; христианским купцам разрешалось вести там торговлю. Все это устанавливалось на три года, до Пасхи лета Господня 1196-го. Об Истинном Кресте не упоминалось, и король не стал заговаривать об этом.
Как промолчал и я, и Генрих Блуаский, и де Шовиньи, и все остальные присутствующие, когда условия были оглашены. Никому не нужно было еще одно препятствие.
— Передай Саладину, что я согласен, — сказал Ричард, обращаясь к Онфруа.
Собравшиеся обменялись радостными улыбками. Король шел на поправку, и мы получили мир.
Наконец-то мы могли покинуть Утремер.
Перемирие заключили несколько дней спустя, второго сентября. Ричард настолько окреп, что встал с кровати и проехал верхом через лагерь, сильно вдохновив солдат. Вскоре многие из них отправились в Иерусалим, спеша свершить паломничество. Пилигримы шли тремя большими группами. Одну возглавлял де Шовиньи, другую — епископ Губерт Солсберийский.
Мне тоже хотелось поехать. В церкви Гроба Господня я мог помолиться об окончательном отпущении греха в убийстве Генри. Но я остался при Ричарде, который заявил, что не войдет в город, пока тот остается в руках сарацин. Мною двигали иные причины, хотя на все вопросы я приводил тот же довод, что и король. Искать очищения в самом святом месте христианского мира, когда в душе своей я не раскаялся в совершенном деянии, было слишком лицемерно. Поэтому я находился при короле и говорил себе, повторяя слова Ричарда, что перемирие закончится и мы вернемся в Утремер.
Наступит день, когда мы раз и навсегда разобьем Саладина.
Эпилог
Утро двадцать девятого дня месяца выдалось погожим и солнечным. Легкий ветерок задувал с юго-запада, со стороны Иерусалима. Доброе предзнаменование для долгого морского плавания, говорили люди. Я уповал на то, что это правда. В тот день большая часть нашего флота отправлялась в Марсель. Начальствовал над ней мой друг Андре де Шовиньи, чьим заботам были поручены королевы Беренгария и Джоанна.
Я сильно печалился, мало спал и предельно устал. Долго за полночь я не мог уснуть и все ворочался в темноте. Мои надежды провести прощальную ночь с Джоанной не оправдались. По ее мнению, слишком много народу крутилось вокруг, а король вечно заглядывал в ее покои, чтобы спросить то или узнать это. Так что последнее наше свидание состоялось двумя днями ранее. Хотя оно было пронизано печалью и не раз сопровождалось слезами, я до самой смерти буду хранить воспоминания о нем.
— Не забывай меня, Фердия, — сказала Джоанна. — Как я не забуду тебя.
— Мы снова встретимся, — возразил я. — Мы можем…
Ее палец, приложенный к моим губам, заставил меня замолчать.
— Не произноси слов. Неизвестно, что сулит нам будущее, — прошептала она и припала ко мне в поцелуе.
Господь милосердный, думал я. Дай мне сил пережить это утро. Будь у меня выбор, я предпочел бы снова пойти на турок под Яппой, в отряде всего из тринадцати человек. Но выбора у меня не было, поэтому я сходил вместе с Рисом в бани, а затем принялся собираться в дорогу.
Назначенный час настал слишком скоро. Я принарядился как мог: надел синюю фламандскую тунику тройной окраски, лучшую из всех, что были у меня, и новые шоссы. Мои пояс и сапоги Рис начистил так, что кожа блестела. Все это, разумеется, ради Джоанны, которая пустилась в путь.
Разбитый горем, но изо всех сил старавшийся казаться невозмутимым, я вместе с королевским двором отправился в гавань, где на проводы двух королев собралась целая толпа. Взгляд Джоанны скользнул по мне, когда я стоял среди других придворных, и мои губы растянулись в улыбке, но она не подала виду, что узнала меня. Было больно, хотя я понимал, что это ничего не значит.
Бедная Беренгария была безутешна. Снова и снова она говорила на ломаном французском королю о том, как она хочет, чтобы он плыл вместе с ней. Ричард с не свойственным ему смущением похлопывал ее по плечу и уверял, что ему нужно уладить множество дел в этих местах. На ее просьбы перепоручить дела другим он возражал, что честь обязывает его довести до конца хотя бы один вопрос.
— Гийом де Прео добровольно пошел в плен, любимая, чтобы спасти меня, — сказал Ричард. — Я не могу уехать отсюда, пока он не освобожден. И не уеду. Переговоры идут успешно, но я не успокоюсь, пока собственными глазами не увижу его.
Видя его решимость, Беренгария предложила остаться до тех пор, пока король не будет готов уехать. Ну что значит еще седмица? Но и тут Ричард был неумолим. Время и так достаточно позднее для того, чтобы пускаться в плавание через Греческое море; каждый день отсрочки чреват встречей с сильными ветрами и штормами. Безопасность ее и Джоанны значит для него больше, чем возможность путешествовать вместе как муж и жена.
Не отрывая глаз от Джоанны, я готов был поддержать Беренгарию и умолять короля исполнить ее просьбу. Но ничего подобного я не сделал, а вместо этого крепился как мог. У меня тоже оставалось дело в тех краях: следовало даровать свободу Абу.
Когда Беренгария успокоилась, Ричард поцеловал ее нежно, но почти рассеянно и пообещал свидеться к Новому году. Затем препоручил ее заботам де Шовиньи, который поклонился и дал клятву отдать за королеву жизнь, если понадобится. Ричард повернулся к Джоанне и распахнул объятия. Ее скорлупа дала трещину, и она прильнула к нему, плача как маленькая.
— Эй, малышка, малышка, — проговорил Ричард с несвойственной ему теплотой. И крепко обнял сестру.
— Ричард!
Голос ее дрожал.
Меня одолевали ревность и печаль. Я все отдал бы за возможность поменяться с ним местами, за право прилюдно обнять ее.
— Мы скоро встретимся, — сказал король, поглаживая ее по волосам.
Она слегка отстранилась и подняла свои прекрасные заплаканные глаза, глядя ему в лицо:
— Обещаешь?
— Обещаю.
Он говорил искренне.
Джоанна кивнула. Потом произошло неожиданное и, ах, такое желанное событие! Ее проникновенный взгляд обратился на меня.
— А вы, сэр Руфус, обещаете заботиться о своем короле и господине и оберегать его до благополучного возвращения в его королевство?
За ее словами и взглядом угадывалось нечто большее, гораздо большее.
— Обещаю, госпожа, — отчеканил я. — Я буду охранять его даже ценой жизни.
— Спасибо.
Ее лучезарная улыбка согрела самые темные уголки моей души. Почерпнутые из нее силы поддерживали меня, пока королевы спускались в большую гребную лодку, которой предстояло доставить их на корабль.
Последним сошел де Шовиньи, который в последний раз переговорил с королем, а затем попрощался со мной и де Бетюном. Когда мы обменивались рукопожатием, он наклонился ближе и прошептал: «С Джоанной ничего не случится, даю слово». Я с благодарностью кивнул, довольный, что решил-таки довериться ему.
Оглянувшись, Беренгария вскинула руку. Спустя мгновение Джоанна последовала ее примеру.
Ричард махал в ответ. Я стоял у него за спиной, и он не видел, что я делаю то же самое.
Мы долго молчали, глядя, как корабли поднимают якорь, а затем, увлекаемые несколькими весельными лодками каждый, идут на буксире к выходу из гавани. И только оказавшись на широкой воде, корабли начали ставить паруса.
Меня удивило, что стоило королевскому судну обогнуть городскую стену, как тяжкий груз упал с моих плеч. Джоанна уехала. Бог даст, я увижусь с ней в Нормандии или в Англии, но до тех пор мой долг — оставаться рядом с королем.
Но меня не сильно удивило, что, когда король повернулся, на его лице читалось такое же облегчение. Он похлопал меня по плечу:
— Еще дней десять, Руфус, и мы тоже пустимся в плавание. А в месте назначения нас будут ждать этот подлец Филипп и мой злокозненный братец.
Ричард хмыкнул: боец в нем уже встрепенулся в ожидании грядущих битв.
— Куда бы вы ни пошли, сир, я всегда рядом с вами, — сказал я.
Послесловие автора
В послесловии к «Львиному Сердцу» я допустил в одной фразе неточность, какое-то время не дававшую мне покоя. Я обмолвился о том, что издатели попросили меня переместиться в эпоху, отличную от древнеримской, и могло создаться впечатление, будто меня заставили это сделать, загнали туда пинками и руганью. Ничто не может быть дальше от истины! Древний Рим — это культура, занимающая особое место в моем сердце, но мне всегда хотелось написать книгу о другой цивилизации и о другом историческом периоде. Идей для таких романов роилось так много, что все, наверное, мне воплотить не по силам. Имейте в виду, что и до «Львиного Сердца» были случаи, когда на моем рабочем столе лежали книги из «неримских» времен: к примеру, трилогия «Орлы Рима» первоначально задумывалась как серия о Столетней войне. Однако тогда мой издатель решил, что это не лучшая идея, поэтому я так и остался в Античности. «Орион», теперешний мой издатель, став сотрудничать со мной, рассудил иначе, отсюда и мой переход в эпоху Средневековья.
В некотором смысле эта книга почти что написала сама себя. О Третьем крестовом походе существует так много современных ему источников, три христианских и два мусульманских, что в моем распоряжении находилось куда больше невероятных, интереснейших фактов, чем я мог втиснуть в повествование. И вопреки всем своим усилиям, я натащил их туда больше, чем готов был принять мой редактор. Сюжет — это главное, и его развитие не должно замедляться из-за чрезмерного количества подробностей, какими бы увлекательными они ни казались! Этот роман был на пятнадцать процентов объемнее, чем есть сейчас, прежде чем я прошелся по нему редакторским скальпелем. Но и оставшаяся часть просто нашпигована историческими фактами. В основных чертах сюжет полностью соответствует действительности, кроме того, что здесь есть Руфус и Рис. Подробности точны, хотя и не все. Ричард действительно опустошил все сундуки в Англии, чтобы собрать деньги на крестовый поход. Он держал совет по поводу будущего Алисы Капет и встречался с королем Санчо Наваррским, подготавливая женитьбу на Беренгарии. Он путешествовал из Везле в Марсель, ввел драконовские наказания за дурное поведение на своих кораблях, совершил неспешное плавание до Италии, перенес там тяжелую болезнь (как еще в нескольких случаях на протяжении крестового похода), подверг свою жизнь опасности ради сокола и с большой помпой прибыл в Мессину. Средневековый автор аль-Джахиз описывает мамлюков в точности так же, как я.