— Вы избегли страшной опасности, сын мой, — сказал он, когда я закончил говорить. — Бедный отец Бодин, да примет Матерь его душу! Я сообщу о случившемся в Святейший Трибунал, будьте спокойны.
— Он погиб в бою, как истинный воин, — сказал я.
— Подумать только, в моем диоцезе действовал вампир, а я об этом не знал! Нужно сообщить в Рейвенор.
— Вампира больше нет, ваше преосвященство. Он убит.
— Да, но могут остаться его пособники. Или те, кто вступал в контакт с этой тварью. Вы же знаете, шевалье, чем это может обернуться.
— Конечно, монсеньер. Вы правы.
— Что вы намерены делать дальше?
— Я вернулся в Каль только для того, чтобы сообщить вам о смерти отца Бодина и дать отчет о событиях в монастыре. Теперь же я немедленно отправляюсь в Левхад. Необходимо рассказать ее величеству Вотане о наших находках.
— Думаю, королева будет впечатлена вашим рассказом.
— Монсиньор, — заговорил я, стараясь выглядеть максимально невозмутимым, — есть ли какая-то информация, которой вы можете дополнить наши открытия? Ведь вы лучше меня знаете историю обители, и о Мацее Хомрате тоже.
— Что вам сказать, сын мой? — Епископ сел в кресло, предложил мне занять другое, а Домашу указал на низкую скамью у стены. — Да, я виссинг и горжусь тем, что принадлежу к этому древнему, отважному и свободолюбивому народу. Однако почти тридцать лет моей жизни я провел в Рейвеноре и потому считаю себя еще и имперцем. Мне претит ненависть, которую испытывает часть моих соплеменников к империи. В своем служении я пытаюсь своим пастырским словом просветить умы людей, сказать им, что перед ликом Матери нет ни имперца, ни виссинга, ни виари, поскольку все мы — Ее дети, равно любимые Ею. Увы, я вижу, что ненависти не становится меньше, и это ранит мое сердце.
— Чем это может быть вызвано, монсиньор? Неужели люди в Виссении и впрямь верят, что времена королевы Зендры однажды вернутся?
— Да, шевалье. Мятеж Зендры давно стал историей, но национальная вражда никуда не исчезла. Моим соплеменникам удобно винить во всем империю. Они считают, что Ростиан отнял у них землю, историю, свободу, богатство — да все отнял по большому счету! Эта вражда копилась веками, во всех своих несчастьях виссинги винили Рейвенор и имперцев. Восстание людей в волчьих шкурах, как они себя называли, было подобно прорыву давно зревшего фурункула, но после его подавления болезнь не была исцелена, она лишь ушла вовнутрь и все эти годы мучила мою страну. Вам, ростианцу, не понять, что должен испытывать человек, который видит все это и понимает всю губительность этого безумия.
— Что вы считаете причиной этой вражды?
— Язычество. Поклонение древним богам, которое не смогла искоренить церковь. Сама земля, на которой живет мой народ, против Истинной Веры, она порождает ужас, искажающий образ Творца. — Епископ покачал головой. — Отцы-инквизиторы считают, что тайный культ Триады можно искоренить сыском, экзорцизмами и казнями, но я понимаю, что они неправы. Они подобны наивному лекарю, который лечит чуму примочками на бубоны.
— Воистину, нет зла пуще язычества! — с самым напыщенным видом воскликнул Домаш.
— Правда ваша, сын мой, — сказал епископ роздольцу.
— То есть, вы считаете, что это вера в Триаду порождает оборотней? — поинтересовался я.
— Их порождает сама эта земля, некогда отравленная ядом Нашествия, — ответил Ошер. — Мертвые не хотят упокоиться в своих могилах и заставляют живых действовать по их наущению. Злая сила, оставшаяся в землях Кланх-о-Дора, уродует людей, превращая их в звероподобную нежить. Когда-то Матерь спасла империю и окрестные земли от Зверя, но до этой земли Ее благодать дошла много позже. В древности предки моего народа изгнали из Кланх-о-Дора остатки виари, уцелевших во время Нашествия. Воспользовались их слабостью, тем, что война с нежитью истощила их силы. Поступили подло и жестоко. Это было первое зло, совершенное ими. Земля мстила нам за вероломство, наши посевы гибли, ядовитые туманы с болот несли с собой холод и мор. Потом сюда пришли имперцы и принесли с собой Золотые Стихи и веру в Матерь-Воительницу. Повторилась история с виари: теперь уже виссинги считали, что имперцы хотят отобрать у них землю — и вражда только нарастала. А потом было восстание Вендры и долгие века молчаливой ненависти, которая разделяла мой народ и жителей империи.
— Значит, вы считаете, что темная магия, уродующая эту землю, осталась от виари?
— Я порой беседую с виарийскими капитанами, которые бывают в Кале. Они считают, что виссинги сами виноваты в своих бедах. Культ зверобогов Осса, Приана и Неске — вот корень зла.
— А Зверь? Вы что-нибудь знаете о нем?
— Только то, что он был повержен Матерью, и после этого Нашествие прекратилось. Но Матерь, покидая наш мир, сказала Своим ученикам: "Будьте бдительны, чтобы не повторилось безумие". — Тут епископ как-то странно посмотрел на меня. — Предупреждала ли Она нас этими словами о грядущем пришествии нового Зверя?
— А Мацей Хомрат?
— Некоторые виссинги почитают его, как великого мудреца и провидца, но церковь не поощряет такого отношения. Я еще ребенком слышал много историй о Хомрате, и большей частью, это были сказки, которые так любит темный необразованный народ. Я был склонен считать рассказы о нем выдумкой. Теперь вижу, что ошибался — вы нашли доказательства, с которыми трудно поспорить.
— Вы просветили меня, святой отец, — сказал я, вставая. — Для меня было честью беседовать с вами.
— Встаньте на колени, шевалье, — вдруг предложил епископ. — Встаньте на колени, мессир Домаш. Примите мое благословение.
Мы подчинились. Ошер положил ладони мне и роздольцу на темя и произнес скороговоркой:
— Во имя Матери, Пресветлой нашей Воительницы и Хранительницы, властью, дарованной мне, благословляю вас, шевалье де Квинси и вас, байор Якун Домаш. И да будут сердца ваши пламенеющими верой, помыслы ваши чистыми, и путь ваш верным! Несите бремя ваше со смирением и радостью, ибо кто, как не вы, призваны Матерью исполнить Ее волю. Именем святой церкви отпускаю вам прегрешения ваши и радуюсь победам вашим, ибо они прославляют имя Матери и верных служителей Ее! Ступайте, и да приумножатся ваши победы и да будет прославлена вера мечами вашими до скончания времен!
В приемной нас дожидался Джарем. Вид у парня был очень взволнованный.
— Милорд, — Джарем протянул мне маленький свиток бумаги, — вам письмо от сэры Элики Сонин.
— Что? — Я взял письмо, сломал печать, развернул и прочитал следующее:
"Эвальд, у меня появилась одна идея. Хочу, чтобы ты был рядом со мной. Оставь Домаша в Кале и без промедления приезжай в таверну. Это очень важно. Письмо сожги".
— Когда его доставили? — спросил я оруженосца, показывая письмо.
— Буквально только что, милорд. Я был во дворе, когда приехал имперский егерь с письмами и спросил, где вы. Я сказал, что я ваш сквайр, и егерь сказал, что привез вам письмо от сэры Элики.
— Что пишет наша шкодница-красавица? — осведомился роздолец.
— Что-то ты больно бледен, милорд байор, — сказал я. Домаш и впрямь выглядел испуганным.
— Бледен? — Домаш криво улыбнулся. — Ой, это верно все оттого, что побывал я пред очами лица духовного. Признаюсь тебе, добрый собрат рыцарь, что с детства трепещу перед пастырями любого сана. Чувствую себя, аки шлюха в храме, волнуюсь шибко и духовное смятение испытываю, особливо на исповеди.
— Тогда почему бы тебе не сходить в корчму и не выпить пару ковшей кумы?
— Хорошая мысль! — просиял байор. — А ты?
— Я, пожалуй, пойду, отдохну. Спина у меня разболелась. Да и над словами преподобного поразмыслить надобно.
— Тогда доброй тебе ночи, милостивый государь, и пусть пребудет на тебе милость Матери, — заявил Домаш, поклонился и вышел из приемной.
— Пойдем со мной, Джарем, — велел я.
Мы покинули резиденцию епископа и перешли в крыло замка, где располагались выделенные нам покои. Я вошел первым, велел Джарему сесть на стул.
— Послушай меня, дружище, — начал я и вдруг почувствовал, что волнуюсь, — я хотел бы извиниться перед тобой за то, что не взял тебя с собой в Харем. Прости меня, пожалуйста.
— Милорд, — у Джарема был совершенно огорошенный вид. — Простить…вас?
— Да, Джарем. Я… вобщем, я не подумал, что ты тоже воин и должен биться наравне со всеми. Я был неправ. Твое место рядом со мной. Отныне ты будешь сопровождать меня везде и всюду. И посему мы отправляемся в путь. Готовь лошадей.
— Сэр, — по лицу парня было видно, что мои слова буквально потрясли его. — Я не давал вам присяги на верность, поскольку присягал Ордену, но хочу сказать вам: я и раньше был готов умереть за вас, а сейчас почту такую смерть за великую честь!
— Не надо умирать. Ты мне живой нужен, — я решил отбросить условности и по-дружески похлопал Джарема по плечу. — Ужинать мы не будем. Едем немедленно. И помни, что мое общество может быть опасным.
— Я знаю, милорд. Позволите идти?
— Ступай. И не попадись байору на глаза. Он ничего не должен знать.
Когда он вышел, я поднес к лицу письмо Элики. Да, аромат духов магички сохранился — тот самый, запомнившийся еще по Порсобадо. С некоторым сожалением я бросил свиток в камин и смотрел, как бумага съеживается и чернеет в огне. Интересно, что Элика задумала. Наверняка, что-то важное, если буквально чрез несколько часов после моего отъезда послала мне вдогонку со случайным курьером это письмо. И почему я должен оставить Домаша в Кале? Странно все это, но я уже ничему не удивлялся. Впрочем, Домашу сейчас не до меня, а до утра, если ничего не случится, я успею обернуться туда и обратно — до таверны "Окорок и бутылка" миль двадцать пять от силы.
А может, Элика все же решила отбить меня у Домино?
— Ничего у тебя не выйдет, дорогая, — произнес я, глядя на витраж, изображавший святую Арсению, исцеляющую зачумленного. — Ничего не выйдет…
Была уже глухая ночь, когда мы с Джаремом осадили измотанных скачкой коней у таверны "Окорок и бутылка". Я соскочил с седла и вошел внутрь, велев Джарему позаботиться о лошадях, а после ждать меня в трапезной корчмы.