Но Мацько спокойно ответил:
— Может, и с выкупом, но только не за Збышка.
Любопытство обоих хозяев Бжозовой было ещё больше возбуждено.
— Это ваша воля, — не выдержал старик, — сказать или не сказать, зачем вы туда едете.
— Я скажу вам, скажу! — закивал головой Мацько. — Только сперва я про другое хочу с вами потолковать. Дело-то вот какое, уеду я и оставлю Богданец на произвол судьбы… Раньше, когда мы оба со Збышком воевали под знаменами князя Витовта, за нашим добром аббат приглядывал, да и Зых из Згожелиц, а теперь и того не будет. Тяжело, как подумаешь, что зря ты трудился, зря старался… Вы ведь сами знаете, как оно бывает: людей у меня переманят, межи запашут, всяк, сколько сможет, угонит скотины из стада, и коли приведет Бог благополучно воротиться домой, так воротимся мы опять в разоренное гнездо. Одно тут средство, одно спасение: добрый сосед. Вот и приехал я к вам просить по-добрососедски присмотреть за Богданцем и не дать разорить его.
Старый и молодой Вильки переглянулись в изумлении при этих словах и не нашлись сразу, что ответить. На минуту воцарилось молчание. Мацько поднес к губам чару меда, осушил её и продолжал так спокойно и доверительно, будто оба они век были его закадычными друзьями:
— Не таясь, скажу я вам, кого я больше всего опасаюсь. Не кого иного, как Чтана из Рогова. Вас бы я не боялся, даже если бы мы расстались с вами врагами, вы люди благородные, лицом к лицу встретитесь с врагом, а за спиной вымещать ему подло не станете. С вами дело совсем другое!.. Рыцарь он всегда рыцарь! Но Чтан человек простого звания, от него всего можно ждать, да и знаете, очень он зол на меня за то, что не даю я ему подступиться к Ягенке.
— Для племянника её бережете! — взорвался молодой Вильк.
Мацько с минуту глядел на него холодным взором, а затем обратился к старику и сказал:
— Мой племянник, скажу я вам, женился на одной мазурской владетельнице и взял за нею богатое приданое.
Снова воцарилось ещё более глубокое молчание; отец с сыном, разинув рты, уставились на Мацька.
— Как же так? — воскликнул наконец старик. — Ведь болтали, будто бы… Нет, скажите, как же так?..
А Мацько, пропустив мимо ушей его вопрос, продолжал:
— Потому-то и ехать мне надобно, потому-то и прошу я вас, как достойных и почтенных соседей, заглядывайте время от времени в Богданец, не давайте никому бесчинствовать там, особенно же стерегите его от набегов Чтана!..
Молодой Вильк, парень дошлый, успел тем временем сообразить, что раз Збышко женился, а Ягенка доверяет Мацьку и во всём готова следовать его совету, то лучше жить со стариком в дружбе. Перед молодым буяном открылись вдруг новые виды. «Мало не противиться Мацьку, надо переманить его на свою сторону!» — сказал он себе. И хоть парень был под хмельком, однако тотчас протянул под столом руку и, сжав колено отца, чтобы старик не сболтнул, чего лишнего, сказал:
— Вы Чтана не бойтесь! Ого! Пусть только сунется! Правда, он меня немножко помял, но ведь и я так отделал ему волосатую рожу, что его родная мать не признала. Ничего не бойтесь! Езжайте спокойно. Ни одна ворона не пропадет из Богданца!
— Вижу, вы люди достойные. Обещаете?
— Обещаем! — воскликнули оба.
— Рыцарской честью клянетесь?
— Рыцарской честью.
— И гербом?
— И гербом! Мало того! На кресте клянемся! Истинный Бог!
Мацько удовлетворенно улыбнулся.
— Ну, я знал, что могу на вас положиться. А коли так, тогда я вам ещё вот что скажу… Зых, как вы знаете, оставил мне на попечение своих детей. Потому-то я, хлопец, ни тебе, ни Чтану не дал ворваться в Згожелицы. А теперь, когда я буду в Мальборке или ещё Бог весть где, какое уж там будет попечение… Правда, на сирот Бог призрит, и тому, кто вздумал бы их обидеть, не только сняли бы голову с плеч, но и отдали бы его на посрамление. И всё-таки тяжело мне уезжать. Очень тяжело. Обещайте же мне, что и сирот Зыха вы не только сами не обидите, но и другим не дадите в обиду.
— Обещаем! Обещаем!
— Рыцарской честью и гербом клянетесь?
— Рыцарской честью и гербом!
— И на кресте тоже?
— И на кресте!
— Бог тому свидетель. Аминь! — завершил Мацько.
И вздохнул с облегчением, зная, что такую клятву они сдержат, даже если ногти себе будут грызть с досады и со злости.
И старик тут же стал прощаться, но Вильки чуть не силком задержали его. Пришлось Мацьку и выпить, и со старым Вильком покумиться: сын же, который во хмелю всегда всех задирал, грозился на этот раз только Чтану, а за Мацьком так усердно ухаживал, будто завтра же должен был получить у него из рук в руки Ягенку. Около полуночи он, однако, обеспамятел от слабости, а когда его привели в чувство, заснул как убитый. Старик вскоре последовал примеру сына, так что Мацько оставил их обоих за столом, погруженных в непробудный сон.
У самого Мацька голова была крепкая, он не был пьян, только под хмельком, и, возвращаясь домой, весело думал о том, какое дельце ему удалось обстряпать.
— Ну-ну! — говорил он сам с собою. — Богданец в безопасности, и Згожелицы в безопасности. Взбесятся они, как дознаются, что Ягенка уехала, а стеречь и её добро, и мое будут, потому поклялись. Умишком-то Бог меня не обидел!.. Где нельзя кулаком, надо хитростью взять… Ворочусь, так не миновать мне, верно, со стариком биться, ну да это всё пустое… Вот бы так и крестоносцев поймать на удочку… Только дело это нелегкое… У нас и напорешься на собачьего сына, так уж если он поклянется тебе рыцарской честью и гербом, то сдержит клятву, а для них клятву дать — всё едино, что в воду плюнуть. А может, пособит мне Пресвятая Дева и пригожусь я на что-нибудь Збышку, как пригодился сейчас детям Зыха и Богданцу…
Тут старику пришло в голову, что Ягенка могла бы и не ехать, всё равно оба Вилька будут стеречь её пуще глаза. Однако через минуту он отбросил эту мысль: «Вильки будут стеречь, зато Чтан ещё больше навяжется. Бог его знает, кто кого победит, но только без набегов да побоищ дело наверняка не обойдется, а от этого могут пострадать Згожелицы, сироты Зыха, да и сама Ягенка. Один Богданец стеречь Вилькам будет легче, а девушке лучше подальше быть от обоих буянов да поближе к богатому аббату». Мацько не верил, что Дануся вырвется живой из лап крестоносцев, и не терял надежды на то, что Збышко вернется когда-нибудь вдовый и тогда непременно поймет, что Ягенка его суженая.
— Эх, господи Боже мой! — говорил он себе. — Вот бы в придачу к Спыхову да взял бы он ещё потом за Ягенкой Мочидолы и всё, что оставит ей аббат, — не пожалел бы я круга воску на свечи!
Раздумывая обо всём этом, старик и не заметил, как доехал до Богданца. Была уже поздняя ночь, и он очень удивился, увидев яркий свет в окнах. Слуги тоже не спали, и не успел Мацько въехать во двор, как навстречу ему выбежал конюх.
— Гости у нас, что ли? — спросил старик, слезая с коня.
— Паныч из Згожелиц с чехом, — ответил конюх.
Мацько ещё больше удивился. Ягенка обещала приехать на другой день на рассвете, и они тотчас должны были тронуться в путь. Зачем же приехал Ясько, да ещё в такой поздний час? Старый рыцарь испугался, не стряслась ли в Згожелицах какая-нибудь беда, и с беспокойством вошел в дом.
Однако в горнице ярко и весело горели смолистые дрова в большой глиняной печи, которую поставили вместо обычного, сложенного посреди горницы очага, а над столом пылали в железных подставках два факела, при свете которых Мацько увидел Яська, чеха Главу и юного оруженосца с лицом румяным, как яблочко.
— Как живешь-можешь, Ясько? Как там Ягенка? — спросил старый шляхтич.
— Ягенка велела вам сказать, — целуя старику руку, ответил паренек, — что она раздумала и решила остаться дома.
— Побойся Бога! Как же так? Что это ей пришло в голову?
А паренек поднял на него голубые глаза и залился смехом.
— Чего же ты хохочешь?
Но в эту минуту чех и юный оруженосец тоже разразились веселым смехом.
— Вот видите! — воскликнул мнимый паренек. — Кто же меня узнает, коли даже вы не признали?
Только теперь, присмотревшись к красивой фигурке, Мацько воскликнул:
— Во имя Отца и Сына! Прямо тебе ряженый на масленой! Ты, коротышка, чего сюда явилась?
— Как чего?.. Кому в путь-дорогу, тому уж пора собираться!
— Да ведь ты завтра на рассвете хотела приехать?
— Как не так! Завтра на рассвете, чтобы все меня видели! Завтра в Згожелицах подумают, что я у вас в гостях, и хватятся меня только послезавтра. Сецехова и Ясько все знают; но Ясько рыцарской честью поклялся, что расскажет обо всём только тогда, когда дома поднимется переполох. А что, не признали вы меня, а?
Тут засмеялся и Мацько.
— Дай-ка я получше рассмотрю тебя… Эх, и хорош мальчишка!.. И совсем особенный, потому и деток от него можно дождаться… Верно говорю! Эх, будь я помоложе! А ты всё-таки, девка, берегись, не больно вертись у меня перед глазами! Берегись!..
И он погрозил ей пальцем, смеясь и глядя на нее с восхищением, потому что такого паренька в жизни не видывал. Волосы Ягенка убрала под шелковую красную сетку, надела зеленый суконный полукафтан и штанишки, широкие в бедрах, а внизу совсем узенькие, причем одна штанина была такого же цвета, как сетка, а другая полосатая. На боку у нее висел небольшой меч с богатой насечкой, ясное, как зорька, личико улыбалось, и вся она была так хороша, что глаз от нее нельзя было отвести.
— Боже ты мой! — восклицал повеселевший Мацько. — То ли красавец князек, то ли цветочек?
Затем он повернулся к другому пареньку:
— Ну, а этот?.. Тоже ряженый?
— Да ведь это дочка Сецеховой, — ответила Ягенка. — Нехорошо мне быть одной среди вас, не так ли? Вот я и взяла с собой Анульку, вдвоем всё-таки веселее, да и поможет она мне, и прислужит. Её тоже никто не признает.
— Вот тебе, бабушка, и свадьба! Мало было одной, на тебе две!
— Не смейтесь.
— Да я не смеюсь, но только днем-то вас всякий признает.
— Это почему же?