уина официально провозгласили дукой (византийское наименование правителя) Эдессы. Балдуин тут же сменил титул на знакомый западный и сделался «графом» Эдессы, но при этом не преминул изменить внешность на армянский манер: отрастил свои темные волосы и бороду и стал одеваться в тогу. А еще Балдуин женился на дочери армянского аристократа Тороса, которую, по некоторым сведениям, звали Ардой — хотя вообще-то на протяжении всей жизни предпочитал общество мужчин[171]. Впрочем, это к делу не относится. Балдуин основал первое в Великой Сирии государство крестоносцев. Первое, но отнюдь не последнее.
Пока Балдуин был занят Эдессой, Яги-Сиян, наместник Антиохии, из-за стен своей горной цитадели наблюдал за остальными армиями крестоносцев, что выстроились у городских ворот и в долине. Зрелище не радовало. В начале зимы и потом еще раз, уже весной, латинянам удалось пополнить запасы: в ноябре, сделав остановку на Кипре, в гавань Святого Симеона пожаловали генуэзские корабли, а в марте 1098 года прибыли двадцать два английских и итальянских судна, что позволило латинянам закрепить за собою и порт, и расположенную по соседству Латакию[172]. К северу от городских стен, на холме, который крестоносцы назвали Марегартом, инженеры, прибывшие на одном из кораблей, построили небольшую крепость. К тому же князья неплохо поживились в окрестностях города: Боэмунд, Танкред, Готфрид Бульонский, Роберт Фландрский и Роберт Нормандский рыскали по окрестностям и грабили города, зависимые от Антиохии и соседнего Алеппо. Кроме того (и на это стоит обратить внимание), из Каира прибыли послы шиитов-исмаилитов Фатимидов, с которыми крестоносцы заключили пакт о ненападении.
Но все эти успехи не могли замаскировать тот факт, что крестоносцам приходилось несладко. Больше полугода они терпели
голод, холод и болезни, сопровождавшие зимнюю осаду. И кроме того им приходилось отбиваться от нападений на отряды фуражиров, совершаемые правителями Алеппо и Дамаска, которые с запозданием решили-таки прийти на помощь Яги-Сияну. Стефан Блуаский в письмах жене жаловался сперва на палящую анатолийскую жару, а потом на зиму «крайне низких температур и бесконечных дождей», мало отличающуюся от зим на северо-западе Европы[173]. Рауль Канский досадовал на ветра, такие сильные, что «ни шатер, ни хижина не может устоять». Лошади гибли, а люди голодали. «Ржа завладела всем нашим железным и стальным оружием. Щиты остались без гвоздей и кожаной обтяжки… Луки утратили силу, а стрелы лишились древков». Рауль пишет, что князья терпели те же ужасающие условия, что и беднота, — хоть и замечает, что «благородным приходилось гораздо труднее, поскольку простолюдин крепче знатного»[174]. Моральный дух войска слабел. В феврале 1098 года Татикий отбыл в Константинополь, якобы с намерением просить у императора помощи. Петр Пустынник, который участвовал и в этом крестовом походе, не играя, впрочем, той заметной роли, что в собственной своей авантюре 1095–1096 годов, тоже попытался было смыться, но его поймали, притащили назад, и Боэмунд отчитал его за вероломство.
К весне погода наладилась, но патовая ситуация тянулась до июня, когда дело сдвинулось с мертвой точки — что неудивительно — усилиями Боэмунда. Он был самым опытным и ушлым из князей, и в зимние месяцы, когда сохранялась постоянная опасность того, что к осажденному городу придет подкрепление из Алеппо и Дамаска, товарищи избрали его главнокомандующим. Это была важная перемена в организации похода — до того момента крестоносцы номинально подчинялись Алексею Комнину и следовали духовному руководству епископа Адемара Ле-Пюи. В конце мая Боэмунд доказал, что товарищи не зря возложили на него свои надежды. Как пишет хронист из Мосула Ибн аль-Асир, «когда пребывание франков в Антиохии затянулось, они стали отправлять тайные послания к одному из хранителей башен. Это был оружейник [говоривший по-гречески]».{45}[175] Он-то и станет ключом, которым Боэмунд отопрет Антиохию. Ибн аль-Асир пишет, что звали его Рузбих, но, если верить Ибн аль-Каланиси, это был армянин по имени Найруз или Фируз. Христианский хронист Фульхерий Шартрский записал увлекательную, но, скорее всего, выдуманную историю о том, как Христос трижды являлся оружейнику во сне и наконец убедил его сдать город[176]. Как бы его ни звали и что бы ни стояло за его решением, этот человек изменил ход осады — и судьбу Боэмунда. Обмениваясь с Рузбахом/Фирузом тайными посланиями, Боэмунд обещал ему щедрое вознаграждение за предательство.
2 июня 1098 года Боэмунд сделал свой ход. После полудня большая часть войска крестоносцев помаршировала прочь от города, стараясь убедить защитников Антиохии в том, что осада ослаблена или даже снята. Той же ночью они вернулись: их уже ждала лестница из бычьих шкур, спущенная с одной из трех башен, вверенных охране Рузбаха/Фируза. По сигналу предателя группа отборных воинов взлетела по лестнице вверх. Перебив стражей башни, они принялись кричать «Deus vult!» своим товарищам, ожидавшим внизу. Вскоре ворота города распахнулись, и внутрь, размахивая кроваво-красным стягом Боэмунда, хлынули вооруженные люди. «Подошли все и через ворота вступили в город. Они убили турок и сарацин, где кого нашли», — пишет автор «Деяний франков», лично принимавший участие в штурме[177]. Над Антиохией занималась заря.
Триумфальные вопли, возвестившие о присутствии солдат Боэмунда на крепостной стене, подняли Яги-Сияна с постели. Своих людей он нашел в панике. Паника оказалась заразительной. Эмир подумал, что франки ворвались в цитадель и «исполнился страхом. Приказав открыть городские ворота, он обратился в бегство с тридцатью своими гулямами, — пишет Ибн аль-Асир. — Это было к выгоде франков — если бы он продержался хотя бы еще час, они бы пропали»{46}[178]. Яги-Сиян со своим маленьким отрядом сломя голову поскакал в направлении Алеппо, надеясь спасти если уж не город, то хотя бы свою шкуру.
Он не спас ни того ни другого. Через несколько часов в седле Яги-Сиян «стал горевать и сожалеть, что оставил свою семью, и детей, и всех мусульман». Затем, то ли от сердечного приступа, то ли от теплового удара, он без чувств упал с коня. «Мимо проходил армянин-дровосек. Увидав, что Яги-Сиян при последнем издыхании, он убил его, взял его голову и отнес ее франкам в Антиохию», — сообщает Ибн аль-Асир[179]. Огромную голову с большими ушами и длинной бородой преподнесли франкским князьям в мешке. Это была далеко не единственная голова, отрубленная в ходе резни, начатой крестоносцами и поддержанной взбунтовавшимися христианами из местных. Ибн аль-Каланиси пишет: «Несчетное количество мужчин, женщин и детей было схвачено и обращено в рабство»{47}[180]. Крестоносцы, ворвавшись в город в полутьме раннего утра, убивали всех, кто попадался под руку. Немецкий хронист Альберт Аахенский сообщал: «Земля обагрилась кровью, повсюду лежали трупы убитых… тела христиан, галлов, а также греков, сирийцев и армян — все без разбора». Несколько сотен человек укрылись в цитадели над городом: в единственном месте, до которого не добрались воины Боэмунда. Но в попытках взобраться по крутой тропинке, ведущей к цитадели, многие сорвались в пропасть и «скончались, переломав себе шею, ноги и руки при этом невообразимом и страшном падении»[181].
Взятие Антиохии произошло в самый удачный для крестоносцев момент: на протяжении уже нескольких недель разведка со все возрастающей тревогой сообщала, что новый полководец султана, Кивам ад-Даула Кербога, атабек Мосула, уже собирает огромную освободительную армию. (Атабеком называли регента или военного наместника, управлявшего от имени малолетнего или отсутствующего эмира.) Кербога вербовал солдат в Дамаске, Синджаре, Хомсе, Иерусалиме и по всей Малой Азии и сколотил войско, которое один автор в запале оценил в немыслимые восемьсот тысяч конных и триста тысяч пеших воинов[182]. В мае пурпурный стяг Кербоги, а также разноцветные знамена его союзников развевались под Эдессой, где армия атабека три недели осаждала нового правителя города, Балдуина. Однако, услышав новость о падении Антиохии, Кербога оставил графа Эдессы, выступил на запад и прибыл в долину Оронта, всего на четыре дня разминувшись с бежавшим Яги-Сияном.
Роли поменялись. Крестоносцы удерживали город (но не цитадель), а у его стен собралась огромная армия, намеренная их оттуда выкурить. Однако имелось между ними и одно важное различие. У Яги-Сияна хватало припасов, чтобы кормить население Антиохии все девять месяцев осады, а теперь закрома были почти пусты. Устроенная крестоносцами блокада оказалась столь действенной, что провианта в городе не осталось.
Осознав, чем это грозит, тысячи крестоносцев покинули Антиохию до того, как войско Кербоги ее осадило. В их числе был Стефан Блуаский, который сказался больным. Он увел с собой четыре тысячи паломников и солдат и попросил убежища в гостеприимной Александретте. Это снизило число тех, кого надо было прокормить в Антиохии, но подорвало боевой дух. Боэмунд как мог распекал и стыдил пытавшихся дезертировать, однако по городу поползли слухи, будто князья хотят просить мира. Говорили, что византийский император Алексей Комнин отказался прислать подкрепление. Епископ Адемар делал все, что было в его силах, чтобы укрепить дух удрученных паломников, но не смог предложить им ничего лучше мученичества: «Будемте держаться до конца и умрем во имя Господа, ведь такова цель нашего путешествия»