К третьей неделе июня Кербога полностью перекрыл все входы и выходы из Антиохии, и обстановка в городе стала совсем скверной. Крестоносцы «ели и продавали мясо лошадей и ослов, — вспоминает автор „Деяний франков“. — Кипятили и ели листья смоковницы, виноградной лозы, чертополоха и всех прочих деревьев. Такой сильный был голод. Другие брали сухие шкуры лошадей, верблюдов, ослов, а также быков и буйволов, отваривали и ели»{48}[184]. Рауль Канский сообщает, что люди варили похлебку из старой кожаной обуви[185].
Доведенные до предела жарой, голодом и напряженностью обстановки, люди в стенах города и снаружи начали видеть знаки и знамения. В ночь с 13 на 14 июня на турецкий лагерь упала «большая звезда». «Деяния франков» пересказывают щедро приукрашенную историю о матери Кеборги, прорицательнице, которая предостерегала сына от атаки на крестоносцев. Она, «созерцая и тщательно наблюдая… изучала светила на небесах и проницательно исследовала ход планет, и двенадцать знаков, и многие предсказания», и «нашла, что народ христиан всюду нас разгромит» и что сам Кеборга будет убит в ходе большой войны[186].
Тем временем в стенах Антиохии бедному паломнику из Прованса по имени Петр Бартоломей начал являться во сне святой апостол Андрей, который сообщил ему, что в церкви Святого Петра погребена реликвия — Копье Судьбы, которым римский воин Лонгин пронзил подреберье распятого на кресте Иисуса Христа. Утром 14 июня с большой торжественностью в церкви вырыли яму, куда Петр, «сняв пояс и обувь, спустился в [одной] рубашке». Он, как и было предсказано, достал наконечник копья и был вознагражден ликованием своих изможденных товарищей, а также прощальным посещением святого Андрея, который на этот раз привел с собой Иисуса Христа и приказал Петру поцеловать окровавленную ступню Господа[187]. В чудесную находку Петра поверили не все, и через несколько месяцев, дабы проверить правдивость его заявлений, беднягу подвергли испытанию огнем, в результате чего он в муках скончался от страшных ожогов[188]. Но тогда, в середине июня, чудесная находка стала той соломинкой, за которую в призрачной надежде выжить уцепились голодающие и павшие духом крестоносцы, чья боеспособность таяла с каждой съеденной лошадью.
Момент истины настал утром 28 июня. Крестоносцы под командованием Боэмунда и под предводительством князей, укрепленные Копьем Лонгина и доведенные до отчаяния перспективой неминуемой голодной смерти, вышли из города, ища боя, который решит их судьбу. Кербога поклялся, что не видать им ни пощады, ни уступок. В письме захватчикам Антиохии он похвалялся: «Мы выбьем вас из города мечом!»{49}[189] Атабек играл в шахматы с кем-то из офицеров, когда ворота города распахнулись и из них вышли шесть отрядов грязной и оборванной франкской армии: монахи и проповедники в белых рясах во главе колонн распевали молитвы, а служители божьи на стенах города молили Господа о защите. Кербога встал из-за шахматной доски и приказал своим воинам построиться[190].
Накрапывал мелкий дождик. Большинство франков были пешими, потому что во всей армии нашлось не более двухсот лошадей, пригодных к битве. Неопрятный вид крестоносцев подчеркивало присутствие тафуров — отряда бедняков, которые несли перед собой большие деревянные щиты. Тафуры славились свирепостью. Ходили слухи, что они поедают тела врагов: «Они разрезали их по суставам на глазах язычников и варили или жарили на огне… затем они жадно поглощали их без хлеба и приправ и говорили друг другу: „Это очень вкусно, гораздо лучше свинины или жареного окорока“»[191]. И пусть крестоносцы до предела ослабли и пообносились, они были дисциплинированны и полны решимости дорого продать свою жизнь. Тем временем Кербога приказал своей колеблющейся армии вступать в бой, разбившись на отдельные отряды. Командиры их не смогли договориться о наилучшей тактике сопротивления франкам, и неуверенность заразила войска, которые в силу огромной длины городского периметра были излишне растянуты.
Боэмунд и князья бросили своих людей в битву на берегу Оронта, разгромили стоявшие там вражеские части, а затем отбили атаку с тыла. Мусульман охватила паника. Вместо того чтобы сражаться, они попросту дали стрекача. Кербога бежал, прихватив с собой остаток своих военачальников, бросив на произвол судьбы женщин и детей и отряд добровольцев-моджахедов, искавших мученической смерти. «Франки перебили несколько тысяч мусульман, захватили все, что было в лагере, — пищу, деньги и утварь, коней и оружие»{50}, — писал Ибн аль-Асир. У стен Антиохии творились чудовищные зверства: христиане топтали детей лошадьми, женщин протыкали копьями насквозь. Главным трофеем франков стал роскошный походный шатер Кербоги, сделанный «в виде города со стенами и башенками из шелка разных цветов»[192]. Участники боя с трудом могли поверить в свою победу. Раймунд Ажильский, который сражался в тот день в рядах крестоносцев, благодарил за спасение святых Петра и Павла, «потому что через своих святых заступников господь Иисус Христос даровал победу паломнической церкви франков»[193]. Гарнизон, удерживавший цитадель Антиохии, сдался. Вопреки всему, крестоносцы овладели одним из величайших городов Сирии. Впереди лежал Иерусалим.
Глава 8. Иерусалим
Правители не ладили друг с другом… И поэтому франки завоевали эти земли.
Когда Неджмеддин Иль-Гази бен Артук, соправитель Иерусалима, трезвел, он был силой, с которой приходилось считаться: решительный полководец и политик, один из самых способных местных правителей в многострадальной Сельджукской империи. Но он — увы — был неисправимым пьянчугой и, соблазнившись бурдюком вина или крепким кумысом, традиционным для кочевых тюркских народов алкогольным напитком, регулярно уходил в длительные запои. Когда же его настигало неизбежное тяжкое похмелье, он порой по несколько дней кряду не мог и рукой пошевелить[194]. Этот недуг сделал его непредсказуемым. Иль-Гази был способен на садистское насилие — по его приказу пленников замучивали насмерть: погребали живьем или подвешивали за ноги и расстреливали из луков. Приверженность к жестокости в те века не была чем-то необычным: современник и союзник Иль-Гази Тугтегин, правитель Дамаска{51}, предпочитал врагов обезглавливать, а из черепов делать инкрустированные драгоценными камнями церемониальные кубки. Крестоносцы тоже без сожаления пытали и калечили врагов и подозреваемых в шпионаже[195]. Но даже в тот жестокий век Иль-Гази запомнился современникам своими изощренными зверствами.
Рис. 6. Осада Иерусалима (июнь-июль 1099 г.)
Иль-Гази и его брату Сукману должность правителей Иерусалима перешла по наследству в 1091 году, когда скончался их отец Артук, бывший наместником с 1079 года. Как и Артук, Иль-Гази и Сукман управляли от имени великого сельджукского султана Мелик-шаха. Но после его смерти положение братьев — как и всех сельджукских эмиров в смутные 1090-е годы — стало шатким. И уж совсем оно осложнилось в августе 1098 года, сразу после падения Антиохии, когда у овеянных легендами стен Иерусалима появились осадные орудия, в том числе сорок с лишним исполинских требушетов, которые принялись бомбардировать крепостную стену камнями, обрушив ее сразу в нескольких местах. Осада длилась «чуть больше сорока дней», как засвидетельствовал Ибн аль-Асир[196]. Нападение было неожиданным и яростным, но хоть и велось оно с религиозным рвением, цели имело вполне корыстные. Оно положило конец власти Сельджукидов в Иерусалиме и подготовило почву для эпохальных политических перемен в Святой земле. Однако крестоносцы тут были ни при чем.
В 1098 году камнеметательные чудища прибыли к стенам Иерусалима по приказу давних заклятых врагов Сельджукидов — египетской династии Фатимидов. Шииты-исмаилиты Фатимиды были последователями той ветви ислама, которую сельджуки, верные багдадскому халифу из династии Аббасидов (сунниту), считали ересью. На доктринальном уровне разногласия суннитов и шиитов уходили корнями в VII век, и возникли они в результате раскола в среде ближайших родственников и потомков пророка Мухаммеда. Фатимиды XI века утверждали, что являются потомками и наследниками дочери Мухаммеда Фатимы и ее мужа Али. Выделившись из берберских племен Алжира в 909 году, Фатимиды создали империю, которая во времена своего расцвета простиралась от Магриба до аравийского побережья Красного моря, а на севере заходила далеко на территорию Сирии. К 1098 году и размеры, и могущество империи значительно сократились, ее одолевали раздоры{52}. Но Фатимиды по-прежнему оставались силой, с которой в Восточном Средиземноморье приходилось считаться. Фатимидские халифы, восседавшие на троне в Каире, воплощали собой высшую духовную власть, а визири от их имени руководили политическими и военными делами империи. Галеры Фатимидов бороздили моря на просторах от дельты Нила до Малой Азии, а полководцы могли перебросить войска по суше на север до самого Дамаска. Естественно, большой любви между Сельджукидами и Фатимидами не было, поскольку они боролись за обладание одними и теми же портами, торговыми маршрутами, выплачивающими подать городами и святыми местами. Они так ненавидели друг друга, что исламские хронисты того времени заподозрили, будто Фатимиды активно зазывали крестоносцев в Сирию, надеясь, что те ослабят положение тюрков и создадут христианскую буферную зону между землями Фатимидов и Сельджукидов