[467]. Наконец 19 марта 1148 года Людовик прибыл в Антиохию. Воины Второго крестового похода добрались до пункта назначения — почти через два с половиной года после падения Эдессы. Было совершенно непонятно, что им делать дальше.
К моменту прибытия крестоносцев Занги был уже мертв. Более того, он был мертв уже давно. Ушлый старый атабек осаждал крепость Джабер недалеко от Ракки, когда 14 сентября 1146 года один из его слуг — которого Ибн аль-Каланиси называет «человеком франкского происхождения по имени Яранкаш»{113} — прокрался в шатер хозяина и заколол его[468]. Что за обиду затаил Яранкаш, неизвестно, но Занги успел нажить массу врагов, и мамлюки — воины-рабы, охранявшие атабека, — предпочли отвернуться, когда его убивали. Занги, любивший спиртное не меньше Иль-Гази, напился в тот день сильнее обычного и сопротивления не оказал[469]. Яранкаш «убил его во сне» и сбежал. Он обезглавил войско Занги и привел в смятение сторонников атабека в Мосуле и Алеппо. Франки Утремера обрадовались смерти Занги. Гийом Тирский записал шутку, ходившую среди латинян, подметивших, что «в крови погиб окровавленным душегубец и злодей, носивший на себе имя крови»[470]. Но времени на веселые шутки им было отведено немного, потому что, как только Занги опустили в могилу, у мусульман Ближнего Востока появился новый, еще более опасный лидер.
Второго сына Занги звали Нур ад-Дином. Он «был смугл, высокого роста; борода у него росла только на подбородке. Он имел широкий лоб, приятное выражение лица, а глаза дышали кротостью»{114}; имя его означало «Свет веры». Ибн аль-Асир воспевал его скромность, рассудительность и «великую» храбрость; он же рассказывал, что в битву Нур ад-Дин врывался вооруженный двумя луками и двумя колчанами стрел[471]. Гийом Тирский называл Нур ад-Дина «справедливым принцем, отважным, и мудрым, и, по традициям своего народа, глубоко верующим». Но был он также, мрачно замечает Гийом, «великим гонителем христиан и христианской веры»[472].
Когда сыновья Занги разделили наследство меж собой, Нур ад-Дин получил Алеппо (другому брату, Сайф ад-Дину, достался Мосул, а третий, Кутб ад-Дин Мавдуд, стал эмиром Хомса). В силу географического расположения его владений Нур ад-Дин проявлял пристальный интерес к Эдессе. С самого начала стало ясно, что править он собирается жесткой рукой. После смерти Занги смещенный граф Эдессы Жослен II попытался собрать армию, чтобы вернуть себе город, и принялся подстрекать к бунту армянских христиан, которые там жили. На это Нур ад-Дин ответил мерами, не уступавшими по жестокости делам отца: он привел войско из Алеппо в Эдессу, обратил в бегство Жослена, разгромил город, разрушил его укрепления, убил множество армян, а взятых в плен юных девушек послал своим друзьям и братьям в качестве наложниц[473]. Хронист Михаил Сириец описывал судьбу Эдессы выспренно, но выразительно, оплакивая город, «окутанный черным облаком, опьяненный кровью»[474]. Перспектив вернуть Эдессу без помощи с Запада не просматривалось.
У одного северного правителя была в особенности веская причина надеяться, что французские крестоносцы станут ему надежными союзниками. Раймунд де Пуатье правил Антиохией с 1136 года, когда он прибыл на Восток, чтобы положить конец долгой серии регентств в княжестве, женившись на дочери Боэмунда II Констанце. Как и большинство князей Антиохии, Раймунд немедленно оказался втянут в непрекращающийся конфликт с Византийской империей, с которой княжество граничило с запада; к тому же с падением Эдессы резко возросла угроза его восточным границам. Поэтому главной целью князя было защитить этот фронт, остановив продвижение Занги и Нур ад-Дина, а затем завоевать Алеппо и близлежащие города, в том числе Шезар, Хаму и Хомс. Армия крестоносцев, как думал Раймунд, будет очень полезна в достижении этой цели — а французская армия в особенности, потому что так уж вышло, что королева Франции Алиенора Аквитанская приходилась Раймунду племянницей.
Отношения между Алиенорой и Раймундом станут самым скандальным и тщательно исследованным аспектом Второго крестового похода. Стараясь привлечь на свою сторону Людовика, Раймунд «сильно рассчитывал на заинтересованность королевы», как писал Гийом Тирский[475]. Принимая у себя в гостях венценосную чету, князь из кожи вон лез, стараясь умаслить их роскошными приемами, на которых «все было устроено с величайшею пышностью»[476]. Алиенора наверняка рада была навестить такого близкого родственника и увидеть его экзотический двор, где можно было изведать все наслаждения восточной столицы — населенной при этом говорящими на окситанском языке уроженцами ее родины, юго-западной Франции[477]. Алиенора и Людовик провели в гостях у Раймунда десять дней; гостеприимство князя составляло разительный контраст с лишениями, которым они подвергались с тех пор, как покинули Константинополь, и Алиенора развлекалась вовсю. Очень быстро, однако, все пошло наперекосяк.
Вскоре после прибытия в Антиохию, не купившись на щедрость Раймунда, Людовик объявил, что у него нет намерения рисковать своим войском ради расширения северного княжества. Несмотря на тяжелое финансовое бремя, возложенное им на французских подданных, путешествие на Восток его фактически обанкротило, и, чтобы держать свой крестовый поход на плаву, король вынужден был занимать крупные суммы денег у тамплиеров. Тем временем с юга пришли известия, что Конрад вот-вот прибудет в Акру морем. В общем, совершенно не заинтересованный в кампании по завоеванию северной Сирии, король сообщил Раймунду, что уезжает в Иерусалим, дабы исполнить свои паломнические обеты. В Святом городе он собирался встретиться с Конрадом, провести совет с королевой Мелисендой и ее сыном Балдуином III и составить план дальнейших действий.
Раймунд пришел в ярость. «Раздосадованный срывом своих амбициозных замыслов, он всей душой возненавидел короля; он открыто сговаривался против него и искал средства причинить ему вред», — писал Гийом Тирский[478]. Тут-то ему и пригодилась тесная дружба с Алиенорой. Как подтвердит вся будущая жизнь королевы, Алиенора в своих суждениях была крайне независима и никогда не позволяла супругу вытирать о себя ноги. Раймунд усердно обрабатывал ее, уговаривая встать на его сторону, — и она согласилась. Когда король уехал в Иерусалим, Алиенора осталась в Антиохии, а ее отношения с дядюшкой быстро стали предметом грязных сплетен. «Предав свою королевскую честь, она нарушила брачные клятвы и была неверна супругу», — писал Гийом Тирский, и к этим его словам с тех пор апеллируют, чтобы доказать, будто Алиенора и Раймунд вступили в кровосмесительную связь. На самом деле Гийом почти наверняка имел в виду под изменой неповиновение мужу, которое такие твердолобые церковники, как он, считали грехом не менее тяжким, чем супружеская неверность. В любом случае игра Раймунда была проиграна, имя Алиеноры запятнано, а для Людовика скандал в Антиохии оказался началом конца — как брака, так и крестового похода.
Основная военная кампания Второго крестового похода оказалась так же слабо продумана и плохо исполнена, как и марш, который ей предшествовал. Незадолго до Пасхи 1148 года Конрад вошел в великолепную гавань Акры с флотом трирем под командованием первоклассных морских офицеров из Византии, которых отрядил ему в помощь щедрый Мануил Комнин[479]. Вскоре стало очевидно, что Конраду война в северной Сирии интересна не больше, чем Людовику. Конрада хорошо принимали в Константинополе: чтобы его развлечь, устраивали спортивные игры на ипподроме, а за его исцелением от ран наблюдали лучшие доктора. Теперь он опасался предпринимать что-либо, что могло бы напрямую затронуть интересы Византии, которые, безусловно, включали в себя и Антиохию. Выбор — помочь Раймунду или настроить против себя Мануила — был для него очевиден. Так что король Германии отправился вовсе не в Антиохию или Эдессу, а в Иерусалим, намереваясь остановиться в бывшей мечети Аль-Акса — теперь штаб-квартире тамплиеров — и осмотреть Храм Гроба Господня. Посоветовавшись с великим магистром ордена тамплиеров Эвраром де Баром, он сочинил Второму крестовому походу новый план, абсолютно не связанный с его первоначальными задачами. Вместо того чтобы попытаться вернуть Эдессу или атаковать Нур ад-Дина, крестоносцы избрали для себя совершенно иную цель. В конце июня в Пальмире собрался высокий совет, призванный ее утвердить. Присутствовали все заинтересованные лица: Балдуин, Людовик, Конрад, патриарх Иерусалима Фульхерий Ангулемский, магистр тамплиеров Эврар и, можно сказать, все более-менее важные бароны и епископы армии крестоносцев и Иерусалимского королевства. «Все согласились, что лучше всего будет осадить Дамаск, город, представляющий для нас большую угрозу», — написал Гийом Тирский. Жребий был брошен.
Осада Дамаска, которая началась 24 июля 1148 года, завершилась полным провалом. С военных кампаний конца 1120-х годов Дамаск чаще бывал союзником латинских государств в их борьбе с Занги, чем противником, и, хотя Нур ад-Дин прощупывал возможность утвердить там свою власть дипломатическими средствами, трудности завоевания такого большого и гордого города все признавали — и принимали во внимание — много лет. Как бы то ни было, в первый же день армии крестоносцев после упорных боев с местными жителями и с войском Дамаска, отправленным им навстречу губернатором Муин ад-дин Унуром, проложили себе путь через фруктовые сады, что росли на западной окраине города. Конрад храбро сражался: по обычаю германцев он бился в пешем строю, а не верхом, и «говорили, что он самым поразительным образом убил турецкого рыцаря, который мужественно и упорно сопротивлялся. Одним ударом меча он отделил от тела врага голову и шею, левое плечо вместе с рукой и часть туловища»