Всю силу ненависти Иннокентия к еретикам и его разочарование тем, что, казалось, немногие в его окружении эту ненависть разделяли, можно ощутить в послании папы жителям итальянского города Витербо, которые в 1205 году избрали нескольких катаров в члены городского совета:
Если земля восстанет против вас и звезды небесные обнажат ваше беззаконие и явят ваш позор всему миру… дабы не только люди, но и силы природы объединились, чтобы истребить вас, уничтожить вас и стереть с лица земли… даже этой кары вам было бы мало. Вы погрязли в своих грехах, как скот в испражнениях… мы уверены, что Господу вы омерзительны[659].
Особо гневное письмо папа отправил графу Раймунду VI Тулузскому (правнуку того самого Раймунда, предводителя Первого крестового похода, который основал на Востоке графство Триполи); в нем папа в пух и прах разносил графа за то, что тот позволил ереси расцвести в его землях: «Что за гордыня переполняет твое сердце, что за безумие охватило тебя, о несносный человек?»[660]
Однако вплоть до 1208 года одинокий голос Иннокентия казался гласом вопиющего в пустыне ереси. Несмотря на то что папа предлагал традиционные привилегии крестоносцев рыцарям, что помогут найти управу на катаров и других еретиков южной Франции, а в землях, подчинявшихся прямому папскому правлению, протолкнул законы, которые предписывали сносить дома еретиков и отбирать у них имущество, неуступчивость правителей, подобных Раймунду Тулузскому, делала задачу папы невыполнимой. Сам Раймунд не был катаром — он покровительствовал рыцарям-госпитальерам и строго следовал римскому обряду. Но многие из мелких феодалов Тулузского графства и в самом деле либо были credentes, либо покровительствовали катарской церкви, так что вряд ли Раймунд мог переломить ситуацию, даже несмотря на то, что папа дважды — в 1207 и 1208 годах — отлучал его от церкви. Раймунд не смог бы искоренить катаризм в Тулузе, даже если бы захотел, и ему совсем не нравился повелительный тон, в котором к нему обращались папские послания и посланники, пытавшиеся на него надавить.
Но затем, в самом начале 1208 года, произошло событие, давшее папе повод, в котором он так нуждался. 13 января папский легат Пьер де Кастельно встретился с Раймундом в аббатстве Сен-Жиль, надеясь уговорить графа поддержать папу. Раймунд, как обычно, пропустил его слова мимо ушей, и эти двое серьезно повздорили и обменялись оскорблениями. Пьер, в тот же вечер пустившись в обратный путь, расположился на ночь на берегу реки Роны, примерно в 16 километрах от Сен-Жиля. Наутро, едва он успел дослушать мессу, к нему ворвался рыцарь из числа вассалов Раймунда, ударил копьем в спину и сбежал, бросив легата умирать на берегу реки. Потребовалось около полутора месяцев, чтобы весть об этом диком поступке достигла Рима, но уже через несколько дней Иннокентий объявил Пьера мучеником, следуя традиции, заложенной после убийства английского архиепископа Томаса Бекета. В смерти Пьера папа напрямую обвинил Раймунда, которого объявил слугой дьявола, «лукавым, коварным и изменчивым»[661]. Вот теперь воззвания Иннокентия, призывавшие бороться с ересью и адресованные великим баронам и правителям Запада, обрели подлинный размах. Еретики и их покровители открыли свои истинные намерения, как заявил папа. Они показали себя жестокими, коварными убийцами, более опасными, чем даже сарацины. «Соблазнители душ наших стали губителями плоти нашей», — гремел папа. Все воины-христиане обязаны были примкнуть к нему и истребить носителей ереси.
В июне 1209 года армии крестоносцев сошлись в Лионе. Они откликнулись на призыв цистерцианских проповедников, обрабатывавших французские графства севернее реки Луары — традиционно плодоносную для движения крестоносцев почву — и регион, который географически, культурно, лингвистически и по темпераменту жителей был максимально далек от говорившего на окситанском, обласканного солнцем и расслабленного Лангедока. В ряды этого войска — первоначально насчитывавшего пять тысяч всадников и примерно в два раза больше всех остальных — вступили ветераны Третьего и Четвертого крестовых походов, а также такие владетельные бароны, как Одо, герцог Бургундии, и Генрих, граф Невера, которые, пусть друг друга на дух не переносили, считались на тот момент самыми могущественными аристократами Франции. Оба прибыли с благословения французского короля Филиппа II Августа, который с тех пор, как в 1191 году вернулся из провального Третьего крестового похода, посвящал все свои усилия укреплению власти французской короны в тех углах королевства, где она традиционно была слаба. В 1204 году Филипп изгнал английского короля Иоанна Плантагенета почти из всех его французских владений, вернув под власть короны Капетингов герцогства Нормандию и Бретань, графства Анжу, Мэн и Турень, а также большую часть Аквитании. Лангедок и графство Тулуза традиционно выступали в качестве еще одного бастиона сопротивления французскому монарху. Оказав молчаливую поддержку крестовому походу Иннокентия против графа Раймунда, Филипп верно рассчитал, что сможет таким образом привести к повиновению очередную неспокойную часть своего королевства.
Среди вассалов Филиппа, вступивших в ряды крестоносцев, выделялся Симон де Монфор, владелец небольшого имения недалеко от Парижа, в Ивелинском лесу[662]. Это был тот самый Монфор, что принял крест на турнире Тибо Шампанского в Экри в 1199 году, в возмущении покинул Четвертый крестовый поход под Зарой и исполнил свой обет крестоносца, самостоятельно поехав в Сирию, чтобы сражаться с Айюбидами. Монфор был фанатически религиозным, энергичным, беспощадным и безусловно талантливым полководцем, способным вести за собой людей. Он в буквальном смысле вселял страх божий в своих врагов. Петр Сернейский, цистерцианский монах, хорошо знавший Монфора и сопровождавший его в Крестовых походах, так описывает внешность Симона: «…высокий, с пышной шапкой волос и красивыми чертами лица… широкоплечий, с сильными руками… подвижный и гибкий в руках и ногах, быстрый и проворный… выразительный в речах… безупречно целомудренный… всегда готовый взяться за дело, неутомимый в его исполнении и полностью преданный служению Господу»[663]. Менее восторженные наблюдатели могли бы добавить, что Монфор был упрям и несговорчив, неумолимый фанатик, беспримерно жестокий даже по меркам своей эпохи. К тому же он страдал от аристократического комплекса неполноценности: несмотря на его, как писал Петр Сернейский, «знатное происхождение», владения Монфора, доставшиеся ему в наследство от отца, были весьма скромны, а права на престижное английское графство Лестер, наследство матери, подтвердить оказалось невозможно в силу политических волнений в Англии и Франции в годы правления короля Иоанна{143}. В общем, религиозность Монфора перетекла в неуемную жажду титулов и земель, и он начал эту жажду утолять, пойдя крестовым походом на альбигойцев.
24 июня Монфор и другие крестоносцы, в том числе папский легат Арно Амори, выступили из Лиона и отправились вниз по течению Роны в страну катаров, чтобы преподать жестокий урок Раймунду Тулузскому и еретикам, которых он покрывал. Смущало их лишь то, что, пока они шли, Раймунд примирился с папой римским. На церемонии в аббатстве Сен-Жиль граф покаялся в своих ошибках. Папский легат церемониально отхлестал графа по обнаженной спине, а потом Раймунда на глазах у всего народа провели по улицам перед гробом убитого Пьера де Кастельно. На некоторое время готовность графа терпеть унижения остановила занесенную было руку крестоносцев: вместо него они решили напасть на его двадцатичетырехлетнего племянника и соседа Раймунда-Роже Транкавеля, виконта Безье и Каркассона.
Надругательство крестоносцев над этими двумя городами, до которых они добрались к 22 июля, продемонстрировало, какую жестокую страсть воспламенил в душах Иннокентий. Граждане Безье отказались выдавать своих катаров, прослышав, что мужчин и женщин, подозреваемых в ереси, приближающееся войско сжигает без суда и следствия. После недолгой осады город взяли штурмом и началась беспорядочная резня: женщин, детей и священников, прятавшихся в городских церквях, вытаскивали из укрытий и убивали. Арно Амори писал Иннокентию, что в бойне погибло двадцать тысяч человек, абсолютное большинство из которых совершенно точно не были катарами. Легату позже приписывали печально известную фразу: «Убивайте всех, Господь узнает своих».
После того как Безье сожгли до основания, крестоносцы переключились на Каркассон. Виконт Раймунд-Роже сосредоточил в городе все свои силы и приказал сломать мельницы в пригородах, чтобы крестоносцы не могли печь хлеб, дабы поддерживать силы в ходе осады, а также велел пустить церковные скамьи на доски для строительства баррикад. Но больше он ничего сделать не смог. 1 августа крестоносцы расположились у стен города и принялись за осадные работы. Раймунд-Роже понял, что сопротивление бесполезно и 14 августа приказал гражданам выйти за стены в одних нательных рубахах и покаянно молить о пощаде, пока сам он будет сдаваться на милость победителей. Победители бросили виконта в тюрьму, где он спустя три месяца и умер, то ли от дизентерии, то ли по чьей-то злой воле[664].
Дотла спалив Безье и разграбив Каркассон, крестоносцы наконец претворили в жизнь все проклятия, которые Иннокентий обрушивал на катарскую ересь в предыдущее десятилетие. Но крестовый поход был еще далек от завершения. Овладев Каркассоном, крестоносцы избрали Симона де Монфора правителем конфискованных у Раймунда-Роже земель, а заодно и поставили во главе крестового похода. Эти позиции были неразрывно связаны. С этого момента и далее война с еретиками и их покровителями в Лангедоке велась по плану Монфора, преследовавшего две первоочередные цели: во-первых, причинить как можно больше боли и бед отступившим от истинной веры, а во-вторых, подчинить себе сначала владения Раймунда-Роже, а затем и все графство Тулуза.