В государствах крестоносцев Латинского Востока о монгольской угрозе были хорошо осведомлены, хотя в начале 1240-х годов напрямую с ней еще не сталкивались. В то время правителей Иерусалима, Триполи и Антиохии беспокоила все та же угроза, что и предыдущие пятьдесят лет: Айюбиды. Султан аль-Камиль умер в 1238 году, за год до окончания действия мирного договора с Фридрихом Гогенштауфеном. Следующие пять лет на Востоке прошли под знаком затянувшейся гражданской войны между двумя родственниками аль-Камиля, сражавшимися за господство в семейных владениях: сыном ас-Салихом Айюбом, который правил Египтом, и братом ас-Салихом Исмаилом, эмиром Дамаска. В 1240-х годах Айюбиды были заняты не столько уничтожением христианского мира, сколько семейными дрязгами, и тем не менее периодически происходили нападения на Святую землю, ответом на что стало очередное явление крестоносцев с Запада — на этот раз крупного контингента французских и английских солдат, которых позвала на Восток булла Григория IX Rachel suum videns, выпущенная в ноябре 1234 года. В числе предводителей экспедиции были такие знатные люди, как Ричард Корнуоллский, брат английского короля Генриха III; сын Симона де Монфора Амори де Монфор и Тибо IV, граф Шампанский, очаровательный трувер — так в северной Франции называли трубадуров. В число музыкальных творений Тибо входили победные песни Крестовых походов, призывающие его товарищей-христиан поспешить в Сирию и взять в руки оружие во имя Девы Марии, а среди покоренных им женщин, по слухам, была и королева Франции, жена Людовика VIII Бланка Кастильская.
Крестовый поход баронов — под таким названием вошла в историю эта экспедиция — выжал максимум из раздробленности Айюбидов: стравливая враждующих правителей меж собой, бароны закрепили успех, которого добился в 1229 году Фридрих Гогенштауфен. Своих целей они в общем-то достигли. Пределы Иерусалимского королевства к 1241 году значительно расширились, и государства крестоносцев, казалось, стояли на ногах прочнее, чем когда-либо со времен битвы при Хаттине в 1187 году. Хотя в королевстве не было короля — сын Фридриха Гогенштауфена Конрад находился в своих европейских владениях, занятый наследственной войной с папством (а если бы он и приехал на Восток, вряд ли его ждал бы там теплый прием), — казалось, что в Утремере все благополучно. Но в 1244 году пришла беда.
Среди множества народов, снявшихся с места в результате монгольских завоеваний, оказались и хорезмийские тюрки, обитавшие в Персии на обширной территории от Кабула (современный Афганистан) на востоке до Кавказских гор на западе. Держава Хорезмшахов не выжила в столкновении с ордой Чингисхана: в 1220 году столица государства Самарканд (современный Узбекистан) пала, а коллективную волю к сопротивлению элит и простого народа подавила казнь одного несчастного хорезмийского вождя: монголы прикончили его, заливая ему в глаза, нос и рот расплавленный металл[744]. Падение Хорезма означало не только конец одного из крупнейших политических образований Центральной Азии и его поглощение расширяющейся монгольской империей. Когда эта махина рухнула, огромное хорезмийское войско разбежалось в разные стороны. В поисках выгодной работы солдаты подались на север и на восток, неся с собой опустошение. «Из восточного царства жестокий зверь явился», — причитал один христианский автор, добавляя, что бегущие хорезмийцы напоминали «змиев, выгнанных из логова»[745]. Для начала эти змии приземлились в северной Месопотамии, а вскоре они уже дышали огнем по всей Палестине — с катастрофическими последствиями для крестоносцев. В 1244 году хорезмийское войско на службе Айюба, султана Египта, внезапно и безжалостно атаковало Иерусалим, удерживавших его крестоносцев и их союзника — Исмаила, эмира Дамаска.
Тем летом султан Айюб готовился воевать с Исмаилом, надеясь изгнать его из Дамаска. С этой целью он собрал в Газе армию и принял на службу десять тысяч хорезмийских конников. По дороге на юг они с подачи Айюба завернули в Священный город, который удерживали франки, союзники Исмаила. Иерусалимский патриарх Роберт, епископ Нанта, оставил горькие воспоминания о нашествии хорезмийских наемников. «Эти неверные хорезмийцы беспрестанно атаковали почти беззащитный город Иерусалим», — писал он, имея в виду негодное состояние его стен, срытых в правление Айюбидов несколько десятилетий назад и так толком не восстановленных. Хорезмийцы завладели Иерусалимом, почти не встретив сопротивления, и устроили разгром, от которого ряд городских районов так никогда и не оправился.
Узнав о приближении хорезмийцев, почти шесть тысяч мирных христиан, предчувствуя беду, бежали из города — но почти всех их поймали и перерезали на Иудейских холмах. Затем 23 августа
…хорезмийцы вошли в почти пустой город израильтян и перед Гробом Господним взрезали животы всем оставшимся христианам, искавшим убежища внутри церкви. Они обезглавили священников… они наложили нечестивые свои руки на склеп Воскресения Господня, осквернив его многими способами[746].
Мрамор, которым была отделана гробница Христа, частично разбили, частично сорвали, усыпальницы всех королей Иерусалима, погребенных у Голгофы, вскрыли, а их кости выбросили. С другими особо почитаемыми христианскими церквями и святынями хорезмийцы обошлись не лучше: они осквернили приорат на горе Сион, гробницу Девы Марии в Иосафатовой долине, базилику Рождества Христова в Вифлееме. Но, как писал патриарх, «этим хорезмийцам все было мало; они жаждали захватить и опустошить всю землю»[747].
Эту свою жажду они утолили не до конца, но разгром, учиненный в Иерусалиме, и сам по себе был чудовищен. 4 октября 1244 года армия христиан, в которую вступили все военные ордены и почти все бароны королевства, вышла из Акры, чтобы отомстить хорезмийцам и их египетским патронам. Войско Исмаила пошло с ними — факт, который дамасский проповедник Ибн аль-Джаузи счел особенно возмутительным: больше всего ему не понравилось, что мусульмане маршировали под знаком креста[748]. 17 октября христианско-дамасское войско сошлось с хорезмийцами и египтянами в битве недалеко от Газы, в месте, которое крестоносцы называли Форбия (аль-Харбийя). Как писал патриарх, войско Дамаска обратилось в бегство, не успев толком вступить в бой, а христиане сражались «как святые богатыри и заступники католической веры», но все равно были разбиты наголову[749]. Почти все тамплиеры, госпитальеры и рыцари-тевтонцы полегли на поле боя — из немецкого ордена уцелели лишь трое. Рыцари и пехотинцы, епископы, аббаты и священники гибли и попадали в плен тысячами. Когда патриарх унес оттуда ноги и вернулся в Акру, он нашел город в состоянии «горя, плача и бесконечного страдания; не было ни единого дома или человека, которому некого было бы оплакивать»[750]. Христиане потерпели в этой битве самое сокрушительное военное поражение со времен Хаттина, и, даже учитывая, что крестоносцам приходилось разрываться на части, а Восточной Европе грозило нашествие монголов, оно вызвало традиционный ответ. Летом 1245 года на Первом Лионском соборе, где основное внимание было уделено монгольской угрозе и попыткам официально низложить Фридриха Гогенштауфена, новый папа римский Иннокентий IV объявил Седьмой крестовый поход с целью отомстить за потерю Иерусалима и Форбии. Возглавить его должен был король Франции — первый французский монарх, готовый отправиться на Восток после того, как Филипп II Август в гневе покинул Акру в 1191 году. Перед Людовиком IX, внуком Филиппа, богобоязненным и в прямом смысле слова святым, стояла непосильная задача.
Людовик стал королем Франции в 1226 году в возрасте двенадцати лет. В тот год его отец Людовик VIII, принимавший участие в Альбигойском крестовом походе, внезапно скончался (злые языки во Франции утверждали, будто его отравил любовник матери, крестоносец и трувер барон Тибо IV Шампанский). Регентом при юном Людовике стала его мать: под ее строгим оком он рос, она руководила его образованием и воспитала исключительно набожного, милосердного, прекрасно образованного и эрудированного монарха с честолюбивыми планами утвердить величие и святость французского престола и с представлением о Франции как о величайшем христианском королевстве Запада.
Людовик строил величественные готические соборы и оказывал щедрую поддержку бедным и неимущим. Он был удачлив, хорошо разбирался как в политике, так и в экономике, и добился всеобщего уважения на международном дипломатическом поприще. В 1238 году, дабы подчеркнуть свой высокий статус и славу французской короны, он купил у кредиторов разорившегося латинского императора Константинополя Балдуина II драгоценнейшую реликвию мира: терновый венец Христа, который Балдуин отдал в залог венецианским купцам{155}. Людовик выкупил сокровище — не уступавшее любому, хранившемуся в Константинополе, да и где бы то ни было еще — за гигантскую сумму в десять тысяч иперпиров, или сто тридцать пять тысяч парижских ливров, что составляло половину годового дохода короны. После этого он потратился еще и построил Сент-Шапель — часовню, где будет храниться реликвия. Этот эффектный жест подчеркивал тот факт, что в 1244 году Людовик IX был первым среди владык христианского мира, а его слава давно превзошла славу Фридриха Гогенштауфена, изнывавшего под тяжестью отлучения.
Людовик принял крест в декабре 1244 года, уже через несколько недель после катастрофы при Форбии, и тут же чудесным образом излечился от приступа дизентерии, такой тяжелой, что чуть его не прикончила. Несмотря на чудесное исцеление, мать Людовика Бланка пришла в ужас, когда узнала, что он сделал: по словам Жана де Жуанвиля, автора подробной и красочной биографии Людовика, которую он написал в начале XIV столетия, опираясь на собственные воспоминания о короле, Бланку «охватила паника» — как будто «она предпочла бы лучше увидать его мертвым»