«Земля и воля» располагала большими денежными средствами, которые позволяли ей ставить революционное дело, что называется, «на широкую ногу». Главным источником ее «капитала» было состояние Дмитрия Андреевича Лизогуба – украинского помещика, который владел имениями в Черниговской и Каменец-Подольской губерниях с земельным массивом в 5,5 тыс. десятин[773]. Брат Дмитрия Андреевича Илья определял стоимость его имений в 187.250 руб.[774].
Дмитрий Лизогуб был уникальной личностью. По-детски добрый и отзывчивый, но принципиальный, необыкновенно чуткий ко всему хорошему в людях и нетерпимый к дурному, безукоризненно честный и преисполненный благородства в убеждениях, в отношении к делу и в обхождении с людьми, он воздействовал на окружающих, прежде всего, своим нравственным обаянием. «Было бы слишком мало назвать Лизогуба чистейшим из людей, каких я когда-либо встречал, – вспоминал С.М. Кравчинский. – Скажу смело, что во всей партии (русских революционеров 70-х годов. – Н.Т.) не было и не могло быть человека, равного ему по идеальной нравственной красоте»[775]. Лизогуб был самозабвенно предан идее освобождения России и считал своим долгом и счастьем жертвовать собой во имя этой идеи. Поскольку же самым сильным его оружием были деньги, ему приходилось главным образом материально обеспечивать борцов за свободу (сначала «чайковцев», а потом землевольцев), в то время как сам он «жил беднее последнего из своих приказчиков»[776], не желая тратить ни одной лишней копейки на себя лично. Этот исключительный, граничащий с фанатизмом, пафос самоотречения даже в ту эпоху, когда ригоризм у народников был массовым явлением, доходившим «иногда до комизма, иногда до трагизма»[777], резко выделял Лизогуба и ставил его на совершенно особое место среди революционеров эпохи. «В нашей партии, – читаем у Кравчинского, – Стефанович был организатор, Клеменц – мыслитель, Осинский – воин, Кропоткин – агитатор, Дмитрий же Лизогуб был святой»[778].
Возможно, у землевольцев был и другой, кроме Лизогуба, капиталистый, выражаясь по-современному, спонсор. После смерти Н.А. Некрасова в обществе ходили упорные слухи, что поэт тайно завещал «Земле и воле» 500 тыс. руб.[779]. Современные исследователи не исключают этого, учитывая, что Некрасов, бывший к концу жизни очень состоятельным человеком, вовсе не оставил, к удивлению родственников и друзей, денежных бумаг, между тем как сам говорил незадолго до смерти, что у него «не одна сотня тысяч в процентных бумагах»[780]. Впрочем, никаких подтверждений этим слухам со стороны землевольцев никогда не было.
Состав «Земли и воли» часто менялся, ибо она действовала буквально под огнем правительственных репрессий, которые вырывали из ее рядов одного бойца за другим. Особенно тяжкий удар был нанесен в ночь на 12 октября 1878 г., когда по анонимному доносу жандармы устроили засаду у явочной квартиры землевольцев (хозяйка – А.Н. Малиновская) и одновременно схватили, вместе с хозяйкой, еще 7 членов Основного кружка, в том числе Ольгу Натансон. Г.В. Плеханов спасся тогда по чистой случайности: у него не хватило денег на извозчика до квартиры Малиновской и он поехал на другую явку, где и был предупрежден[781].
Однако частые аресты землевольцев не могли разрушить их организацию. Она быстро пополнялась новыми членами и в целом из года в год не только не сокращалась численно, а напротив, росла. Всего, по воспоминаниям О.В. Аптекмана, к Основному кружку (61 чел.) примыкало «не менее 150 человек» из местных групп общества[782]. Автор специальной монографии о «Земле и воле» П.С. Ткаченко обоснованно заключил, что в действительности землевольцев было гораздо больше[783].
В любом случае для организации всероссийского значения, каковой являлась «Земля и воля», сил у нее даже по тому времени было все-таки немного. К тому же, и это главное, она не имела должной социальной базы. Мало того, что она не могла опереться на сколько-нибудь широкие массы народа. В ней самой группировались почти исключительно революционеры-интеллигенты плюс несколько рабочих.
Тем не менее, именно землевольцы 70-х годов впервые в истории русского освободительного движения создали по-настоящему боевую централизованную революционную организацию столь широкого, фактически общероссийского масштаба. Первые исследователи народничества, да и некоторые мемуаристы, приписывали эту заслугу народовольцам. Возражая им, Г.В. Плеханов в 1901 г. и В.И. Ленин в 1902 г. резонно указывали на «Землю и волю»: «Та превосходная организация, которая была у революционеров 70-х годов и которая нам всем должна бы была служить образцом, создана вовсе не народовольцами, а землевольцами»[784].
«Земля и воля» сделала шаг вперед по сравнению со своими предшественниками не только в организационном, но и в идеологическом отношении. Ее программа, хотя она и уступала зрелостью и основательностью будущей программе «Народной воли», была все же более рациональной, чем все предыдущие программы народников. Первая редакция землевольческой программы (январь 1877 г.) разрабатывалась коллективно при руководящем участии супругов Натансон и С.А. Харизоменова[785]. Вторая же, окончательная редакция (май 1878 г.), по свидетельству Г.В. Плеханова, «была формулирована» им[786].
«Конечным политическим и экономическим идеалом» русских народников «Земля и воля» провозглашала «анархию и коллективизм»[787]. В этом отношении землевольцы оставались на старых позициях как социалисты-утописты и анархисты. Но, в отличие от большинства народников первой половины 70-х годов, они уже не считали возможным установление анархии сразу или вскоре после революции, для них анархия – лишь «конечный идеал». «Мы, – гласит программа „Земли и воли“, – суживаем наши требования до реально осуществимых в ближайшем будущем, т.е. до народных требований, каковы они есть в данную минуту». Необходимость такого сужения мотивировалась тем, что, во-первых, «партия может быть влиятельною и сильною только тогда, когда она опирается на народные требования», и, во-вторых, тем, что стремления народа в России настолько «социалистичны», что их удовлетворение значительно приблизило бы конечную цель общества. Все программные требования были сведены «к четырем главнейшим пунктам».
1. «Переход всей земли в руки крестьянства» и распределение ее главным образом по общинам («мы убеждены, что две трети России будут владеть землею на общинном начале»).
2. «Полное мирское самоуправление», т.е. организация на территории России союзов общин, из которых «каждый определит сам, какую долю общественных функций он отдаст» своему правительству.
3. «Полнейшая свобода исповеданий».
4. Обязательство «содействовать разделению теперешней Российской империи на части соответственно местным желаниям», поскольку в состав ее входят «такие местности и даже национальности, которые при первой возможности готовы отделиться, каковы, например, Малороссия, Польша, Кавказ и пр.».
В первой редакции программы этот пункт формулировался осторожнее: «Земля и воля» «не должна препятствовать», теперь же – «обязана содействовать» разделению империи. Р.В. Филиппов усмотрел в этом пункте демократический интернационализм[788], В.М. Хевролина – бакунистский федерализм[789]. Думается, налицо здесь и то и другое.
Политических требований землевольцы не выдвигали, оставаясь на позициях специфически народнического аполитизма, т.е. полагая, что вершить следует не политическую, а более глубокую, всеохватывающую социальную революцию, побочным результатом которой, – «как дым при топке печи», – явится и политическая свобода[790].
В целом программа «Земли и воли» была глубоко демократической. Она отвечала самым насущным требованиям народов России. Афористически определил ее смысл Александр Михайлов: «В России одна теория, одна практика – добиться Воли, чтобы иметь Землю, иметь Землю и Волю, чтобы быть счастливым»[791]. Правда, социалистический (особенно ценимый самими землевольцами) акцент в программе на «общинном начале» и «мирском самоуправлении» был утопичен, но фактически он представлял собой лишь облачение вполне реального существа программы.
В самой программе было подчеркнуто, что она «может быть воплощена в жизнь только путем насильственного переворота, и притом возможно скорейшего», пока развитие капитализма не разрушило общину и не исказило «народное миросозерцание». Решающей силой революции землевольцы считали народные (главным образом, конечно же, крестьянские) массы. «Революции, – разъяснял центральный орган „Земли и воли“, – дело народных масс. Подготовляет их история. Революционеры ничего поправить не в силах. Они могут быть только орудиями истории, выразителями народных стремлений. Роль их заключается в том, чтобы, организуя народ во имя его стремлений и требований и поднимая его на борьбу с целью их осуществления, содействовать ускорению того революционного процесса, который по непреложным законам природы совершается в данный период. Вне этой роли они – ничто; в пределах ее они – один из могущественных факторов истории»