Дело в том, что группа народников, действовавших в 1876 – 1877 гг. на Украине и формально не входивших тогда в «Землю и волю», решила практически приступить к организации крестьянского восстания. Это был кружок «южных бунтарей»: В.К. Дебогорий-Мокриевич, Я.В. Стефанович, Л.Г. Дейч, М.Ф. Фроленко, А.М. Макаревич, В.И. Засулич и др., всего – до 25 человек.
В то время Киевская губерния (особенно ее Чигиринский уезд) была очагом сильных крестьянских волнений, охвативших 19 волостей с населением в 40 тыс. человек[820]. Крестьяне требовали душевого передела земли и отказывались подчиняться помещикам. Защиту от помещиков они искали у царя. Один из них, Фома Прядко, вызвался быть «ходоком» к царю и добрался до Петербурга, но там был арестован и отконвоирован на родину. Теперь Прядко больше прежнего уверовал в то, что царь – за народ (потому дворяне и не допускают к нему крестьян!) и развернул среди земляков пламенную агитацию за передел земли, категорически им внушая: «царь скоро сам прикажет сделать это». Власти учинили массовые аресты, вызвали войска, подвергли крестьян дикой экзекуции с поркой, тюрьмой и высылкой, но долго не могли подавить волнения. Этим и решили воспользоваться «южные бунтари».
По их мнению, просвещать крестьян, распространять среди них книжки – значило попросту терять время; нужно вооружиться, возглавить крестьянский люд и повести его в бой. С этой целью «бунтари» начали приобретать револьверы и казацкие седла, учились стрелять и ориентироваться по картам, готовясь поднять новую «гайдаматчину» á la «Колиивщина» 1768 г. Но первые контакты с крестьянами убедили их в том, что крестьяне повсеместно верят в царя и только от него ждут передела земли. Тогда «бунтари» задумали поднять крестьян на восстание от имени и во имя царя. Вся группа не успела осуществить этот замысел, поскольку она к концу 1876 г. распалась, но трое ее участников во главе с Яковом Стефановичем довели задуманное до конца.
Стефанович и его помощники Лев Дейч и Иван Бохановский завели сношения с Чигиринскими крестьянами и вызвались хлопотать об их деле перед царем. Стефанович взял на себя роль ходока к царю, на время исчез, якобы в Петербург, а на деле по соседству, в Киев, сочинил с помощью Дейча и сам себе вручил тайные «царские» манифесты, а к началу 1877 г. вновь объявился перед крестьянами и рассказал им, с каким трудом он изловчился проникнуть к царю, какую имел с царем беседу и как царь назначил его – Дмитрия Найду – своим комиссаром с полномочиями действовать среди крестьян от царского имени. При этом Стефанович показывал крестьянам напечатанные в подпольной типографии подложные документы: «Высочайшую тайную грамоту» Александра II и «Устав Тайной дружины», высочайше утвержденный царем. В грамоте мнимый царь доверительно признавался крестьянам, что он 19 февраля 1861 г. даровал им «всю землю без всякого за нее платежа», но дворяне «хитростью и обманом» отрезали себе лучшие угодья; что царь вот уже 20 лет безуспешно ведет борьбу с дворянами за крестьян и, наконец, осознал: «только вы сами можете свергнуть с себя дворянское иго <…> и завладеть всею землею». Поэтому грамота призывала народ к восстанию и заканчивалась вдохновляюще: «Итак, осени себя крестным знамением, православный народ, и призови благословение Божие на святое дело твое <…> Александр II»[821]. «Такой бессовестной мистификации и такого могущественного орудия для того, чтобы волновать умы русской крестьянской массы, не придумывала ни одна забубенная воровская головушка из разинской или пугачевской ватаги», – вспоминал об этом С.М. Кравчинский[822].
Фигурируя поддельно-царскими документами, Стефанович с помощью Дейча и Бохановского начал вербовать крестьян в повстанческую «Тайную дружину» и за каких-нибудь семь-восемь месяцев вовлек в нее до 2000 человек. Возглавил «Дружину» ее атаман – отставной унтер-офицер Ефим Олейник, подчиненный «царскому» комиссару Дмитрию Найде, т.е. Стефановичу. На 1 октября 1877 г. уже намечалось восстание[823]. Но в августе, вследствие доноса священника, который выдал сыскным властям тайну исповеди заболевшего «дружинника», Чигиринский заговор был раскрыт.
Расправа с участниками заговора была короткой. Власти залпом арестовали до 1000 крестьян, но почти все они отделались административными взысканиями. Царизму выгодно было изобразить перед общественным мнением людей из народа обманутыми жертвами революционных совратителей. Так он и сделал. Суду были преданы лишь 47 крестьян-чигиринцев[824]. Стефанович, Дейч и Бохановский еще до суда, где им грозил смертный приговор, бежали из тюрьмы, благодаря фантастической изобретательности М.Ф. Фроленко (об этом речь – впереди). Что касается крестьян, то суд принял во внимание их политическую безотчетность и снисходительно приговорил шестерых из 47-ми к недолгим срокам тюрьмы, а всех остальных оправдал. Сенат пересмотрел приговор и определил Олейнику, Прядко и еще двоим чигиринцам по 12 лет каторги, но царь заменил для всех четырех каторгу ссылкой[825].
Часть землевольцев отнеслась к чигигиринскому начинанию Стефановича сочувственно, их оно «совершенно ослепило»[826]. Самый факт создания (впервые в России) массовой революционной организации из крестьян настолько магнетизировал их, что они готовы были если не забыть, то простить неблаговидный способ достижения цели. На Совете «Земли и воли» в Петербурге в 1878 г. «чуть ли не большинство»[827] во главе с Валерианом Осинским выступило за использование Чигиринских методов борьбы. Плеханов и Аптекман возглавили противников чигиринщины, ссылаясь, в частности, на авторитетное предостережение М.А. Бакунина: «народа никогда и ни под каким предлогом и для какой бы то ни было цели обманывать не следует»[828]. В результате, чигиринский способ действий народники раз и навсегда отвергли.
Чигиринское дело осталось беспрецедентным в практике народников, но не случайным эпизодом. Оно отразило в уродливой форме (как ранее нечаевщина – по отношению к самим народникам) революционный порыв народников по отношению к крестьянству. Непоколебимо веруя в революционность крестьянских масс и не осязая ее, народники ради того, чтобы поднять крестьянство на выступление, готовы были эксплуатировать существующее крестьянское мировоззрение, наивную веру крестьян в царя. К чести народников, они в большинстве своем отвергли чигиринщину, как в свое время нечаевщину, и сберегли нравственную основу русского освободительного движения.
Агитация среди крестьян занимала главное место в практике землевольцев. М.Ф. Фроленко даже называл «Землю и волю» «народнически-поселенческой партией»[829]. Вместе с тем «Земля и воля» активно действовала среди интеллигенции и рабочих. Эта ее деятельность развивалась главным образом в Петербурге. Особый размах она приняла с весны 1878 г., когда «конгресс» «Земли и воли» обновил программу и устав общества.
В то время общественная атмосфера в столице была наэлектризована только что закончившимся процессом «193-х» и покушением Веры Засулич на жизнь петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова. Общество становилось все более оппозиционным к правительству. Наиболее решительно вела себя учащаяся молодежь, которая «буквально рвалась в бой, куда бы ее ни повели»[830]. В такой обстановке землевольцы мобилизуют значительную часть сил на пропаганду и агитацию среди петербургского студенчества. Именно студенческую среду – молодую, энергичную, просвещенную – народники всегда считали самой благоприятной для вербовки революционных кадров. Землевольцы в своей пропагандистско-агитационной деятельности среди студентов тоже рассчитывали прежде всего на подготовку кадров для своего общества.
Формы пропаганды и агитации в студенческой среде у землевольцев не изменились по сравнению с первой половиной 70-х годов: подбирались надежные помощники, организовывались кружки, в них обсуждались рефераты, проводились беседы и дискуссии на злобу дня, выдвигались требования к властям. Только теперь содержание пропаганды стало конкретнее, ближе к народным потребностям и к корпоративным интересам самих студентов.
Положение российского студенчества и в политическом, и чисто в материальном положении было тогда крайне бедственным. Например, в Московском университете, где к началу 80-х годов было больше 2 тыс. студентов, преобладали разночинцы – в массе своей необеспеченный, остро нуждающийся люд. По общему мнению, тогда в Москве прожить меньше, чем на 25 рублей в месяц, было почти невозможно. А между тем, очень многие студенты имели всего 15 руб. в месяц. Питались они кое-как: чаем, сыром и черным хлебом, на обеды денег не хватало. По подсчетам П.И. Иванова, 11% московских студентов не имели на месяц и 15 руб. Они пользовались бесплатными обедами в кухмистерских – для самых бедных. О таких обедах студенты говорили: «Не успеешь дойти до дому, как опять есть хочется»[831]. Сверх всего надо было еще платить за учебу. Немудрено, что когда наступал срок вносить плату, до трех четвертей студентов Московского университета оказывались в списках подлежавших исключению и лихорадочно, но зачастую тщетно, изыскивали возможность продолжить учебу.
Прибавив к этому произвол властей, мелочный надзор, полицейскую опеку над вузами, бесконечные запреты, преследования всякого инакомыслия (не в одной Москве, а по всей России), легко понять тот дух недовольства и брожения, которым было проникнуто российское студенчество 1870-х годов. Землевольцы использовали этот дух, идейно вооружали студентов, придавали их брожению организованность. Не довольствуясь пропагандой, они развернули среди петербургских студентов агитацию: устраивали самочинные сходки, обструкции властям, попытались даже организовать уличн