. Но уже в «Программе рабочих…», а затем и в других документах ИК 1881 – 1882 гг. народовольцы подтвердили право всех национальностей России «на полную политическую независимость» вплоть до отделения, хотя и с оговоркой: до полной победы «нового строя» действовать сообща, а не «брести врозь»[1093].
Итак, в отличие от «Земли и воли», которая объявляла своей программной целью анархию, программа народовольцев отрицала анархизм и признавала необходимым революционное государство в форме демократической республики, «народного самодержавия», как выражались народовольцы[1094]. Вождь «Народной воли» А.И. Желябов в речи на суде подчеркнул: «Мы – государственники, не анархисты. Анархисты – это старое обвинение»[1095]. Другой лидер партии А.А. Квятковский тоже со скамьи подсудимых разъяснял: «Мы отрицаем только данную форму государственной организации, как такую, которая блюдет интересы лишь незначительной части общества, интересы капиталистов, землевладельцев, чиновничества и проч.»[1096]. Таким образом, в понимании государства народовольцы поднялись выше своих ближайших предшественников, освободились от присущего народникам 70-х годов анархистского нигилизма по отношению к государству.
С другой стороны, однако, народовольцы вслед за П.Н. Ткачевым, хотя и в менее резкой форме, отрицали наличие у царского самодержавия социальной опоры, полагая, что царизм должным образом не связан с российской действительностью ни экономическими, ни политическими корнями, чуть ли не «висит в воздухе», как говаривал Ткачев. «Русское правительство – железный колосс на глиняных ногах, – читаем в передовой статье первого же номера газеты „Народная воля“, – оно не опирается ни на чьи интересы в стране, оно живет само для себя и потому не имеет поддержки ни в чем, кроме грубой силы»[1097]. Народовольческие публицисты утверждали, что недостает «только сильного толчка», дабы от «подгнивших устоев» самодержавия «остался один прах»[1098].
Разумеется, не все народовольцы были настроены так шапкозакидательски. Федор Юрковский, к примеру, мрачно иронизировал: «Оно, конечно, поболтать о гниении столпов можно, да гляди, как бы не пришлось еще поболтаться на этих столпах»[1099]. Но это был голос меньшинства. Большинство же, по крайней мере в 1879 – 1881 гг., считало «одряхлевшее», «допотопное» самодержавие, этот «тысячелетний истукан деспотизма», обреченным на скорую гибель и лишь после 1 марта 1881 г., да и то не сразу, в условиях спада революционной волны отступило к более трезвой оценке сил революции и реакции. Правда, в отличие от Ткачева, народовольцы никогда не предполагали декретировать революционные преобразования сверху, от имени партии, захватившей власть, а всегда выступали за передачу власти Учредительному собранию, избранному снизу, свободно и всенародно.
Вместе с анархистским нигилизмом по отношению к государству народовольцы отбросили и характерный для 70-х годов специфически народнический аполитизм. Программа «Народной воли» декларировала необходимость политической борьбы с царизмом и завоевание политических свобод. Взяв курс на политическую борьбу, народовольцы преодолели «ходячий предрассудок, что будто бы, участвуя в ней, мы загребаем своими руками жар для других, что результатами победы воспользуется не народ и не социалисты. Мы думаем совершенно наоборот. Именно устранившись от политической деятельности, мы загребаем жар для других. Именно устранившись от политической борьбы, мы подготовляем победу для враждебных народу элементов, потому что при такой системе действий просто дарим им власть, которую обязаны были бы отстоять для народа»[1100].
Как известно, еще декабристы, а позднее и революционеры начала 60-х годов признавали необходимой политическую борьбу и выдвигали в своих программах[1101] политические требования. Но в середине 60-х годов народники отступили от политических традиций прошлого и вплоть до возникновения «Народной воли» сторонились «политики». Первый шаг к освобождению революционной России от анархистского отрицания политической борьбы сделали рабочие организации 70-х годов – «Южнороссийский союз рабочих» (1875 г.) и «Северный союз русских рабочих» (1878 – 1880 гг.). В программах этих союзов рабочие (большей частью учившиеся революционному делу у народников) обязались бороться за политические свободы, показав тем самым, что они в данном отношении переросли своих учителей. Это было важным достижением русской демократической мысли и, безусловно, наряду с другими обстоятельствами, повлияло на программу «Народной воли». Но рабочая струя в русском освободительном движении была еще слабой и малоавторитетной. Главными деятелями движения оставались тогда народники (интеллигенты, преимущественно разночинцы). Поэтому только решительный поворот народников (в лице народовольцев) к «политике» утвердил идею политической борьбы как определяющую в движении.
Шаг вперед к политической борьбе, сделанный народовольцами, недостаточно усматривать в том, что, как полагают иные исследователи, была восстановлена политическая традиция 60-х годов[1102]. При таком подходе к вопросу само понятие «шаг вперед» теряет смысл, ибо предполагается, что народовольцы лишь возвратились к тому, что уже было достигнуто в 60-е годы. Между тем, надо учитывать, что аполитизм (заметный даже у Герцена, а с середины 60-х годов получивший всеобщее распространение) был одним из главных проявлений народнического анархизма, а этот народнический анархизм – во всех его проявлениях – органически вытекал из магистральной, тоже герценовской, идеи народничества о возможности миновать капитализм, и потому его, как болезнь роста, необходимо было пережить, преодолеть. В преодолении же анархизма решающим стало то обстоятельство, что именно в 70-е годы он исчерпывающе проявил себя как руководство к революционному действию, до конца обнаружив свою несостоятельность. Таким образом, переход «Народной воли» к политической борьбе как «отрицание отрицания» политики был не просто возвратом к прошлому, а завоеванием нового, более высокого рубежа, определенным шагом вперед. Теперь и только теперь стало ясно, что анархизм к демократии и социализму не приведет, что к социалистической (в понимании народников, высшей) демократии нет другого пути, кроме как через политическую свободу. «Наш социалист, – писала газета „Народная воля“, – ведет политическую борьбу так же естественно, как естественно говорит прозой человек, не имеющий даже никакого понятия о прозе и поэзии»[1103].
В экономической области народовольцы программировали радикальные меры, вплоть до национализации земли, фабрик, заводов. Со страниц своего центрального органа они прямо заявили о своем намерении «уничтожить частную собственность на землю и на орудия крупного производства»[1104]. При этом собственность на орудия мелкого производства, а с нею и мелкое товарное производство сохранялись.
Народовольцы, как и все вообще народники, были социалистами-утопистами, верившими в крестьянскую общину как зародыш социализма. Поэтому они считали, что национализация земли с передачей ее в пользование крестьянским общинам при мирском (т.е. опять-таки общинном) самоуправлении приведет Россию к социализму, минуя капитализм. Самый факт капиталистического развития в России народовольцы не отрицали. Напротив, они констатировали, что «в деревнях крестьянская земля постепенно переходит в руки кулаков и спекуляторов; в городах фабричные и заводские рабочие попадают все в большую кабалу к фабриканту; капиталисты становятся силой…»[1105]. Но в представлении народовольцев российский капитализм был «искусственным детищем деспотизма» («у нас не государство есть создание буржуазии, как в Европе, а наоборот, буржуазия создается государством»), и, стало быть, свержение царизма в результате политического переворота могло бы «подсечь в корне» его экономическое «детище»[1106].
Все это представлялось народовольцам тем более реальным, что они отождествляли капитализм с крупной промышленностью. В мелком крестьянском хозяйстве корней капитализма они не усматривали. Напротив, мелкое крестьянское хозяйство народовольцы считали «народным общинно-социалистическим строем»[1107]. Следовательно, опасность развития капитализма из такого типа хозяйства они исключали. Руководствуясь таким «ходом идей», народовольцы и определили свою экономическую программу и вообще запланированную ими крестьянскую революцию как социалистическую, тогда как «ход вещей» (уровень производства материальных благ, степень его обобществления, расстановка социальных сил) указывал на то, что грядущая революция в России могла быть только демократической.
Впрочем, социализм народовольцы провозглашали теоретически и не ставили его в порядок дня практически. Он был для них «путеводной звездой», пока недостижимой, но они считали, что предусмотренные их программой «перемены в порядках должны приближать жизнь к социалистическому строю»[1108]. Одно бесспорно: эти «перемены» совокупно (при всей утопичности отдельных, «общинно-социалистических» требований) отвечали жгучим потребностям национального развития России и уже тогда поставили бы нашу страну вровень с передовыми державами Запада.