[1396]. Впрочем, размах и воздействие рабочего движения на политику «верхов» до середины 80-х годов тоже оставались еще слабыми.
Своеобразие второй революционной ситуации заключалось в том, что ее решающим фактором было не массовое движение, как в 1859 – 1861 гг., а революционно-демократическое, народническое, выражавшее интересы масс. За 20 лет между 1861 и 1881 гг. революционно-демократический лагерь буквально приумножил себя. Главной силой этого лагеря в 1879 – 1881 гг. являлась «Народная воля», которая тогда вела, как выразился жандармский генерал П.А. Черевин, «querre á mort» (войну не на жизнь, а на смерть)[1397] с царизмом. Именно натиск народовольцев, этот «нож деятелей, приставленный к горлу правительства» (выражение Ф. Энгельса), главным образом и обусловил новый после 1859 – 1861 гг. кризис «верхов» в России. Разумеется, здесь надо иметь в виду не один террор, а всю совокупность революционных действий «Народной воли». Более того, борьба «Народной воли» была вдвойне опасна для царизма ввиду угрозы ее соединения с массовым (прежде всего крестьянским) движением, ибо стихийный подъем крестьянских масс служил социальной базой народничества, питал собою его революционную энергию.
В отчетном докладе за 1878 г. шеф жандармов еще мог утешать царя: «Общее положение дел, относящихся до распространения пропаганды в России, отменно серьезно, но не безвыходно»[1398]. Доклады шефа жандармов за 1879 и 1880 гг. были уже безутешными. Кризис «верхов» год от году разрастался.
С конца 1879 г. «верхи» стали уступать революционному натиску. После ноябрьской «облавы» народовольцев на Александра II при дворе забили тревогу, громче прежнего заговорили о конституции, а два конституционных проекта – П.А. Валуева и вел. кн. Константина Николаевича – в январю 1880 г. даже подверглись обсуждению (безрезультатному) у царя[1399]. Когда же народовольцы чуть не взорвали Александра II в Зимнем дворце, правительственный лагерь пришел в смятение. Придворная знать кликушествовала от страха[1400]. «Льво-яростный (по выражению Н.С. Лескова) кормчий» реакции М.Н. Катков хныкал: «Бог охраняет своего помазанника. Только Бог и охраняет его»[1401]. Царь и министры боялись, что 19 февраля (по случаю очередной годовщины падения крепостного права) революционеры поднимут восстание. Из-за этого были даже отменены национальные торжества, назначенные на 19 – 20 февраля в честь 25-летия царствования Александра II[1402]. Сам царь между 5 и 19 февраля никуда не выходил из дворца. Класс имущих со дня на день ждал новых взрывов и всеобщей «резни». «Люди состоятельные выезжали за границу, ценные вещи в домах зарывали в подвалы», – свидетельствовали современники[1403]. «Только во время уже разгоревшегося вооруженного восстания бывает такая паника, какая овладела всеми в России (т.е. в „верхах“. – Н.Т.) в конце 70-х годов и в 80-м, – вспоминал действительный статский советник А.А. Плансон, – все ждали чего-то неизвестного, но ужасного. Никто не был уверен в завтрашнем дне»[1404]. «Всеобщую панику» в правящих сферах констатировали после февральского взрыва 1880 г. придворный генерал А.А. Киреев, генеральша А.В. Богданович, послы Германии (Ф. Швейниц) и Франции (М. Палеолог)[1405]. «Страшное чувство овладело нами, – плакался наследник престола, будущий Александр III. – Что нам делать?!»[1406]
Решено было искать спасения от революции в диктатуре. Через неделю после взрыва в Зимнем дворце, 12 февраля 1880 г., царизм учредил Верховную распорядительную комиссию из десяти самых хитроумных и находчивых (как сочли при дворе) сановников[1407] – орган беспрецедентный в российской истории. Главным начальником комиссии был назначен гр. Михаил Тариелович Лорис-Меликов.
Это был, бесспорно, самый находчивый и хитроумный из царских вельмож той поры. Его таланты и заслуги впечатляли и числом и разнообразием. В русско-турецкой войне 1877 – 1878 гг. он штурмом взял Карс, считавшийся неприступным, а затем управился с эпидемией чумы в Поволжье, когда казалось, что уже никто не сможет с нею справиться, причем удивил всю Россию, вернув казне недорасходованные средства. Наконец, будучи харьковским военным генерал-губернатором, Лорис-Меликов действовал достаточно энергично, чтобы заслужить одобрение правительства, и достаточно осмотрительно, чтобы не вызвать к себе сугубой ненависти революционеров; словом, изловчился стать единственным из генерал-губернаторов, кого ИК «Народной воли» не включил в список приговоренных к смерти.
В феврале 1880 г. Лорис-Меликов заявил себя при дворе чуть не Христом-Спасителем. Он был наделен почти неограниченными полномочиями. «Ни один временщик – ни Меншиков, ни Бирон, ни Аракчеев, – никогда не имели такой всеобъемлющей власти», – вспоминал он позднее сам о себе[1408]. Высочайший указ от 12 февраля доверял ему «делать все распоряжения и принимать вообще все меры, которые он признает необходимыми для охранения государственного порядка и общественного спокойствия как в С.-Петербурге, так и в других местностях империи»[1409]. Временных военных генерал-губернаторов («шесть Аракчеевых!») Лорис-Меликов подмял под себя. На какое-то время перед ним стушевался даже самодержец Всея Руси. Таким образом, если институт «шести Аракчеевых» в 1879 г. означал заметную децентрализацию власти в империи, то с учреждением Верховной распорядительной комиссии царизм ударился в другую крайность – чрезмерной централизации власти в руках некоронованной особы. Разумеется, обе крайности ущемляли принцип самодержавия и служили показателями его кризиса.
Став «полуимператором», Лорис-Меликов, естественно, позаботился об усиленной охране императора. 2 августа 1880 г. Верховная распорядительная комиссия специально обсудила вопрос о том, как обеспечить «благополучное проследование государя на Юг России», и выработала целую программу мер, «удостоившихся высочайшего одобрения». Так, вдоль всей линии железной дороги от Петербурга до Симферополя решено было выставить, кроме войск, полиции и железнодорожной стражи, по 10 «самых благонадежных» обывателей на каждую версту, а в извилистых местах – больше, чтобы каждый из них видел соседей и справа и слева[1410].
Главное же, Лорис-Меликов усматривал смысл своей диктатуры в том, чтобы создать благоприятные условия для победы над «крамолой» путем комбинирования репрессий против революционеров с послаблениями по отношению к либералам, дабы привлечь либералов на сторону реакции и таким образом изолировать революционный лагерь. В этом смысле он и действовал – расчетливо и ловко. С одной стороны, втихомолку расправлялся с революционерами: за 14 месяцев его диктатуры власти наскоро устроили 32 судебных процесса (почти все – в закрытом порядке) с 18 смертными приговорами. С другой стороны, Лорис-Меликов шумно творил либеральные послабления. Понимая, что «у него не отвалится язык от лишней либеральной фразы»[1411], он обещал расширить права земства (хотя обещанием дело и ограничилось); назначил сенатские ревизии для расследования чиновничьих злоупотреблений (хотя все злоупотребления сохранились); с помпой упразднил III отделение (хотя его функции не менее рьяно стал выполнять учрежденный без всякой помпы Департамент полиции); сместил с поста министра просвещения самого ненавистного из царских министров Д.А. Толстого (хотя заменивший Толстого А.А. Сабуров продолжал толстовскую политику) и т.д.[1412].
Либералы пришли в восторг от нового правительственного курса. Они и прежде старались не раздражать правительство, облекая свои требования в лояльные формы, ибо российская буржуазия росла под опекой царизма, привыкла бояться его и нуждаться в нем[1413]. Либералы хотели бы не ликвидировать самодержавие, а лишь выторговать у него какую-нибудь конституцию, «хоть такую, – иронизировали народники, – какую имеют от царя зубры в Беловежской пуще»[1414], только бы оградить себя от крайностей деспотизма и произвола. Они сочувствовали, а иные из них даже содействовали народовольцам в борьбе против самодержавия: информацией[1415], деньгами[1416], укрывательством[1417], ходатайствами перед властями. Так, почетный академик П.П. Семенов-Тян-Шанский постоянно хлопотал об освобождении или смягчении участи политических арестантов: «в Департаменте полиции <…> его называли официальным предстателем за интересы государственных преступников и прибавляли, что за многочисленные знакомства с преступниками его самого давно пора сослать»[1418]. Но террористический способ борьбы «Народной воли» либералы отвергали, как безрассудную крайность, лишь озлоблявшую царизм.
Сами они предпочитали действовать посредством унаследованных от 50 – 60-х годов адресных кампаний, причем адреса, которые подносились правительству, даже либерал И.И. Петрункевич сокрушенно называл «пошлыми, униженными, вполне ничтожными»