Гибель организаций Б.Д. Оржиха и А.И. Ульянова тоже еще не означала конца «Народной воли». В 1888 – 1889 гг. усилиями народовольцев, среди которых первую роль играла С.М. Гинсбург, был восстановлен петербургский центр партии[1525], а в 1889 – 1890 гг. М.В. Сабунаев и другие образовали многолюдную сеть народовольческих кружков в Поволжье (Кострома, Ярославль, Нижний Новгород, Казань)[1526]. В начале 90-х годов прямыми наследниками «Народной воли» выступили петербургская «Группа народовольцев» (1891 – 1896 гг) и партия «Народного права» (1893 – 1894 гг.)[1527]. Но все это, увы, представляло собой лишь тени старой «Народной воли» с ее «Великим ИК».
Отступая и погибая под ударами реакции, «Народная воля» тем не менее сохраняла революционную традицию в России. Идейная и нравственная сила, героизм и самоотверженность народовольцев неизменно привлекали к ним общественные симпатии и даже в стане врагов пробуждали чувства, близкие к уважению. Такие зубры реакции, как генерал Р.А. Фадеев, удивлялись «безумной отваге русских крамольников»[1528]. Верный слуга престола адмирал И.А. Шестаков с тревогой задумывался над тем, каковы должны быть обаяние, живучесть и перспективы революционного дела в России, если такие люди, как Желябов, ради него «шли на смерть с восторгом, как было в первую французскую революцию»[1529]. Сам царь Александр II, по свидетельству жандармского генерала П.А. Черевина, как-то признал: «Да, страные эти люди, в них есть нечто рыцарское»[1530]. Не зря председатель Петербургского военно-окружного суда генерал В.И. Цемиров на процессе «14-ти», в явное нарушение судебного этикета, вместо положенного «подсудимая Фигнер» вдруг раза два сказал «Вера Николаевна»[1531], а генерал Н.А. Середа, назначенный расследовать пропаганду в войсках по всей империи, при встрече с Верой Фигнер в ее тюремной камере почтительно поцеловал ей руку[1532].
Особое впечатление на современников производила вера народовольцев в историческую справедливость их дела – вера, которая так поразила наблюдательного генерала А.А. Киреева своей «страшной силой» на процессе 1 марта 1881 г.[1533] Впрочем, и на последнем из семи крупнейших судебных процессов «Народной воли» (по делу «21-го» в 1887 г.)[1534], Герман Лопатин апеллировал к суду истории точно так же, как это сделал на первом из тех процессов Степан Ширяев: «Вы представители заинтересованной стороны и не вам судить меня трезво и беспристрастно. Но я верю – и это моя единственная вера, утешающая меня во все горькие минуты жизни, – что над всеми нами и над вами в том числе есть суд высший, который произнесет со временем свой правдивый и честный приговор. Этот суд – история»[1535].
Итак, даже в годы торжества реакции «Народная воля» не без успеха старалась представить революционную идею в глазах россиян исторически оправданной и неодолимой. Тем временем в самом революционном движении с 1883 г. начался поворот от народничества к социал-демократии. Идейно перевооружаясь, русские революционеры продолжали борьбу с царизмом, и на первый план этой борьбы постепенно, но неуклонно, выдвигались социал-демократы. Однако царизм долго еще продолжал считать врагом № 1 именно «Народную волю» и против нее главным образом нацеливал свою карательную политику. «Полиция, власти, – вспоминала А.И. Ульянова-Елизарова (сестра В.И. Ленина), – считали тогда опаснее представителей народовольчества, идущих на насилие, несущих смерть для других и ставящих на карту и свою жизнь. По сравнению с ними социал-демократы, ставящие себе целью мирную пропаганду среди рабочих, казались мало опасными»[1536]. Поэтому царизм и преследовал их вполсилы, наказывал умеренно. В результате, как свидетельствовал об этом один из первых в России авторитетов социал-демократии М.С. Ольминский, революционная пропаганда и агитация стала требовать неизмеримо меньших жертв: «За что раньше платили десятками лет каторги и даже жизнью, за то с 80-х годов стали расплачиваться немногими годами ссылки»[1537]. На скамье подсудимых ни один социал-демократ[1538] до конца XIX в. не побывал.
Таким образом, народовольцы, как бы принимая огонь на себя, отвлекали внимание царских карателей от социал-демократического подполья и невольно доставляли тем самым русской социал-демократии возможность развиваться в условиях, более благоприятных, чем те, в которых действовала «Народная воля».
Заключение
Итак, русские революционеры-народники 1870-х – начала 1880-х годов, деятели «хождения в народ», «Земли и воли», «Черного передела», «Народной воли» боролись против царского самовластия, против социального, политического, экономического, духовного и национального гнета, стремясь утвердить в России свободу, равенство, демократию, совокупным и высшим проявлением которых они считали социализм.
Сегодня новоявленные хулители народников обвиняют их в том, что они-де рвались «на вершину власти» ради собственного блага и славы, а «более всего пугало революционеров благополучие народа, тогда они оставались ни с чем»[1539]. Такие обвинения столь же абсурдны, сколь кощунственны. Масса свидетельств, живых голосов истории удостоверяет, что каждый из революционеров-народников (за исключением буквально единиц) готов был душу свою положить за народ, о собственной же славе думал «так же мало, как о том, чтобы сделаться китайским богдыханом»[1540]. А.И. Желябов на вопрос царских судей об его занятиях ответил гордо: «Служил делу освобождения народа. Это мое единственное занятие, которому я много лет служу всем моим существом»[1541]. Соратники Желябова вправе были сказать то же самое. При этом они знали, что начинают борьбу, в которой им самим не дожить до победы. Софья Бардина и Петр Алексеев на процессе «50-ти», Ипполит Мышкин на процессе «193-х» потрясали слушателей революционными речами, зная, что это ведет их не на «вершину власти», а в «каторжные норы». А разве о собственном благе и власти думал Андрей Желябов, когда требовал приобщить его к делу о цареубийстве?
Предсмертные письма Валериана Осинского и Дмитрия Лизогуба, Софьи Перовской и Александра Квятковского, Николая Суханова и Александра Михайлова свидетельствуют, что эти люди поднимались на смертельную борьбу за «освобождение народа» готовыми погибнуть, но с верой в грядущий успех дела, ради которого они жертвовали своей жизнью. «Я знаю, за что погибаю, – написал перед казнью Д.А. Лизогуб, – знаю, сколько еще осталось моих товарищей; я знаю, что, несмотря на все преследования, число их увеличивается с каждым днем; наконец, я знаю, что самая правота дела говорит за его успех. Зная все это, я спокойно жду своего конца»[1542]. «Наше дело не может никогда погибнуть, – вторил Лизогубу В.А. Осинский. – Эта уверенность и заставляет нас с таким презрением относиться к смерти»[1543]. О своей судьбе они не жалели. «Насчет себя, – читаем в перехваченной записке Н.Е. Суханова из тюрьмы к товарищу, – я совершенно спокоен. Тут праздников уже не приходится ждать никаких: повесят и все тут, да на то и пошел»[1544]. О том же писали перед казнью на волю С.Л. Перовская и А.А. Квятковский[1545]. А.Д. Михайлов выразился еще энергичнее: «Прекрасна смерть в сражении!»[1546]. Поколение Желябова и Михайлова жертвовало собой, завещая бороться и побеждать следующему поколению, как это сделал в предсмертном письме народоволец Александр Баранников: «Живите и торжествуйте! Мы торжествуем и умираем»[1547]. О каждом из таких людей можно сказать словами народной мудрости: «Он как свеча, которая сжигает себя, но светит другим».
Тем и прекрасен тип русского народовольца, что он «соединяет в себе оба высочайших типа человеческого величия: мученика и героя»[1548]. Такое соединение всегда было свойственно истинным (т.е. бескорыстным) революционерам и противопоказано любым властолюбцам. Хорошо понимала это Марина Цветаева: «Властолюбцы не бывают революционерами, как революционеры, в большинстве, не бывают властолюбцами»[1549].
Разумеется, эти герои и мученики не были безупречны – ни в идейном, ни в деловом, ни даже в нравственном отношении, ибо вполне безупречных героев вообще не бывает. Они заблуждались идейно: с наивностью предвестников верили в утопию «русского социализма», идеализировали «коммунистические инстинкты» крестьянства и, в результате, переоценивали готовность России к революции. Однако сами их заблуждения не только извинительны, но и (отчасти) разумны как отправные шаги на пути к истине. Восточная мудрость гласит: «Река истины протекает через каналы заблужден