ть мужика к революции должна была, по мысли Герцена, разночинная интеллигенция. Именно ей Герцен осенью 1861 г. бросил исторический клич «В народ! К народу!» (15.175), который стал программным для нее на два десятилетия вперед.
Таковы основные идеи Герцена, составившие квинтэссенцию русского революционного народничества. Как и большинство народников, его последователей, Герцен сознавал, что желанная будущность Отечества далека. «Судьба России колоссальна, – писал он в 1849 г. своим московским друзьям, – но для нас виноград зелен» (6.291). Поразительно в доктрине Герцена то провидение, которое он огласил в том же 1849 г., как бы заглянув за 100 лет вперед в самую суть большевистского режима: «Социализм разовьется во всех фазах своих до крайних последствий, до нелепостей. Тогда снова вырвется из титанической груди революционного меньшинства крик отрицания, и снова начнется смертная борьба, в которой социализм займет место нынешнего консерватизма и будет побежден грядущею, неизвестною нам революцией» (6.110).
Вторым, после Герцена, основоположником народничества стал идейный вождь революционной демократии в России 1860-х годов, «русский Карл Маркс», как называли его западные эксперты[275], Николай Гаврилович Чернышевский (1828 – 1889 гг.). Он развивал (отчасти дополнил, а частью уточнил) народнические взгляды Герцена и придал законченность доктрине революционного народничества.
Сын, внук и правнук священнослужителей, выпускник Саратовской духовной семинарии и Петербургского университета Чернышевский был так же разносторонне одарен (хотя и не столь блестящ), как Герцен: философ, экономист, историк, публицист, литературный критик, беллетрист, он владел 10-ю иностранными языками и превосходно знал мировую литературу по гуманитарным наукам. В памятном («педагогическом», по выражению Герцена) 1848 году юный Чернышевский пришел к выводу о том, что революция в России необходима и неизбежна, стал, как он сам выразился, «решительно партизаном социалистов и коммунистов и крайних республиканцев»[276].
В советской историографии[277] до недавних пор Чернышевский изображался (с опорой, в частности, на записи в его юношеском дневнике) как «самый последовательный», т.е. фактически крайний революционер. Ему приписали даже чужие произведения именно такого, крайне-революционного характера, с призывами «к топору», – «Письмо из провинции» от «Русского человека» в «Колокол» Герцена и прокламацию «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон». Лишь в последние годы некоторые исследователи (в особенности, В.Ф. Антонов и А.А. Демченко) аргументированно доказывают, сколь далек был Чернышевский от идеи «топора», т.е. скоропалительного крестьянского бунта[278].
Как мыслитель, социалист, Чернышевский вслед за Герценом разрабатывал – главным образом в сочинениях 1857 – 1861 гг. («О поземельной собственности», «Критика философских предубеждений против общинного владения», «Суеверие и правила логики», «Апология сумасшедшего» и др.) – теоретические основы народничества. Для него, как и для Герцена, социализм означал прежде всего «экономическую справедливость», т.е. такое общество, где «отдельные классы наемных работников и нанимателей труда исчезнут, заменившись одним классом людей, которые будут работниками и хозяевами вместе» (9.487). При этом Чернышевский, подобно Герцену, считал необходимой для социализма демократию, которая «противоположна бюрократии и централизации», «требует самоуправления и доводит его до федерации»[279] (5.652 – 653).
Чернышевский разделял и герценовский взгляд о парадоксальном, казалось бы, «преимуществе отсталости» для народов, поскольку она позволяет им учесть опыт ушедших вперед и «сэкономить» время на пути к социализму: «история, как бабушка, страшно любит младших внучат» (5.387). Краеугольно-народнический тезис о крестьянской общине в России как зародыше социализма Чернышевский тоже воспринял у Герцена, но уже критически. «Нечего нам считать общинное владение особенной прирожденной чертой нашей национальности, – писал он, – а надобно смотреть на него как на общую принадлежность известного периода в жизни каждого народа. Сохранением этого остатка первобытной древности гордиться нам тоже нечего, потому что сохранение старины свидетельствует только о медленности и вялости исторического развития» (5.362, 363). Хотя Чернышевский, как и Герцен, усматривал в общине противовес капитализму и гаранта от «страшной язвы пролетариатства» (4.331), он, по крайней мере в двух отношениях, разошелся с Герценом.
С одной стороны, Чернышевский оспаривал герценовский скепсис относительно перспектив развития Европы[280]: «У Европы свой ум в голове, и ум гораздо более развитый, чем у нас, и учиться ей у нас нечему, и помощи нашей не нужно ей» (7.663). С другой стороны, если Герцен полагал, что для перехода к социализму достаточно освободить крестьян с землей при сохранении общины[281], то Чернышевский считал необходимым обеспечить крестьянам не только пользование землей, но и полный доход с нее (свободу от тяжелых налогов и выкупных платежей, кредитных обязательств). По Чернышевскому, община могла стать отправным пунктом на пути России к социализму лишь при условии, что общинное пользование будет сопряжено с общественным производством «земледельческих товариществ», которые полностью владели бы продуктом своего труда (7.59 – 60).
Чернышевский еще более отчетливо, чем Герцен, сознавал, что «светлое будущее» социализма в России «очень далеко, хотя, быть может, и не на тысячу лет от нас, но, вероятно, больше, нежели на сто или на полтораста» (5.610). Поэтому он, в отличие от Герцена, предусматривал и пытался даже обрисовать «переходное состояние» России между крушением феодального (после 1861 г. – полуфеодального) строя и торжеством социализма, когда «еще долго и долго» будут развиваться (параллельно и междоусобно) два уклада – общинный и капиталистический[282].
В 50-е годы, по наблюдению Р.Н. Блюма, Чернышевский «в целом еще стоял на социальных позициях и довольно отрицательно относился к политической революции»[283], о чем свидетельствует его статья 1858 г. «Кавеньяк». Но перед самой реформой 1861 г. и после нее, т.е. в условиях революционной ситуации, Чернышевский (опять-таки в отличие от Герцена), оставаясь «социальщиком», все больше внимания уделял политике. Вот его тезис из статьи 1860 г. «Июльская монархия»: «Политическая власть, материальное благосостояние и образованность – все эти три вещи соединены неразрывно <…> Кто не пользуется политической властью, тот не может спастись от угнетения, то есть от нищеты, то есть от невежества» (7.97 – 98).
В самом подходе к революции как таковой (социальной ли, политической) Чернышевский тоже отличался от Герцена. Если Герцен принимал реформу как способ коренного общественного переустройства (на одном уровне с революцией), то Чернышевский считал ее лишь полумерой, подспорьем, которое облегчает, но само по себе не обеспечивает достижения цели. «Только сила отрицания от всего прошедшего есть сила, созидающая нечто новое и лучшее», – эзоповски писал он о революции в подцензурной печати (3.9); «все общество начинает высказывать потребность одеться с ног до головы в новое: штопать оно не хочет» (10.96. Курсив мой. – Н.Т.). Можно считать, что Чернышевский придал революционную законченность народнической доктрине, поскольку он первым в России стал доказывать, что необходима полная и безвозмездная ликвидация помещичьего землевладения, тогда как Герцен и Огарев допускали умеренный выкуп земли крестьянами, хотя и с помощью государства. В июньской книжке «Современника» за 1857 г. Чернышевский прибег к математическим расчетам вымышленного бухгалтера Зайчикова, которые дали искомый результат: выкуп = 0 (4.800)[284]. Подцензурно он отрицал и юридическое право помещиков на вознаграждение за землю (5.731).
И все-таки «к топору» Чернышевский Россию не призывал ни до, ни во время революционной ситуации, понимая, что народ не готов к такому призыву. «В истории, – разъяснял он, – слишком часто задача бывает не в том, какой путь самый лучший, а в том, какой путь возможен при данных обстоятельствах» (9.434). При данных же обстоятельствах (рубеж 1850 – 1860-х годов) ставка на «топор» не получила бы народной поддержки: пока «только еще авангард народа – среднее сословие – уже действует на исторической арене, да и то почти лишь только начинает действовать, а главная масса еще и не принималась за дело, ее густые колонны еще только приближаются к полю исторической деятельности» (7.666). Вот почему в 1857 – 1858 гг. Чернышевский держал курс на создание широкого антикрепостнического фронта, способного принудить царизм к радикальной реформе, а с 1859 г., когда выяснилось, что вырвать у царизма такую реформу не удастся, избрал новый курс – на мобилизацию революционных сил, которые смогли бы заняться подготовкой к «исторической деятельности», т.е. к решающему выступлению «густых колонн» народа[285]. В этом помогали Чернышевскому его соратники – Н.А. Добролюбов, Н.В. Шелгунов, М.И. Михайлов, деятели первой революционно-народнической организации «Земля и воля» 1861 – 1863 гг. Что касается тактических совпадений позиции Чернышевского (как, впрочем, и Герцена) с позицией либералов, вроде Б.Н. Чичерина и К.Д. Кавелина, то они были временными и не показательными ни для Чернышевского с Герценом, ни для либералов. Как говорится в хорошей русской басне: