поначалу не реагировала, а потом улыбнулась. Потом она что-то сказала, и они с Костиным оба рассмеялись. Спустя несколько минут они все вместе уже ехали на старенькой «эмке»[15] к Ковальским. Потом была трогательная встреча, восторженные выкрики и стальное рукопожатие Болеслава Яновича, который тут же принялся говорить жене что-то типа: «Я же говорил! Я знал…» Рита не сказала ничего. На миг оторвавшись от вновь обретённой дочери, она обняла Зверева за шею и поцеловала в щёку. Ковальский, который в этот момент снова что-то громко декламировал, застыл на полуслове, потом прокашлялся и продолжил как ни в чём не бывало. Рита смотрела на Зверева влажными глазами.
Отогнав воспоминания о вчерашней ночи, Зверев посмотрел на своего нового помощника. Парень сидел неподалёку и тоже глядел в окно. Ай да Венечка! Ай да морячок! Такие ловкачи, как этот паренёк, сейчас были Звереву ой как нужны. Зверев улыбнулся сам себе: теперь ведь и в самом деле придётся называть этого парня Вениамином!
Когда они вошли в здание, Зверев велел Костину писать рапорт на перевод, а сам направился в кабинет к Корневу. Он не сомневался, что уговорит подполковника на перевод парня в оперативный отдел. Он также твёрдо решил, что обязательно привлечёт Костина к поискам Фишера, но понимал, что с этим делом стоит повременить. После очередного самоустранения Зверя от поисков Фишера Корнев, наверняка, не просто зол – он обязан быть в ярости.
Без стука войдя в кабинет начальника, Зверев, как обычно, тут же развалился на диване. Он полез в карман за папиросами, и открыл уже было рот, но застыл на полуслове… Корнев улыбался. Когда же подполковник, не дожидаясь, что его об этом попросят, сам вынул из ящика стола пепельницу и поставил её на стол, Зверев окончательно впал в ступор.
– Похоже, мы нашли его, Паша! – заявил Корнев. – Нашли Дитриха Фишера!
Часть третьяАнтиквар
Глава первая,в которой капитан Зверев, чтобы доказать свою прозорливость, использует не совсем гуманные методы допроса
С большинством подозреваемых сотрудники следственного отдела работали в своих собственных кабинетах, довольно часто они проводили допросы прямо в камерах, однако для особых случаев в Управлении псковской милиции имелось особое помещение.
Комната для допросов располагалась в левом крыле здания в полуподвальном помещении рядом с гаражными боксами. Чтобы попасть сюда, нужно было пройти по лишённому окон коридору с низкими серыми потолками. Облезлые стены, покрытые бурыми пятнами, и затоптанные полы в комнате для допросов – всё здесь выглядело настолько зловещим, что одна только обстановка была способна в одно мгновение нагнать жути на любого, кто против своей воли оказался в этом страшноватом помещении. Решётки на окнах были выкрашены в серебристый цвет всего неделю назад, но уже успели изрядно потускнеть. Окна были загажены мухами, а стеклянный графин, стоявший на подоконнике, весь давно покрылся снаружи пылью, а изнутри желтоватым известковым налётом.
Посреди комнаты стоял обтянутым затёртый зелёным сукном письменный стол, на котором помимо телефона, чернильницы и огромной настольной лампы лежали пачка «Беломора» и спички. Окна помещения выходили как раз на стены соседнего корпуса, поэтому здесь всегда не хватало света. Комната не считалась угловой, но стены в ней почти всегда были покрыты тёмными пятнами и промерзали зимой. От постоянной сырости одиночный фонарь, висевший под самым потолком, постоянно мигал и искрил. Коменданту объекта, скрюченному старикашке, приходилось то и дело менять перегоревшие лампы, поэтому он всякий раз слёзно умолял очередного капитана или майора, собиравшегося вести допрос, не пользоваться верхним светом хотя бы днём, а зажигать лишь настольную лампу. «Только вчера очередную лампочку в плафон вставил, – всякий раз жаловался Трошкин. – Горят, окаянные, хоть стой, хоть падай. Где ж мне их на всех напастись?» Некоторые шли бедолаге навстречу и допрашивали подозреваемых в полутьме, но Шувалова не особо волновали насущные трудности престарелого старичка-коменданта. Сегодня верхний свет в допросной горел, хотя на часах было пятнадцать минут двенадцатого.
Сам Шувалов, скривив лицо, сидел за столом на одном из двух находящихся в помещении стульев. Перед ним лежала раскрытая на первой странице папка, в которой хранилось личное дело капитана Ромашко́. Шувалов давно уже изучил материалы дела и теперь пристально рассматривал вложенную в него фотографию. На фото была запечатлена группа молодых людей в военной форме, лицо одного из них, третьего слева в первом ряду, было обведено красными чернилами. Из коридора послышался звук шагов. Дверь распахнулась, и в кабинет вошли Корнев и Зверев. Шувалов не сдержал довольной ухмылки. Вот они – приятели не разлей вода! Один напыщенный солдафон с наполеоновскими замашками, другой просто хам и выскочка. Что, умылись? Вот мы и узнали, кто настоящий мастер своего дела. Пока ваш хвалёный Зверь где-то пропадал, он – Шувалов Виктор Матвеевич – не сидел без дела…
Когда Шувалов отправлял запросы в различные ведомства на девятерых сотрудников Управления, которых он включил в списки главных подозреваемых по делу Фишера, он не особо надеялся на скорый результат. Первые четыре ответа на его запросы помогли исключить из списка подозреваемых трёх офицеров-фронтовиков и одного бывшего сержанта лётчика. Следующие два письма не дали ничего полезного, а вот седьмое письмо заставило Шувалова насторожиться. В письме было сказано, что во время одной из бомбёжек архив военного училища был частично уничтожен. Однако сохранились списки выпускников. В списках курсантов сорокового года выпуска значился некий Кирилл Егорович Ромашко – уроженец Брянщины. Отличник боевой и политической, спортсмен и активист, по завершении учёбы был направлен в Смоленский гарнизон Западного военного округа для дальнейшего прохождения службы.
Личное дело, хранящееся в архиве Управления, подтверждало то, что младший лейтенант Ромашко прошёл всю войну, дослужившись до командира отдельного батальона. Кавалер ордена Красной Звезды – был дважды ранен, после войны уволен с военной службы и по собственному желанию прибыл в Управление милиции города Пскова для дальнейшего прохождения службы. Ромашко уже второй год занимал должность заместителя начальника тыловой службы Управления и зарекомендовал себя как честный коммунист-ленинец. Всё это и многое другое уже заставило бы Шувалова вычеркнуть Ромашко из списка подозреваемых, но на глаза следователю попалась фотография группы курсантов-выпускников Ленинградского училища. На этом фото один из курсантов был обведён в кружок, а на обратной стороне была сделана надпись: «Кирилл Ромашко». Шувалов сумел дозвониться в Ленинград, отыскал того, кто отправлял письмо и получил конкретный ответ: на фото кружком обведён именно Кирилл Ромашко. Выходило, что Ромашко, выпускник Ленинградского училища, и Ромашко, заместитель начальника тыла Управления, – это два разных человека.
Войдя в кабинет, Корнев сухо кивнул Шувалову и устроился на лавке в углу. Он тут же пригладил зачёсанные назад волосы и сцепил руки в «замок». Зверев тут же подошёл к окну, распахнул форточку, после чего приблизился к столу и взял из рук Шувалова фото.
– Значит, на основании этого фото ты решил, что наш зам по тылу и есть наш «душегуб»? – спросил Зверев.
– По-твоему, парень на фото похож на нашего Ромашко? – так же сухо ответил Шувалов.
– Это два разных человека, но что это доказывает? Лишь то, что наш тыловик не тот, за кого себя выдаёт!
– Есть ещё доказательства!
– Какие?
Шувалов посмотрел на Корнева, словно желая заручиться его поддержкой, и ответил резко:
– Пока вы, Павел Васильевич, где-то пропадали, я приказал нашим оперативникам проследить за Ромашко.
Брови Зверева сдвинулись, он вопросительно глянул на Корнева.
– Приказал? Если я не ошибаюсь, то ты, Степан Ефимович, назначил меня старшим в этом расследовании?
– Успокойся, Паша! – возбуждённо выкрикнул Корнев. – Ты, он… какая разница? Сам виноват! Пропал куда-то, как всегда, а дело-то стоит. Вот Виктор и взял на себя инициативу! Что тут такого?
Зверев махнул рукой.
– Ладно, дело ваше. Ну рассказывайте, что вы там выяснили?
– Оперативники сработали чётко, вот их рапорта.
– Так-так… очень интересно.
Шувалов поморщился, но не утратил спокойствия и продолжил, глядя в глаза Корневу:
– Ромашко за последние дни дважды навещал некоего Боголепова. Он антиквар и, как нам удалось выяснить, был замечен в пособничестве немцам в годы войны. Осудить его не осудили, но то, что Боголепов находится на особом контроле у органов госбезопасности, – это факт.
– И только на основании этого вы решили, что наш Ромашко – это Фишер?
– Боголепова зовут Андрей Алексеевич, и мы предположили, что он может быть тем самым Андреем, про которого перед смертью рассказал Лёнька Кольщик. Сейчас Славин с двумя оперативниками выехал на квартиру Боголепова, думаю, что его скоро доставят. – Шувалов снова посмотрел на Корнева, тот одобрительно кивнул.
– А вы не поторопились с задержанием Боголепова? Если я правильно понял, то на него у вас ничего нет…
– Боголепов – больной старик и инвалид. Уверен, что если его хорошенько прижать, он заговорит.
Зверев усмехнулся, вернул Шувалову фото и встал у стены. Приглядевшись, Шувалов понял, что Павел Васильевич любуется сгрудившимися у окна голубями.
– Сколько ещё ждать? – спустя пару минут довольно резко поинтересовался Корнев.
– Сейчас уточню! – буркнул Шувалов и потянулся к телефону, но в этот момент в коридоре снова послышались шаги. Конвойный ввёл арестованного.
По своему роду деятельности Шувалов почти не общался с капитаном Ромашко; возможно, из-за схожести их характеров. Оба были необщительны и считались занудами. Внешне они отличались. Ромашко был ниже ростом и моложе Шувалова – согласно данным из личного дела, ему было тридцать два. Несмотря на то что после двух суток, проведённых в «одиночке», подбородок капитана уже успел покрыться густой щетиной, Ромашко больше походил на холёного подростка, тогда как Шувалова в его сорок семь за глаза называли стариком. У арестованного было овальное лицо, довольно пухлый рот, свои светло-русые волосы Ромашко зачёсывал на левый бок, китель капитана был застёгнут на все пуговицы. Шувалова слегка смутил блеск сапог Ромашко. Наверняка щётку и ваксу дал ему кто-нибудь из сотрудников охраны. Надо будет самому ещё раз проинструктировать охрану, а то как бы кто-нибудь ещё не умер от остановки сердца.