Когда подъехали ко двору, было уже далеко за полдень. Дом с верандой и громоздкой трубой из красного кирпича, на который указал Саня Зорин, стоял немного на отшибе, между лесом и узкой речкой с покатыми берегами. Сам домик, обрамлённый увешанным плющом палисадом, казался небольшим, но довольно опрятным, обилие зелени и цветов завораживало с первых же минут. Цветы были повсюду: сам дом, саманная времянка и парник – всё было усеяно яркими красками, которые искрились и радовали глаз, всем своим видом словно бы игнорируя скорое приближение осени.
Саня Зорин, по каким-то там причинам не пожелавший участвовать в предстоящей беседе, сказал, что хочет прогуляться и направился в сторону речки, откуда из-за кустов раздавались голоса и девичий смех, а Михалыч, сославшись на усталость, откинулся на спинку водительского кресла и почти сразу же громко захрапел.
Отворив увешанную плющом калитку, Настя с Веней миновали палисадник, обрамлённый зарослями ярко-жёлтых хризантем и бледно-розовых гибискусов, и поднялись на крыльцо. Дверь дома открылась, и на пороге показалась немолодая, но довольно привлекательная женщина с необычайно прямой спиной и выразительным взглядом.
– Вы, очевидно, от Юдина! Прошу, – женщина указала на стоявшие на веранде стулья. – Я приглашу мужа, он сейчас выйдет. Может быть, чаю?
Настя хотела отказаться, но Веня её опередил:
– Покрепче, если можно, и я бы попробовал местного мёда! Говорят, он у вас здесь очень хорош.
Женщина довольно холодно посмотрела на Веню.
– Мы не занимаемся пчёлами, – она говорила с лёгким акцентом. – Но раз уж вы так просите, я поищу в кладовой, может, что и осталось из прежних запасов.
«Откуда он про мёд уже успел узнать?» – подумала Настя, и присела на одно из плетёных стульев. «Вообще-то мы не чаи сюда гонять пришли». Веня, не обращая внимания ни на холодные взоры хозяйки, ни на некоторую нервозность в поведении Насти, преспокойно пододвинул к столу кресло-качалку, стоявшее до этого у ограждения, и преспокойно уселся в него.
Спустя пять минут женщина появилась с подносом, на котором красовался чайный набор, тарелочка с баранками и небольшая мисочка с немного засахарившимся мёдом. Разлив по чашкам чай, хозяйка молча удалилась. После того как хозяйка ушла, Веня тут же набросился на мёд и сушки. Спустя минуты две, когда Веня наливал себе уже вторую чашку, показался и сам Андрес Янович. Довольно высокий, с жидковатой белёсой шевелюрой и морщинистым лицом, Андрес Садовод был скорее похож на школьного учителя, нежели на «правую руку» опасного рецидивиста. Ему было уже под семьдесят, он носил квадратные очки с толстыми стёклами и кутался в толстый шерстяной шарф. Андрес Янович мельком окинул посетителей, кивнул Насте и лёгким движением человека, который привык, что ему все обязаны беспрекословно подчиняться, велел освободить занятое Веней кресло.
Когда Веня освободил место и уселся ближе к Насте, Андрес Янович раскурил трубку и заговорил, всякий раз растягивая окончания фраз:
– Если я правильно понял, вы, молодые люди, интересуетесь пропавшей из монастыря иконой «Святой из Вифсаида», которая официально считается сгоревшей во время пожара в тысяча девятьсот двадцать пятом году?
– Совершенно верно! – ответил Костин.
– Если я правильно понял, вы не верите в то, что икона сгорела, верно?
– Совершенно верно! Икону видели во время войны, и человек, считающийся экспертом, заявил об этом довольно определённо.
Андрес Янович выпустил очередной клуб дыма, налил себе уже остывшего чая, сделал несколько глотков и продолжил:
– Ну что же, скажу вам, что вы не ошиблись, икона и впрямь не попала в огонь. Когда случился пожар, икона уже была спрятана в одном из подвалов монастыря, а настоятель официально заявил, что икона сгорела. Я знаю совершенно точно!
– Откуда же, позвольте узнать! – вновь перебил Веня.
– Тогдашний настоятель сам мне это сказал!
– Сам сказал? Вам?
Псково-Печорский монастырь, который в двадцатых годах, как я уже говорил, находился на территории Эстонии, сохранил всё своё имущество, в том числе сохранилась и бесценная икона. В двадцать пятом в независимой Эстонии началась аграрная реформа. В результате этой реформы большая часть земельных владений Псково-Печорского монастыря была конфискована. Времена были неспокойные, и настоятель монастыря, опасаясь, что в Эстонии произойдёт то же, что и в России, и вслед за конфискацией земель последует изъятие других ценностей, решил принять меры для сохранения иконы. Пожар был устроен умышленно! Настоятель сообщил, что икону будут реставрировать, и после этого сам приказал поджечь мастерскую. Когда горела мастерская, иконы, само собой, там уже не было. Вот и получается, что иконы, по официальной версии, больше не существовало. Когда же в сорок первом монастырь ограбили, из тайника пропала и заветная икона. Когда пришла милиция, в списке похищенного икона «Святой из Вифсаида» не значилась, так как официально не существовала. Однако, желая вернуть чудотворную реликвию, архимандрит Феофан, тогдашний настоятель монастыря, пришёл ко мне… к нам… точнее, к моему покровителю.
– Вы хотите сказать, к местному авторитету, точнее вору?
– Зачем же так грубо? Иннокентий Иванович, хоть и был вором, но был при этом человеком верующим…
– Иннокентий Иванович?..
– Здесь все называли его Кеша Архимед! Отец Феофан понимал, что это был единственный шанс вернуть «Святого из Вифсаида» законным владельцам. У Иннокентия Ивановича была хроническая обструктивная болезнь легких, к тому времени он уже почти не вставал с постели, поэтому я занялся этим делом.
– В газетах писали, что украденные вещи найдены, всё за исключением иконы.
– Это так.
– А что же случилось с похитителями, вам о них что-нибудь известно? – задал очередной вопрос Веня.
– Очевидно, вы их нашли, и они после этого исчезли! – встряла в разговор Настя.
Андрес Янович смерил девушку холодным взглядом, Веня исподтишка показал своей напарнице кулак. Андрес Янович неторопливо вытряхнул потухшую трубку, снова забил её табаком и раскурил. Только после этого он снова заговорил:
– Всё верно, в газетах писали о двух преступниках. Этих двоих нашли мёртвыми, и при них были украденные из монастыря вещи. Но на самом деле воров было трое, и среди них была женщина! Если вы больше не будете меня прерывать и делать нелепые выводы, я расскажу, как всё было на самом деле…
Глава вторая,в которой Андрес Садовод расскажет историю жизни двух несчастных детишек
Граница с Эстонией, 1905 г.
Она родилась в небольшой деревне южнее Печор в семи верстах от границы. Их мать была уроженкой Гатчины, но Верка так никогда и не узнала, как мать сюда занесло. Когда Верка спрашивала у матери об отце, та отвечала, что он был унтер-офицером императорского флота. Повенчаться они не успели, так как началась война, и отец, сразу же после того как ненароком её обрюхатил, был срочно переведён на Восток, где геройски погиб при Цусиме[30]. Планировалась ли у них с отцом свадьба на самом деле или нет, Верка так никогда и не узнала. Люська Карасёва, мать Верки, сызмальства считалась бабой непутёвой, крутила любовь с кем попало, и как частенько говаривала о ней соседка баба Гала: «Верка наша могла народиться от кого угодно – и от морского унтера, и от трактирщика Гришки, и от любого другого пробежавшего мимо Люськиной юбки кобеля».
Илюшу, по словам всё той же бабы Галы, Люське заделал Мишка Цы́ган, когда они вместе пьянствовали и резвились у них в хате, почитай, неделю. Когда кто-то донёс властям об устроенном на Люськином дворе бесчинстве, к ним на двор нагрянули жандармы. Мишка Цыган промышлял контрабандой и устроил в хате у Люськи схрон. Жандармы учинили обыск и без особого труда отыскали в погребе пять огромных тюков с чаем, крупную партию табака и, кроме всего прочего, какое-то краденое золотишко. Мишка спьяну, когда полиция нашла его барахло, бросился на жандармов с топором. Смутьяна скрутили, как и полагается, дали от души в рыло, и осудили Мишку на пять лет каторги, откуда он уже никогда не вернулся. Люську же тогда ещё долго таскали по судам, но со временем отстали, к тому моменту у неё уже стал показываться живот. В положенное время она разродилась, но в голове после всего этого у Люськи так и не прибавилось. Дети для неё были обузой, она так же гуляла и веселилась, только, к всеобщему одобрению, детей уж больше не народила.
Люська гуляла и пьянствовала, а Верка с Илюшей остались, хоть и при живой матери, сами по себе. Как-то раз, когда Илюше было девять, он случайно расплескал на штаны очередному материному полюбовнику горячие щи, та выпорола сына, выгнала его на улицу и заперла в сарае. Верка вступилась за брата и наорала на мать, за что тут же получила несколько затрещин и тоже угодила под замок. Но Верка выбралась через крышу и попыталась поджечь дом. Люськин хахаль, к счастью, не спал, он потушил огонь, а мать, когда бросилась на Верку с кулаками, увидела направленные на неё вилы. Материн сожитель долго матерился и, прихватив свои вещички, ушёл, а мать долго плакала. После этого мать немного притихла.
Верке было двенадцать, когда вспыхнула Гражданская война. В двадцать первом, когда окончательно спившись, мать уже перестала узнавать их с Илюшей, Верка собрала свои пожитки, забрала брата и отправилась в Петроград.
Ещё в поезде их, двух заморышей с одной котомкой на двоих, приметил средних лет господин в сером котелке и дорогом коричневом пальто. Он подсел, сунул голодному Илюше мятную конфету и спросил:
– Сироты?
– Зачем же сироты? У нас мамка имеется. Мы к тётке в Печоры едем… погостить! – уверенно заявила Верка, хотя никакой тётки у них и в помине не было.
Мужчина бегло окинул их драную одёжку, усмехнулся.
– А лет-то тебе сколько, красавица?
– Шестнадцать! – снова соврала Верка, уверено прибавив себе год.