Алевтине с её четвёртой группой повезло. Не особо распространенная кровь четвёртой группы требовалась редко. Тех же, у кого была первая группа, водили в приёмник гораздо чаще. Бывало, что у пленных брали кровь два, а то и три раза в день. Многие после недели такой донорской деятельности не могли самостоятельно выйти из накопителя. Кто-то умирал сам, кого-то уводили в овраг и расстреливали.
Поначалу раненых было не много, но потом их стало всё больше и больше. Стали привозить тяжёлых, многие из них умирали прямо на операционных столах. Немцы, которые поначалу воспринимали эту войну как увеселительную прогулку, на своей шкуре почувствовали, что русских так просто не возьмёшь.
Алевтина понимала, что её жизнь висит на волоске, но решила бороться до конца. Она ела всё, что давали, тогда ещё даже не представляя, что эта баланда станет на долгое время её привычной едой. Всякий раз, когда носатая медсестра-немка вгоняла ей в вену иглу и откачивала кровь, выйдя из приёмника, Алевтина шла в свою палатку под навес и тут же ложилась. Она лежала долго (это не запрещалось) и старалась двигаться как можно меньше, чтобы хоть как-то восстановиться. Она съедала всё, что им давали, не торопясь, тщательно прожёвывая и без того жидкую пищу. Она продержалась дольше других. Когда немцы заняли Псков, появилось много пленных, способных стать поставщиками крови. Госпиталь переехал, а Алевтину вместе с немногими выжившими снова отправили на станцию. Там Алевтину и её товарищей по несчастью уже ждали другие узники. Именно тут она и услышала новое вроде бы обычное слово, ставшее для неё кошмаром.
Кресты…
На этот раз они приехали довольно быстро. Прижавшись к стене вагона, чтобы хоть как-то отвлечься и не потерять сознание, она пела про себя, всё время тёрла до красноты истыканные иглами руки. Голова кружилась, её то и дело подташнивало.
Когда поезд остановился и дал протяжный гудок, солдат в серых кителях и касках сменили люди в чёрной униформе с зелёными воротниками и обшлагами рукавов – вновь прибывших принял под охрану эстонский батальон охраны. Эти, в отличие от надменных, но в большинстве своём улыбчивых немцев, скорее походили на мраморные статуи. Крепкие, рослые, голубоглазые – получив приказ, они тут же принялись за дело. Заключённых били ногами и тыкали в спины прикладами – началась выгрузка живого груза.
Из теплушек вышли не все. В каждом вагоне после высадки остались умирающие и те, кто был ещё жив, но уже не мог двигаться самостоятельно. Конвоиры в чёрном запрыгивали в вагоны и добивали умирающих штыками. Мертвецов цепляли крючьями и сваливали на подводы и увозили к лесу. Глядя на это зрелище, многие узники сгибались пополам, захлёбываясь от рвотных масс. Таким доставалось больше, чем прочим, их тыкали штыками, били прикладами по головам.
До лагеря они шли пешком по разбитой гусеницами танков дороге, прошли не меньше десяти километров. По дороге ещё с полсотни узников нашли свою смерть. Потом показался лагерь, конвоиры стали подгонять пленников, солнце к этому времени уже начало опускаться. Наконец-то они вошли в огромные ворота. В этот момент полил дождь, Алевтина от упавшей на её тело прохлады ощутила подъём.
Сдаваться не нужно! Нужно бороться! Нужно жить!
Охрана активизировалась. Протяжная эстонская речь смешалась с грубой и резкой немецкой. Собаки захлёбывались от лая. Началась сортировка пленных. Старых, измождённых и ослабленных ставили к стене барака; тех, кто всё ещё мог передвигаться, бегом отводили в другую сторону. После этого их наконец-то загнали в помещения.
Впервые оказавшись в лагерном бараке, Алевтина ещё острее почувствовала страшную вонь. Отхожие места были переполнены. Так называемые «шайзерай» – заключённые, ответственные за чистку нужников, не успевали выполнять свои обязанности. В каждом бараке вплотную друг к другу стояли трёхъярусные нары, сделанные из неоструганных досок. Стены были не оштукатурены, от земляного пола разило гнилью.
В бараке, куда угодила Алевтина, жили не меньше пятисот человек. Ей досталось место на третьем ярусе. Слева от Алевтины устроилась костлявая девица с посеревшим лицом и перекошенным ртом. Эта, когда Алевтина улеглась на доски, тут же молча отвернулась, зато соседка справа оказалась куда более общительной.
– Адкуль такая (Откуда такая)? – спросила женщина. – Кали што, мяне Алесяй кличуць (Если что, меня Алесей зовут).
Так же, как все здешние, она была худой и с чёрными кругами под глазами. На вид той было под все пятьдесят, хотя Алевтина понимала, что ей гораздо меньше.
– Аля… Алевтина! Я из Ротова сама. Не слыхали?
– Не, не чула (Не слыхала), – ответила женщина. – Ци не мясцовая я, з Вицебска (Не здешняя я, с Витебска). Ты на Людку нашу не глядзи (Ты на Людку нашу не смотри), – указав на отвернувшуюся соседку, сказала Алеся. – Яна у нас пад бамбёжки тыдзень таму трапила – кантужаны (Она у нас под бомбёжку неделю назад попала – контуженная). Ни бельмеса не чуе (Ни бельмеса не слышит).
Алевтина повернулась и почувствовала сильный зуд в волосах. Она почесала голову.
– Тётенька, а помывки тут бывают?
– Якая ж я табе цётачка? Мне сорак адзин нядаўна споўнилася. Хиба не на шмат я цябе и старэй (Какая ж я тебе тётенька? Мне сорок один недавно исполнилось. Не на много я тебя и старше). А пра лазню нават не мары. Душавых таксама тут няма, так што вошы для нас справа звычайная (А о бане даже не мечтай. Душевых тоже здесь нет, так что вши для нас дело обычное).
– А как же тогда?..
– Дожджык пойдзе, калі наглядчыца дазволіць, то да двое-трое на вуліцу выбягаем. Скідваеш з сябе ўсё і мыешся пад дожджыкам. Бруд і попел – замест мыла
(Дождик пойдёт, если надзирательница разрешит, то до двое-трое на улицу выбегаем. Скидываешь с себя всё и моешься под дождиком. Грязь и зола – вместо мыла).
Откинувшись назад, Алевтина застонала, сглотнула непрошеную слезу и закусила губы.
– Добра, хопиць балбатаць. Спаць пара – уздымы тут ранния (Ладно, хватит трепаться. Спать пора – подъёмы здесь ранние).
Утром двери бараков распахнулись, и две женщины, одетые в относительно приличные одежды, начали громко кричать, торопя остальных. Две местные надзирательницы – капо[34] не жалели голоса. У обоих были зелёные повязки на рукавах, каждая имела при себе длинную, не меньше метра, резиновую палку. Одна из женщин-узниц, сильно прихрамывающая, замешкалась и тут же получила удар палкой по спине. Ещё одну капо ударила ногой по щиколотке, та закусила губу, сдержав крик боли. Алевтина и обе её соседки бегом бросились к выходу. Когда Алевтина вырвалась вперёд, Алеся удержала её за руку.
– Тых, хто дрэнна перасоўваецца (Тех, кто плохо передвигается), – сказала она, – утылизуюць! Але и спяшацца, асаблива не раю. Кали зразумеюць, што ты здаровая и моцная, то адправяць у лабараторыю доктара Зиверса (утилизируют! Но и спешить особо не советую. Если поймут, что ты здоровая и крепкая, то отправят в лабораторию доктора Зиверса)!
– Доктора Зиверса? Кто это? – поинтересовалась Алевтина.
– Доктар Зиверс начальник зондеркоманды СС 11-д. Ён займаецца тым, што праводзиць досведы на людзях. Зараз ён адчуваюць нейкую новую вакцыну, и яму вельми спатрэбяцца такия дужыя экспанаты як ты! (Доктор Зиверс начальник зондеркоманды СС 11-д. Он занимается тем, что проводит опыты на людях. Сейчас он испытывает какую-то новую вакцину, и ему очень пригодятся такие крепкие экспонаты, как ты)! – беззлобно процедила Алеся.
Их построили по секторам по обеим сторонам плаца, и надзирательницы принялись пересчитывать узников. После этого началась перекличка. Потом все застыли, потому что на площадке появились два немецких офицера в сопровождении нескольких охранников в форме полицаев.
Оберштурмбаннфюрер СС Пауль Зиверс оказался довольно щуплым мужчиной средних лет. Он носил круглые очки и ходил, опираясь на трость. Второй офицер был гораздо моложе и в отличие от своего спутника определённо отличался отменным здоровьем и физической силой.
– А это кто? – спросила Алевтина.
Алеся поёжилась и процедила с дрожью:
– Гэта Дзитрых Фишэр! Трымайся ад яго далей и старайся не трапляцца на вочы, таму што гэта жудасны чалавек (Это Дитрих Фишер! Держись от него подальше и старайся не попадаться на глаза, потому что это ужасный человек).
Так Алевтина Артюхова впервые увидела человека, получившего в дальнейшем прозвище Крестовский душегуб.
– Мужчинам обычно приходилось работать на улице, – продолжила Настя свой рассказ. – Они разбирали завалы, строили здания и трудились на песчаном карьере. Женщин же обычно отправляли на производство. Алевтина Тихоновна попала на фабрику, где занимались пошивкой сапог для нужд Рейха. Со временем её новая знакомая Алеся, которая работала на пищеблоке, замолвила перед кем-то словечко, и перетащила Алевтину Тихоновну к себе. Все узники Крестов умирали от голода, а Алевтина Тихоновна сумела выжить и дождалась того момента, когда наши войска взяли Псков и освободили всех выживших.
Настя говорила с задором, очевидно наслаждаясь тем, как ей удаётся держать интригу. Устав от такого обилия информации, Зверев, который уже начал немного злиться из-за того, что Настя устроила весь этот спектакль, остановил рассказчицу вопросом:
– А что стало с той женщиной – Алесей? Она выжила?
– Нет! С ней случилось то, чего она больше всего боялась! Её забрали в лабораторию доктора Зиверта, а оттуда никто уже никогда не возвращался живым. Так вот, по словам Алевтины Тихоновны, именно Тень посоветовал Фишеру направить её подругу в лабораторию для опытов.
– Наконец-то! – Зверев зарычал. – Может, хотя бы теперь ты мне расскажешь, кто же такая эта твоя Тень?
– Не такая, а такой! – уточнила Настя. – Этот человек был правой рукой и помощником Фишера. Он появился спустя полгода после того, как Алевтина Тихоновна угодила в Кресты. Кто он такой и откуда, точно никто не знал. Говорили, что он тоже был узником и был приговорён к умерщвлению в газовой камере, но как-то сумел избежать смерти. Он носил чистую одежду, питался вместе с конвоирами и мог в любое время свободно передвигаться по лагерю. Это был русский, настоящего имени которого никто не знал. Крестовского душегуба в лагере знали все, а вот его помощник не любил привлекать к себе внимания. Он передвигался совершенно бесшумно и обычно стоял где-нибудь в сторонке, будто бы отсиживался в тени. Поэтому в Крестах его и стали называть Тенью! Алевтина Тихоновна сказала, что этот человек жил неподалёку от пищеблока, и, пожалуй, она одна из всех сейчас сможет опознать этого человека, потому что остальные не выжили.