1. РЕЧЬ ПАПЫ УРБАНА II НА КЛЕРМОНСКОМ СОБОРЕ[2]
Фульхерий Шартрский (род. в 1059 г.) участник Первого крестового похода, в который он отправило! с войском Роберта Нормандского и Стефана Блуасского. По дороге из Никеи в Антиохию Фульхерий оставил крестоносные войска и вместе с Балдуином отправился в Эдессу. По смерти Годфрида Бульонского он прибыл в Иерусалим в свите Балдуина как его капеллан и сохранил своё звание капеллана как при этом короле, так и при следующем — Балдуине II. Фульхерий — писатель самостоятельный, очевидец того, о чём повествует. Его “Деяния франков” обнимают период времени г 1095 по 1127 год. Это в сущности дневник, в который автор заносил свои непосредственные наблюдения и впечатления и который является важнейшим источником по истории Первого крестового похода.
...Услыхав, что турки отняли у христиан внутренние части Романьи.., [папа] спустился через горы в Галлию, и в Оверни, в городе Клермоне... созвал собор... И держал длинную речь... о многих потрясениях колеблющегося мира. Затем... увещал... мужественно встать на борьбу с дьявольскими кознями и за возвращение святой церкви, жестоко ослабленной нечестивыми людьми, прежнего её почётного положения.
...Эта речь Урбана II была встречена благожелательно и с сочувствием всеми присутствовавшими, как клиром, так и народом, которые искренне обещали соблюдать в точности всё, что поставит собор на основе только что выслушанных слов папы. Тогда пана добавил, что христианству сейчас грозит беда, не меньшая, чем вышеупомянутая, а большая и даже величайшая, идущая из другой части света.
Он сказал:
“Поскольку вы обещали Богу, как сыны его, энергичнее обычного поддерживать в вашей среде надлежащий мир и ещё добросовестнее соблюдать права церкви, вам следует потрудиться над тем, чтобы обратить силу вашей ревности ещё на какое-либо другое божье и ваше дело. Здесь необходимо, чтобы вы ускоренным порядком поспешили на помощь вашим братьям, обитающим на востоке и нуждающимся в вашей неоднократно обещанной им помощи. На них обрушились, как об этом большинству из вас уже сообщено, турки и арабы, которые добрались вплоть до Средиземного моря[3], до того места, которое зовётся “рукой Св. Георгия”[4], у самых границ Романии[5]. Продолжая производить дальнейшие захваты земель этих самых христиан, они одержали верх над ними, неоднократно разбили их в бою, многих убили или же взяли в плен, церкви разгромили, а империю[6] опустошили. И если вы спокойно опустите ещё в течение некоторого времени все эти насилия, они одолеют много большее количество преданных Богу людей.
Поэтому и обращаюсь со смиренной просьбой, и не я, а Господь, чтобы вы, глашатаи христовы, почаще убеждали всех, к какому бы кто ни принадлежал сословию, как пеших, так и конных, как бедных, так и богатых, чтобы они своевременно посодействовали восточным христианам в изгнании из пределов христианского мира той негодной породы людей. Говорю это присутствующим, поручаю передать это отсутствующим. Ведь Христос повелевает это.
Всем идущим туда, в случае их кончины на сухом пути, или на море, или в бою с погаными, отныне да будет отпущение грехов. Это обещание идущим я даю как уполномоченный Бога. Какой позор, если бы столь презренная, испорченная и служащая демонам порода людей так-таки и одолела бы проникнутый верою в Бога и блещущий именем Христовым человеческий род! Каким срамом покроет нас сам Господь, если вы не поможете тем, которые признаются такими же христианами, как и мы! Пусть выступят против неверных в бой, которому надлежит начаться, в бой, который должен дать в изобилии трофеи, те люди, кои с давних пор привыкли злоупотреблять правом частной войны против своих единоверцев-христиан.
Да станут ныне воинами те, кто раньше являлся грабителем. Пусть ныне ведут справедливый бой с варварами те, кто в прежние времени сражался против братьев и соплеменников. Да получат ныне вечную награду те, кто прежде за малую мзду были наёмниками. Пусть двойная честь увенчает труды тех, кто не щадил себя во вред и телу, и душе. Кто здесь горестен и беден, там будет богат; кто здесь недруг Богу, там станет другом ему. Пусть идущие во Святую землю не медлят, но сдав в надёжные руки своё имущество и собрав средства на путевые издержки, по прошествии зимы, в ближайшую весну с Богом бодро выступят в путь”.
2. ПРИГОТОВЛЕНИЯ К КРЕСТОВОМУ ПОХОДУПОСЛЕ КЛЕРМОНСКОГО СОБОРА[7]
Гвиберт Ножанский родился в 1035 году в г. Бовэ (Франция), получил очень хорошее для своего времени образование, был аббатом монастыря св. Марии в Ножане. Умер в 1124 году. Свою хронику Гвиберт написал между 1108 и 1110 годами. В ней он переделывает простой рассказ о событиях похода Анонима, давая ему литературную обработку и особенно подчёркивая чудесный характер похода. Впрочем, Гвиберт не ограничивается компиляцией Анонима. Обстоятельства, предшествовавшие походу, он изображает на основании своих собственных наблюдений (он, между прочим, был на Клермонском соборе), и в данном случае “Деяния” Гвиберта Ножанского являются чрезвычайно важным и незаменимым источником.
По закрытии Клермонского собора, происходившего в ноябре [1095 г.].., по всем провинциям Франции разнеслась о нём большая слава; и каждый, кому быстрая молва приносила папское предписание, побуждал своих соседей и родственников вступить на “стезю Господню” [так называли тогда ожидаемый поход]. Уже возгорелось усердие придворных графов, и среднее рыцарство уже начало замышлять [поход], когда отвага бедняков воспламенилась столь великим рвением, что никто из них не обращал внимания на скудость доходов, не заботился о надлежащей распродаже домов, виноградников и полей; но каждый выставлял на продажу лучшую часть имущества по значительно уменьшенной цене, как будто он был заключён в темницу жесточайшего плена, вызывавшего необходимость быстрейшего выкупа.
В это время была большая нужда, даже у богатых, вследствие повсеместного недостатка хлеба... Толпы неимущих пытались кормиться корнями дикорастущих растений, чтобы, поедая более доступное, пока хлеб был очень редок, возместить недостаток повсюду разыскиваемой пищи. Самые важные люди подвергались угрозе бедности, на которую все жаловались, и каждый, видя, как терзается голодом бедный народ, обрекал себя на крайнюю бережливость из страха расточить свои богатства. Жадные души скупцов радовались, что времена благоприятны для беспощадного приращения процентов, и, бросая взгляды на старые запасы накопленного хлеба, делали каждый день новые расчёты той суммы, которую они, продав его, прибавят к накопленным горам золота. Хотя, как я сказал выше, это неурожайное время уменьшило у всех средства к существованию, едва Христос внушил этим бесчисленным массам людей намерение пойти в добровольное изгнание, обнаружились богатства многих из них; и то, что казалось дорого, пока не началось движение, продавалось по самой дешёвой цене, когда все двинулись в путь.
Так как многие торопились окончить свои дела, то произошло удивительное явление, которое послужило примером внезапного и неожиданного падения цен: за пять денариев можно было купить восемь овец; упомянутый недостаток хлеба превратился в изобилие; и каждый, стараясь всеми средствами собрать сколько-нибудь денег, продавал всё, что имел, не по стоимости, а по цене, назначенной покупателем, чтобы не позже других выступить на “стезю Господню”. Таким образом, произошло тогда удивительное явление: все дорого покупали и дёшево продавали; а именно, дорого покупали то, что нужно было для пользования в пути, а дёшево продавали то, чем следовало покрыть издержки. Немногим раньше ни темницы, ни пытки не могли бы исторгнуть у них того, что [теперь] сполна отдавалось за безделицу. И не менее смешно то, что многие, не имевшие ещё сегодня никакого желания идти в путь, громко смеявшиеся над продававшими свои вещи и утверждавшие, что им предстоит жалкий путь и ещё более жалкое возвращение, — на следующий день по внезапному побуждению, отдав за несколько грошей всё своё имущество, отправлялись с тем, кого высмеивали.
Кто расскажет о детях, о старцах, двинувшихся на войну?
Кто может перечислить толпы дев?..
Некоторые бедняки, подковав быков, как это делают с лошадьми, и запрягши их в двухколёсные тележки, сносили в них пожитки и маленьких детей; когда этим детям попадался на пути какой-нибудь замок или город, они спрашивали, не Иерусалим ли это, к которому они стремятся.
3. ПЁТР ПУСТЫННИК[8]
Пока князья, которым нужны были большие средства и многочисленные свиты, тщательно и заботливо приготовляли свой поход, простой народ, хотя и бедный средствами, но [зато] очень многочисленный, собрался вокруг некоего Петра Пустынника и подчинился ему как вождю... Происходя, если не ошибаюсь, из города Амьена, он, как мы слышали, вёл жизнь отшельника под монашеским одеянием, не знаю, в какой области верхней Галлии; уйдя оттуда, не знаю, с каким намерением, он обходил города и села под предлогом проповеди, и, как мы видели, его окружали такие громадные толпы народа, его одаряли такими подарками, такой хвалой прославляли за святость, что я не помню никого, кому были бы оказаны подобные почести. Он был очень щедр к бедным, раздавая много из того, что ему дарили... Чудесной властью восстанавливал он мир и согласие среди ссорившихся.
Всё, что он ни делал или говорил, казалось как бы чем-то божественным, особенно когда даже шерсть его мула вырывали как реликвию: это мы передаём не правды ради, а для толпы, любящей необыкновенное. Он носил на голом теле шерстяной плащ, на голове капюшон и сверх всего грубую мантию до пят, он питался вином и рыбою, а хлеба ел очень мало или совсем не ел. Этот-то человек, собрав многочисленное войско, увлечённое отчасти общим потоком, а отчасти его проповедями, решился направить свой путь через страну венгров.
4. О ПОХОДЕ И ГИБЕЛИ ОПОЛЧЕНИЯ ПЕТРА ПУСТЫННИКА[9]
Вскоре опустели дома в Галлии, и галлы разделились на три части. Одна часть франков[10] вступила в Венгрию, а именно, Пётр Пустынник, герцог Годфрид[11] и его брат Балдуин и [другой] Балдуин, граф Геннегау. Эти могущественнейшие рыцари и многие другие... отправились по пути, который уже раньше велел проложить до Константинополя Карл Великий, чудесный король Франции[12]. Пётр же первым прибыл в Константинополь 1 августа[13] и с ним великое племя аламанов[14]. Здесь нашёл он ломбардов и лангобардов[15] и многих других собравшихся. Император дал им право свободно покупать... и сказал им: “Не переплывайте через море[16], пока не придёт главное христианское войско, так как вы недостаточно многочисленны, чтобы воевать с турками”.
А сами христиане вели себя худо, ибо разрушали и поджигали дворцы в предместьях, растаскивали свинец, которым были покрыты церкви, и продавали его грекам. Вследствие этого император разгневался и велел перевезти их через пролив[17]. После переправы они не переставали совершать всевозможные дурные дела, поджигая и опустошая церкви.
Наконец, они достигли Никомедии, где ломбарды, лангобарды и атаманы отделились от франков, ибо франки преисполнились гордости. Ломбарды и лангобарды выбрали над собой старшего, по имени Райнальда; атаманы сделати то же; и выступили они в Романию[18], и через четыре дня... встретили крепость, называвшуюся Эксерогорго, в которой не было войска, и захватили её. Здесь нашли они достаточно зерна и вина, и мяса, и изобилие всяких благ.
И вот, турки, услышав, что в крепости находятся христиане, отправились осаждать её. Перед воротами крепости находился водоём, а у подножия горы, на которой она стояла, был источник. Райнальд вышел [из крепости], чтобы около него ожидать турок. Действительно, турки, пришедшие в день святого Михаила[19], обнаружили Райнальда и тех, кто с ним был. И убили турки многих из них, а другие, оставшиеся в живых, бежали в крепость, которую турки немедленно осадили и лишили их воды. И до того мучились наши от жажды, что вскрывали жилы у своих лошадей и ослов и пили их кровь; другие опускали пояса и платки в ямы с грязью и выжимали из них воду себе в рот... Некоторые раскапывали сырую землю, ложились на спину и насыпали себе землю на грудь, вследствие чрезмерных мук жажды. Епископы и священники ободряли и увещевали наших не отступать. Это бедствие длилось восемь дней.
Наконец, начальник аламанов заключил с турками соглашение о том, что он предаст им товарищей, и прикинувшись, что он выходит для битвы, бежал к ним, с ним бежали многие. Те же, которые не захотели отказаться от Господа, были убиты; других, которых взяли живыми, отделили друг от друга, как овец; некоторых выставили, как мишени, и расстреливали[20] их; иных продавали и раздаривали, как животных... Потом турки, услышав, что Пётр Пустынник и Вальтер Голяк находились в Цивитоде.., с великой радостью отправились туда, чтобы убить их и тех, кто был с ними. И когда они пришли, встретились они с Вальтером и его людьми, и турки их быстро перебили. А Пётр Пустынник незадолго до этого отправился в Константинополь, так как он не мог сдерживать это разношёрстное войско, которое не хотело слушать ни его самого, ни его слова.
5. ВОЖДИ РЫЦАРСКОГО КРЕСТОВОГО ПОХОДА[21]
В этом году [1096] все страны земли наслаждались прочным миром и изобиловали хлебом и вином по расположению Божию, дабы не ослабли в пути по недостатку хлеба те, кто решили следовать за ним со своими крестами согласно его предписаниям. И так как подобает удерживать в памяти отправившихся туда[22] князей, то назову Гуга Великого, брата Филиппа, короля франков[23], который, первый из героев, переправился через море[24] и пристал около болгарского Дураццо. Неблагоразумно высадившись с немногочисленным войском, он был взят в плен жителями и доставлен к константинопольскому императору[25]. Здесь он оставался некоторое время, будучи не совсем свободен[26].
А после него тою же дорогой[27] прошёл апулиец Боэмунд[28], сын Роберта Гискара[29], по национальности нормандец. Далее Годфрид, герцог Лотарингии[30], с большим войском шёл через Венгрию. Граф Раймунд Провансальский[31] с готами[32] и епископ Адемар из Пюи[33] прошли через Далмацию.
Некий Пётр Пустынник с большим числом присоединившихся к нему[34] пехотинцев, но с немногими рыцарями, первым прошёл через Венгрию. Впоследствии главою его ополчения был Вальтер, прозванный “Без денег”[35], превосходнейший рыцарь. Впоследствии он был убит турками, вместе со своими спутниками, между городами Никомидией и Никеей.
В октябре начал путь Роберт, граф Нормандии, сын Вильгельма[36], короля Англии. Он набрал себе большое войско из нормандцев, англичан и бретонцев. С ним шли также Стефан, благородный граф Блуа, его деверь, и Роберт, граф Фландрский. Их сопровождали многие другие знатные лица.
6. ЕВРЕЙСКИЕ ПОГРОМЫ КРЕСТОНОСЦЕВ[37]
Альберт Ахенский (годы рождения и смерти его неизвестны) занимает особое место среди историков — современников Первого крестового похода. На Востоке он не был и, по его собственным словам, писал на основании устных рассказов современников. Везде в повествовании Альберта Ахенского выступают нечеловеческая жестокость, неслыханные страдания, реки пролитой крови и т.п. Отсюда является очень вероятным предположение (высказанное Зибелем), что Альберт Ахенский пользовался народным эпосом, пересказав в прозе те песни и поэмы, которые составлены были или во время самого похода, или же тотчас по его окончании. “Иерусалимская хроника” является вследствие этого источником совершенно своеобразным: она знакомит не столько с фактами Первого крестового похода, сколько с тем, как преломлялись эти факты в воображении участников похода и его современников. Характерные особенности “Иерусалимской хроники”, конечно, не могли не сказаться и на том, что в ней повествуется о событиях, предшествовавших походу: повествование это, надо полагать, сильно преувеличивает факты действительности.
Не знаю почему: по воле Божией или по умственному заблуждению, они[38] восстали против иудейского народа, рассеянного по всем городам, и жестокосердно умертвили евреев, особенно в Лотарингии. Они утверждали, что это начало их экспедиции и борьбы против врагов веры христианской. Первыми такое избиение совершили горожане в Кельне. Они внезапно напали на небольшую общину евреев, многих изрубили тяжёлым оружием; разрушили их дома и синагоги, разделили между собой их деньги. Увидев такую жестокость, около двухсот евреев бежало в тишине ночи за реку в Нейсс. Паломники и крестоносцы узнали их и ни одного не оставили в живых, но, подвергнув их такому же избиению, ограбили всё их имущество.
И без задержки, продолжая после этого, согласно данному обету, путь, они прибыли в город Майнц, где граф Эмихо, муж благороднейший и могущественнейший в этой стране, с большим отрядом немцев ждал прибытия паломников, стекавшихся туда из разных мест по королевской дороге[39]. Майнцские евреи, зная о гибели своих собратьев и понимая, что они не могут избежать рук столь многочисленных [насильников], в надежде на спасение прибегли к защите епископа Руотгарда. Они поместили под его охрану и защиту бесчисленные сокровища, сильно надеясь на его покровительство, потому что он был епископом этого города. Майнцский первосвященник заботливо сохранил полученные от них деньги. [Самих] иудеев он укрыл от графа Эмихо и его спутников в обширной пристройке своего дома, чтобы они там оставались в самом безопасном и надёжном жилище здоровые и невредимые. Однако Эмихо и его шайка, посовещавшись, на следующее утро атаковали иудеев стрелами и копьями в их жилище. Сломав засовы и двери, они убили до семисот захваченных [ими иудеев], тщетно сопротивлявшихся против превосходных сил; равным образом убивали женщин, маленьких детей, не различая возраста и пола, поражали ударами мечей в лицо.
Иудеи, видя, что христиане как враги поднялись против них и их детей и не щадят ни старых, ни малых, обратились против самих себя в своих единоверцев, сыновей, жён, матерей и сестёр и перебили друг друга взаимным убийством. Матери — ужасно сказать — перерезывали горло грудным младенцам, других закалывали, предпочитая губить их собственными руками, чем отдать в жертву мечу иноверцев...
Они уничтожили [иудеев] жестокой резнёй более из жадности к деньгам, чем по Божьему правосудию.
7. О ГУСЕ И КОЗЕ[40]
Было и другое преступление в этом сборище пешего люда, глупого и сумасбродного... Они объявили какого-то гуся вдохновлённым божественным духом и козу — исполненной им же не в меньшей степени; и их поставили они над собой вождями этого святого пути в Иерусалим... Да и не будет у верующих мысли, что Господь Иисус хотел, чтобы гробница Его святейшего тела посещалась неразумными животными и чтобы их делали вождями душ христиан, коих Он удостоил искупить своею драгоценною кровью, отвлёкши от грязи идолов.
8. КРЕСТОНОСЦЫ В ВИЗАНТИИ ПО СВИДЕТЕЛЬСТВУГРЕЧЕСКОЙ ПИСАТЕЛЬНИЦЫ[41]
Анна Комнина — дочь императора Алексея Комнина — современница Первого крестового похода. В своей “Алексиаде” рассказывает о событиях византийской истории с 1069 по 1118 год, причём особенно восхваляет деятельность отца, которого называет “светочем вселенной”, “тринадцатым апостолом”. Писала по личным наблюдениям, рассказам очевидцев и официальным источникам. Видела действия крестоносцев в Византии и судила о них со своей византийской точки зрения. В этом отношении данные “Алексиады” являются важнейшим дополнением и коррективом к западноевропейским известиям о крестовых походах.
Когда император Алексей[42] отдыхал от своих великих трудов, до него дошла молва, переходившая из уст в уста, о том, что идёт бесчисленное войско франков. Это известие не было приятно Алексею, который с справедливой боязнью смотрел на этот подозрительный народ. Приобретя достаточную опытность в борьбе с Робертом[43], он знал крайнюю запальчивость франков, лёгкость, с которою они решаются на что-нибудь и снова изменяют свои намерения, и их чрезвычайную вкрадчивость; подобные и другие качества, как дар природы, этот народ несёт с собою безотлучно, в какую бы страну он ни являлся; а потому Алексей основательно страшился оскорблений с его стороны для своего государства. Предусмотрительность императора и его страх оправдывались и общественною молвою, всегда заключающею в себе долю истины; сверх того, что он сам знал по опыту, о франках говорили повсюду, что они умеют сплетать козни, а если и заключат договор, то нарушат его под самыми ничтожными предлогами. По всем этим причинам император не только не дремал ввиду подобных обстоятельств, но повелел тщательно вооружить войска и обучать его, чтобы иметь в готовности армию на всякий случай. Впоследствии дело показало, что весь этот страх был не лишён основания. Действительно, в то время двинулся весь Запад, т.е. все варварские народы, живущие от Адриатического моря до Геркулесовых Столпов; целая Европа, неожиданно воспрянув со своего седалища, обрушилась на Азию.
Император, видя многочисленность крестоносцев, начал заботиться о том, чтобы и прочие герцоги и графы дали ему присягу, подобную той, которая была незадолго пред тем дана ему Годфридом[44]. В надежде на это, он призвал их к себе поодиночке и, беседуя с ними, употреблял различные средства; одни оказались сговорчивыми, но другие упорствовали, и все его старания были напрасны; князья поджидали Боэмунда[45] и весьма рассчитывали на него. Но они скрывали такую причину своей медлительности и не высказывали её. Между тем латиняне придумывали различные новые требования и предъявляли их императору, в надежде выиграть время, пока будут идти споры. Но император, которого трудно было обмануть, понял и разгадал всё: различными мерами, действуя на каждого поодиночке, он успел, наконец, склонить в свою пользу всех франкских князей, чему много содействовал пример Годфрида. Для Годфрида было важно то, чтобы их упорство не обратилось в осуждение его собственного поступка, и потому он, хотя уже отплыл вперёд до Пеликана, возвратился назад, чтобы присутствовать при присяге латинских князей. Когда все собрались для этой церемонии во дворце и дали присягу, какой-то латинский граф, вероятно, благородного происхождения, взойдя на императорский трон, сел на него. К нему подошёл Балдуин, граф Фландрский, и, взяв за руку оскорбителя царского трона, с бранью сказал: “Как ты смеешь, поступив на службу и дав присягу императору и, следовательно, признав его своим господином, сесть теперь с ним рядом? Разве ты не знаешь, что римские императоры не имеют обычая разделять трона с людьми, которые служат им и считают себя их подданными? Если и не это, то вообще следует держаться правил той страны, в которой живёшь”. Выслушав это, тот не ответил ничего Балдуину; но, взглянув сердито на императора, проворчал на своём языке, что в переводе на наш язык значит: “Вот мужик-то, сидит себе один, в то время когда такие знаменитые герцоги стоят пред ним!” Движение губ его не скрылось от императора; подозвав к себе переводчика и услышав сказанное тем графом, он ничего не заметил ему; но когда, по окончании присяги, графы начали уходить и прощаться с императором, Алексей подозвал к себе этого дерзкого и бесстыдного латинянина и спросил его, кто он, откуда и где родился.
На это латинянин отвечал: “Я родом истый франк, происхождения благородного, и знаю только одно: в моём отечестве, на распутье, стоит церковь, построенная ещё в древности; кто желает отыскать себе противника для поединка, идёт туда, молится и ждёт, пока явится кто-нибудь, чтобы померяться с ним. Я долго стоял на этом распутье, и не нашлось никого, кто осмелился бы принять мой вызов”. Выслушав это, император отвечал: “Тогда ты, отыскивая неприятеля, не нашёл никого, но теперь тебе предстоит боевое время, и ты будешь иметь вволю противников. Но если ты хочешь меня послушать, то не становись ни в задних, ни в передних рядах войска, которые действуют копьём; я знаю по опыту военные приёмы турок. И то и другое место опасно; ты же укройся в середине, где, окружённый своими, будешь спасён от неприятельских ударов”. Алек сей дал такой полезный совет не только ему одному, который того не стоил, но и другим рассказывал, что их ожидает в походе, и особенно убеждал не преследовать турок в случае победы, ибо они весьма искусны в устроении засад.
Между тем Боэмунд вместе с прочими графами пристал к Аиру[46], сознавая, что он не может равняться с прочими князьями франкскими своим происхождением и не имеет довольно денег, чтобы содержать большую армию, он для восполнения таких недостатков решился сблизиться с императором и при был в Константинополь, сопровождаемый только десятью франками; прочих же графов оставил позади себя. Император, зная хорошо нравы этого человека и его ум, скрытый и преисполненный козней, также желал переговорить с ним отдельно от прочих, прежде нежели прибудут другие графы, чтобы выведать в разговоре его скрытые намерения и затаённые помыслы; вместе с тем он хотел требовать от Боэмунда переправы его войск до прибытия прочих, опасаясь, что, по известной своей злобе, он может в соединении с другими причинить вред императору. При появлении Боэмунда Алексей ласково принял его и расспрашивал о совершенном им пути и о том, где он оставил своих сподвижников. Получив от него на все желанный ответ, император старался дружескою речью уничтожить воспоминания о делах под Диррахием и Лариссою, об их войнах и прежней вражде. При этом тот коварный хитрец говорил: “Признаюсь, тогда я был твоим врагом и действовал неприязненно; но теперь я являюсь к вам как верный друг вашего величества и, что всего важнее, таким и останусь на будущее время”. Император продолжал его испытывать на разных предметах и, переговорив о многом, выразил своё удовольствие. Условившись достаточно о присяге, император сказал ему наконец: “Впрочем, не желаю тебя удерживать дальнейшею беседою: ты с дороги устал; потому иди и позаботься об отдыхе; нам будет ещё время поговорить”. Отправившись в часть города св. Косьмы, где ему приготовили пристанище, он нашёл стол, богато убранный и уставленный всякого рода яствами. После того к Боэмунду явились повара и кондитеры, по приказанию императора, и представили ему огромное количество сырого мяса и птицы домашней и лесной, говоря при этом: “Мы изготовили всё, что ты видишь на столе, сообразно своему искусству и обычаю своей страны; но если ты привык есть иначе, то тебе не понравятся наши приправы; поэтому вот тебе сырая пища и пусть её изготовят по твоему вкусу, кому ты прикажешь”.
Так распорядился император, отличавшийся необыкновенным умением обращаться с людьми. Постигая замыслы людей по одному выражению их лица и по телодвижению, он тотчас понял всю хитрость и подозрительность характера Боэмунда и предвидел, что если ему будет предложена пища людьми императора, бывшего его врага, то он из опасения яда не дотронется до неё. Император не обманулся в своей догадке: Боэмунд не только не попробовал, но и не коснулся пищи концом пальца, скрыл подозрение под предлогом любезности и роздал всё приготовленное тем, кто его окружали. Поистине он оказал небольшую услугу своим, угостив их пищею, по его мнению, отравлен ною. Впрочем, он не долго скрывал своё коварство, как человек самоуверенный и презирающий всё: когда он наелся мяса, изготовленного его поварами по отечественному обычаю, то на следующий день спросил у своих, каково их здоровье после вчерашнего угощенья? Они отвечали, что чувствуют себя превосходно и совершенно здоровы. “А я, — говорил он, сознаваясь в своём коварстве, — припомнил прежние войны с императором, когда я обратил его в бегство, и потому не хотел есть изготовленного по его же приказанию, опасаясь найти в пище яд”.
Император, призвав к себе Боэмунда, потребовал от него такой же присяги, как и от прочих латинян. Боэмунд нисколько не колебался и не медлил; не знаю почему: потому ли, что, считая своё происхождение менее знатным и не имея ни богатств, ни большой дружины, он не видел причины уклониться от того, на что согласились более важные князья франков; или он, как человек, воспитанный в презрении к религии и от частых повторений сделавшийся вероломным по природе, считал смешным долго отказываться от присяги. Но император, видя такую готовность с его стороны дать присягу, дал ему новые доказательства своего расположения. А именно, он повелел наполнить одну комнату во дворце богатствами до того, что весь пол был покрыт монетами, ожерельями и редкими пурпуровыми тканями; стены же завесить до потолка драгоценными одеждами, золотом, серебром и всякого рода блестящим металлом; приказано было наносить такое множество вещей, чтобы нельзя было ступить из боязни затоптать ногами ту или другую драгоценность. Отдав приказ сопровождать Боэмунда как гостя при осмотре дворца, император повелел ввести его, между прочим, и в ту комнату и сделать всё это так, чтобы вызвать сначала его изумление; он хотел ослепить его неожиданностью и не ошибся в расчёте.
Поражённый нечаянным зрелищем, Боэмунд мог только произнести следующее: “Если бы я был господин всех этих богатств, то уже давно покорил бы своей власти многие города и страны”. На это ему отвечал проводник: “Это всё твоё, Боэмунд; император дарит тебе это сегодня от своих щедрот”. Боэмунд принял подарок с радостью и много благодарил. Но после, когда он пришёл к себе, возвратясь домой, и увидел перед собою носильщиков, доставивших ему дары, этот хитрец почувствовал стыд от своего корыстолюбия и, как бы сожалея о выраженном им изумлении, воскликнул: “Я никогда не думал, что император может так оскорбить меня. Отнесите всё это тому, кто вас прислал”. Император, зная непостоянство латинян, с улыбкою повторил народную поговорку: “Зло обращается на своего виновника”, и приказал отнести всё снова к Боэмунду, который на этот раз был спокойнее и благосклонно принял от носильщиков дары, которыми он только что пренебрегал. Но это не было с его стороны легкомыслие или непостоянство, а скорее обдуманная хитрость не решаться вдруг ни на что. Я заметила в этом человеке два отличительных качества, хитрость и отвагу, которыми ой превышал всех проходивших через Константинополь латинских князей на столько же, на сколько он уступал им богатством и численностью своих войск...