1. ОПИСАНИЕ БОГАТСТВА И ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТЕЙКОНСТАНТИНОПОЛЯ[60]
Робер де Клари (ум. после 1216 г.) — пикардийский рыцарь, вместе с братом участвовал в Четвёртом крестовом походе. Оставил увлекательное описание основных событий этого похода.
А потом приказали, чтобы всё захваченное добро было снесено в некое аббатство, которое было в городе. Туда и было снесено всё добро, и они выбрали 10 знатных рыцарей из пилигримов, и 10 венецианцев, которых считали честными, и поставили их охранять это добро. Когда добро было туда принесено, а оно было очень богатым, и столько там было богатой утвари из золота и из серебра, и столько златотканых материй, и столько богатых сокровищ, что это было настоящим чудом, всё это громадное добро, которое туда было снесено; и никогда с самого сотворения мира не было видано и завоёвано столь громадное количество добра, столь благородного или столь богатого — ни во времена Александра, ни во времена Карла Великого, ни до, ни после; сам же я думаю, что и в 40 самых богатых городах мира едва ли нашлось бы столько добра, сколько было найдено в Константинополе. Да и греки говорят, что две трети земных богатств собраны в Константинополе, а треть разбросана по свету[61].
И те самые люди, которые должны были охранять добро, растаскивали драгоценности из золота и всё, что хотели, и так разворовывали добро; и каждый из могущественных людей брал себе либо золотую утварь, либо златотканые шелка, либо то, что ему больше нравилось, и потом уносил. Таким-то вот образом начали они расхищать добро, так что ничто не было разделено к общему благу войска или ко благу бедных рыцарей или оруженосцев, которые помогли завоевать это добро, кроме разве крупного серебра вроде серебряных тазов, которыми знатные горожанки пользовались в своих банях. Остальное же добро, которое оставалось для дележа, было расхищено таким вот худым путём, как я уже вам об этом сказал, но венецианцы так или иначе получили свою половину; а драгоценные камни и великие сокровища, которые оставались, чтобы их разделить, всё это ушло бесчестными путями, как мы вам потом ещё расскажем.
Когда город был взят и пилигримы разместились, как я вам об этом рассказал, и когда были взяты дворцы, то во дворцах они нашли несметные богатства. И дворец Львиная Пасть был так богат и построен так, как я вам сейчас расскажу. Внутри этого дворца, который взял себе маркиз, имелось с пять сотен покоев, которые все примыкали друг к другу и были все выложены золотой мозаикой[62]; в нём имелось с добрых 30 церквей, как больших, так и малых; и была там в нём одна, которую называли Святой церковью и которая была столь богатой и благородной, что не было там ни одной дверной петли, ни одной задвижки, словом, никакой части, которые обычно делаются из железа и которые не были бы целиком из серебра, и там не было ни одного столпа, который не был бы либо из яшмы, либо из порфира, либо из других богатых драгоценных камней. А настил часовни был из белого мрамора, такого гладкого и прозрачного, что казалось, будто он из хрусталя; и была эта церковь столь богатой и столь благородной, что невозможно было бы вам и поведать о великой красоте и великолепии этой церкви. Внутри этой церкви нашли много богатых святынь; там нашли два куска креста Господня[63] толщиной с человеческую ногу, а длиной около полутуазы, а потом там нашли железный наконечник от копья, которым прободен был наш Господь в бок[64], и два гвоздя, которыми были прибиты Его руки и ноги; а потом в одном хрустальном сосуде нашли большую часть пролитой Им крови; и там нашли также тунику, в которую Он был одет и которую с Него сняли, когда его вели на гору Голгофу; и потом там нашли благословенный венец, которым Он был коронован и который имел такие острые колючки из морского тростника, как кончик железного шила. А потом нашли там часть одеяния пресвятой девы, и голову монсеньора св. Иоанна Крестителя, и столько друг их богатых реликвий, что я просто не смог бы вам их перечислить или поведать вам всё по истине.
Были и другие святыни в этой церкви, о которых мы забыли вам сказать, потому что там были два богатых сосуда из золота, которые висели посреди церкви на двух толстых серебряных цепях; в одном из этих сосудов была черепица, а в другом — кусок полотна, и мы вам сейчас расскажем, откуда взялись там эти святыни. Был когда-то в Константинополе некий святой человек; и случилось так, что этот святой человек из любви к Богу покрывал черепицей дом некоей женщины, вдовы. И когда он покрывал его черепицей, ему явился наш Господь и заговорил с ним: “Ну-ка, — сказал наш Господь, — дай это полотно”, — и добрый человек дал его, и наш Господь обернул им своё лицо, так что Его черты запечатлелись на полотне, и потом отдал обратно; а потом Он ему сказал унести полотно и прикладывать к больным и сказал, что всякий, кто возымеет веру, исцелится от своей болезни. И добрый человек взял полотно и унёс; но перед тем, как унести, после того как Господь вернул ему полотно, добрый человек взял его и спрятал до вечера под черепицу. Вечером, когда он уходил, он взял полотно; а когда он поднял черепицу, то увидел на черепице образ, запечатлённый так же, как на полотне, и тогда он унёс черепицу и полотно, и после этого немало больных исцелились ими, и эти реликвии висели посреди церкви так, как я вам сказал.
Ну, а ещё была в этой Святой церкви некая другая реликвия: там находился образ св. Димитрия, который был нарисован на доске[65]. С этого изображения стекало масло, да так, что его едва успевали вытирать, как оно начинало снова течь. (И в городе был другой дворец, который называли Влахернским). А потом там имелось с добрых 20 церквушек, и потом там было с добрых две или три сотни покоев, которые все примыкали одни к другому и все были выложены золотой мозаикой. И был этот дворец столь богат и столь благороден, что невозможно было бы вам ни описать великолепие и великое богатство этого дворца, ни рассказать о них. В этом Влахернском дворце нашли поистине превеликие и весьма богатые сокровища, там нашли богатые короны, которые принадлежали прежним императорам, и всяческую утварь из золота, и богатые златотканые шёлковые материи, и богатые императорские одеяния, и богатые драгоценные камни, и столько других богатств, что было бы невозможно перечислить великие сокровища золота и серебра, которые нашли во дворце и во многих других местах в городе.
А потом пилигримы разглядывали громадность города, и дворцы, и богатые аббатства, и богатые монастыри, и великие чудеса, которые были в городе; и они долго дивились этому и особенно сильно дивились монастырю св. Софии и богатству, которое там было.
А теперь я вам поведаю о монастыре св. Софии, как он был сделан; Святая София по-гречески — это всё равно что по-французски Святая Троица. Монастырь св. Софии был совершенно круглым. Внутри монастыря были своды, которые тянулись вокруг и поддерживались толстыми и великолепными столпами, так что там не было ни одного столпа, который не был бы либо из яшмы, либо из порфира, либо из богатых драгоценных камней. И потом не было ни одного столпа, который не приносил бы исцеления: тот исцелял от боли в пояснице, когда об него тёрлись, тот исцелял от боли в боку, а другие помогали от других болезней; и не было в этом монастыре ни враг, ни засовов, ни задвижек, ни какой части, которые обычно являются железными и которые не были бы целиком из серебра.
Главный престол монастыря был столь богат, что нельзя было бы его и оценить, потому что доска, которая была на престоле, была из золота и драгоценных камней, расколотых и сплавленных вместе; так приказал сделать один богатый император; а доска эта была длиною в 14 стоп; вокруг престола были серебряные столпы, которые поддерживали терем над престолом, сделанный как колокольня и весь из литого серебра; и был он таким богатым, что нельзя и подсчитать, сколько он стоил. Место, где читали Евангелие[66], было столь богато и столь прекрасно, что мы не смогли бы и описать вам, как оно было сделано. Потом по всему монастырю сверху донизу спускалась добрая сотня люстр, и не было ни одной, которая не висела бы на толстой серебряной цепи толщиной в человеческую руку; и в каждой было 25 или более лампад, и не было ни одной, которая не стоила бы добрых 200 марок серебра.
У кольца великих врат монастыря, которые все были из серебра, висела трубка, сделанная из какого-то неизвестного сплава; а величиной она была с рожок, в который трубят пастухи. И я вам сейчас скажу, что за силу имела эта трубка. Когда больной человек, у которого был внутри тела какой-либо недуг вроде пучения живота, вставлял в рот эту трубку, то едва лишь он её, бывало, вставит, как трубка эта присасывалась к нему и высасывала из него всю эту немочь, так что вся она вытекала вон через глотку, и потом трубка эта держала его так крепко, что заставляла его изнемогать от натуги, закатывать глаза, и он не мог уйти до тех пор, пока трубка не высасывала из него всю немочь; а кто был больше болен, того трубка держала дольше; если же её брал в рот человек, который не был болен, то трубка и не держала его ни мало ни много.
Засим перед этим монастырём св. Софии был толстый столп, толщиной в три обхвата и с добрых 50 туаз в высоту; и сделан он был из мрамора, а потом поверх мрамора покрыт медью, и он был опоясан крепкими железными обручами[67]. Наверху, на конце этого столпа, лежала плоская каменная глыба, которая имела добрых 50 стоп в длину и столько же в ширину. На этом камне на большом медном коне восседал император, отлитый из меди, который протягивал свою руку к языческим странам[68], и на статуе были начертаны письмена, которые гласили, что он клянётся, что никогда сарацины не получат у него мира, а в другой руке он держал золотой шар, и на шаре был крест. И греки говорили, что это был император Ираклий[69], а на крупе коня и на его голове и вокруг неё было 10 гнёзд, где каждый год гнездились цапли.
Потом, в другом месте города, был другой монастырь, который назывался монастырём Семи Апостолов. Сказывали, что он был ещё более богат и более красив, чем монастырь св. Софии, и в нём было столько богатств и всяческой красоты, что невозможно и поведать вам о богатстве и великолепии этого монастыря. И в этом монастыре были захоронены тела семи апостолов[70], а потом там нашли мраморный столп, к которому был привязан наш Господь перед тем, как Его повели на распятие; а ещё сказывали, что здесь были похоронены император Константин и Елена[71] и немало других императоров.
В другом месте города имелись ворота, которые назывались Золотой покров. На этих воротах был шар из золота, который был сделан с таким волшебством, что, как говорили греки, с тех пор как там был этот шар, никогда ни один удар грома не попал в город; на шаре этом была отлитая из меди статуя, с накинутой на ней мантией из золота, которую статуя держала на своих руках; и на статуе были начертаны письмена, гласившие, что “все те, — так гласили письмена на статуе, — кто живут в Константинополе один год, смогут иметь золотые одеяния, как у меня”.
В другой части города были другие ворота, которые называют Златыми вратами. На этих воротах было два слона, отлитых из меди, столь огромных, что это было настоящее чудо. Эти ворота никогда не открывались, за исключением только тех случаев, когда император возвращался с войны и когда он завоёвывал какую-нибудь землю. И когда он возвращался с войны, завоевав какую-нибудь землю, то духовенство города выходило процессией навстречу императору, а потом отворяли эти ворота и привозили ему колесницу из золота, которая была сделана как повозка на четырёх колёсах; так что её и называли колесницей; посредине этой колесницы было высокое сидение, а на этом сидении был трон, вокруг же трона были четыре столпа, которые поддерживали полог, который бросал тень на трон, и казалось, что он весь был сделан из золота. Тогда император, увенчанный короной, садился на этот трон и въезжал через эти ворота, а потом его провозили на этой колеснице с великой радостью и великим торжеством до самого его дворца.
А в другом месте города было другое чудо: близ дворца Львиная Пасть находилась площадь, которую называли Игралищем императора[72]. И эта площадь была вытянута в длину на полтора выстрела из арбалета, а в ширину — почти на один выстрел; и вокруг этой площади было 30 или 40 ступеней, куда греки забирались, чтобы глядеть на ристалище; а над этими ступенями имелась весьма просторная и весьма красивая ложа, где, когда шли состязания, восседали император с императрицей и другие знатные мужи и дамы. И когда устраивались состязания, то их бывало сразу два, и император и императрица бились об заклад, кто в каком из двух выиграет, и все, кто глядел на ристалище, также бились об заклад. Вдоль этой площади была стена, которая имела с добрых 15 стоп в высоту и 10 — в ширину; и сверху на этой стене были фигуры и мужчин, и женщин, и коней, и быков, и верблюдов, и медведей, и львов, и множества других животных, отлитых из меди. И все они были так хорошо сделаны и так натурально изваяны, что ни в языческих странах, ни в христианском мире не сыскать столь искусного мастера, который смог бы так представить и так хорошо отлить фигуры, как были отлиты эти. Некогда они обычно двигались силою волшебства, как бы играючи, но теперь уже больше они не играют; и французы глядели на это императорское Игралище как на чудо, когда они его видели.
В городе было ещё и другое чудо. Там были две женские фигуры, отлитые из меди и сделанные так искусно, и натурально, и прекрасно, что и сказать нельзя; притом каждая из двух имела в высоту не менее чем добрых 20 стоп. Одна из этих фигур указывала на Запад, и на ней были начертаны письмена, которые гласили: “С Запада придут те, которые завоюют Константинополь”; а другая фигура указывала рукой на свалку, и надпись гласила: “Туда, — гласила надпись на фигуре, — их выкинут”[73]. Эти две фигуры обращены были лицом к рынку, где меняли деньги, который обыкновенно был там очень богат; и перед тем, как город был взят, там обычно располагались богатые менялы, перед которыми лежали целые груды безантов и большие груды драгоценных камней; но с тех пор как город был взят, менял уже было гораздо меньше.
А ещё в другом месте в городе было величайшее чудо: ибо там были два столпа, и каждый в толщину, наверно, с три обхвата и в высоту каждый имел с добрых 50 туаз; и на каждом из этих столпов, наверху, в маленьком укрытии пребывал какой-нибудь отшельник; а внутри столпов была лестница, по которой они туда взбирались. Снаружи этих столпов были нарисованы и вещим образом записаны все происшествия и все завоевания, которые случились в Константинополе или которым суждено было случиться в будущем. А ведь никому не дано было знать о происшествии до того, как оно произошло; когда же оно происходило, то народ шёл туда из ротозейства, и потом они разглядывали, словно в зеркальце, и подмечали первые признаки происшествия; даже это завоевание, которое произвели французы, было там записано и изображено, и корабли, с которых вели приступ, благодаря чему город и был взят; а греки ведь не могли знать заранее, что это произойдёт. И когда это случилось, они отправились поглазеть на столпы и там обнаружили, что письмена, которые были начертаны на нарисованных кораблях, гласили, что с Запада придёт народ с коротко остриженными головами, в железных кольчугах, который завоюет Константинополь. Все эти чудеса, о которых я вам здесь поведал, и ещё многие другие, о которых мы уже не можем вам рассказать, всё это французы нашли в Константинополе, когда они его завоевали; и я не думаю, чтобы кто-нибудь на земле смог бы перечислить вам все аббатства, города, столько их там было, с их монахами и монашенками, не считая других монастырей за пределами города; и потом считалось, что в городе было с добрых 30 тысяч священников, как монахов, так и других. О прочих же греках, знатных и низкородных, о бедных и богатых, об огромности города, о его дворцах, о других чудесах, которые там есть, мы отказываемся вам говорить, ибо ни один человек на земле, сколько бы он ни пробыл в городе, не сумел бы вам ни назвать их, ни рассказать о них, ибо если бы кто-нибудь поведал хоть о сотой доле богатств, обо всей красоте и великолепии, имевшихся в монастырях, и в аббатствах, и во дворцах, и в городе, то его сочли бы лжецом и вы бы ему не поверили.
И среди этих прочих чудес был там ещё один монастырь, который назывался именем святой девы Марии Влахернской; в этом монастыре был саван, которым был обернут наш Господь; этот саван приоткрывали каждую пятницу, так что можно было хорошо видеть лик нашего Господа, и никто — ни грек, ни француз — никогда не узнал, что сталось с этим саваном, когда город был взят[74]. И было там другое аббатство, где был погребён добрый император Мануил, и никогда не было кого- либо родившегося на этой земле, будь то даже святой или святая, чьё тело было бы помещено в столь богатую и знатную гробницу, как у этого императора. И ещё в этом аббатстве была мраморная плита, на которую положили нашего Господа, когда Его сняли с креста, и там ещё видны были слёзы, которые из-за этого выплакала пресвятая дева.
2. РАЗГРАБЛЕНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ КРЕСТОНОСЦАМИ[75]
Никита Акоминат — один из виднейших византийских историков, родился в середине XII в. Он происходил из богатой семьи, образование получил в Константинополе и, посвятив себя государственной службе, достиг высших государственных должностей. Он был свидетелем разгрома крестоносцами Константинополя и с трудом спасся от гибели, бежав в Никею. Здесь он занимал видное положение при дворе никейских императоров. Умер между 1210 и 1220 годами.
Главное произведение Никиты Акомината — большой исторический труд, охватывающий важный в византийской истории период с 1180 до 1206 год. Высокое положение Никиты Акомината способствовало хорошему знакомству его с политическими событиями того времени. Собственные наблюдения и сообщения современников были главным его источником. Данные Никиты Акомината, несмотря на отдельные ошибки, отличаются достоверностью. Слог Никиты страдает напыщенностью и высокопарностью.
Видя сверх ожидания, что никто не выходит на битву, никто не противится им и никто не поднимает против них оружия, но везде открыта свободная дорога без всяких признаков сопротивления, — улицы не защищены, перекрёстки оставлены, война кончена и бывшие противники беспрекословно покорились, что между тем какая-то счастливая звезда вызвала и собрала всех жителей покорённого города им навстречу с крестными знамёнами и досточтимыми иконами Христа Спасителя, как обыкновенно устраиваются подобные церемонии в праздничных и торжественных случаях, — видя, говорю, всё это, неприятели не изменили своего душевного настроения, не вызвали на свои уста улыбки, не озарились при таком неожиданном зрелище светлою радостью в лице и взорах, но с тем же мрачным и свирепым видом, в полном вооружении, а некоторые даже на своих закованных в плотные панцири и движущихся по звуку трубы конях бесстыдно бросились грабить, начав с возов, как частные, так равно и посвящённые Богу имущества.
Что же во-первых, что потом и что, наконец, рассказать мне об ужасах, совершенных тогда этими мужами крови? Увы, вот бесчестно повержены достопоклоняемые иконы! Вот размётаны по нечистым местам останки мучеников, пострадавших за Христа! О чём и слышать страшно, — можно было видеть тогда, как божественное тело и кровь Христовы повергались и проливались на землю. Расхищая драгоценные вместилища, латиняне одни из них разбивали, пряча за пазуху бывшие на них украшения, а другие обращали в обыкновенное употребление за своим столом вместо корзинок для хлеба и кубков для вина, как истинные предтечи антихриста или предшественники и провозвестники его нечестивых деяний! Что претерпел в древности некогда от этого народа Христос, был обнажён и поруган, то же самое претерпел от него и теперь: так же точно одежды Его снова делились теперь латинскими воинами на части, по жребиям, и только недоставало того, чтобы Он, быв прободен в ребро, опять источил на землю токи божественной крови.
О нечестиях, совершенных тогда в великой церкви, тяжело даже рассказывать. Жертвенная трапеза, составленная из разных драгоценных веществ, сплавленных посредством огня и размещённых между собой так, что все они искусным подбором своих самородных цветов представляли верх совершеннейшей красоты, неоценимой ничем и достойной по своей художественности удивления всех народов, была разбита на части и разделена грабителями наравне со всем другим церковным имуществом, огромным по количеству и беспримерным по изящности. Вместо того, чтобы выносить из церкви на руках как своего рода военную добычу священные сосуды и церковную утварь, несравненную по отделке и редкую но материи, равно как чистейшее серебро, которым обложены были решётка алтаря, поразительной красоты амвон и двери, и которое употреблено было в разных многочисленных орнаментах, везде под позолотою, — они вводили в церковь лошаков и вообще вьючных животных до самого неприкосновеннейшего места храма, и так как некоторые из них поскользнулись и не могли затем подняться на ноги по гладкости полировки каменного пола, то здесь же и закалывали их кинжалами, таким образом оскверняя их помётом и разливавшеюся кровью священный церковный помост...
Вот какая-то бабёнка, преисполненная грехами, жрица нечестия, дьявольская слуга, гудок неприличных, соблазнительных и срамных напевов, хулительница Христа, уселась на сопрестолии, распевая свою визгливую мелодию, а потом бросилась в пляску, быстро кружась и потрясая ногою! И не эти только беззакония совершались именно, а другие нет, или эти — более, а другие — менее, но всякого рода преступления с одинаковым рвением совершались всеми. Предаваясь до такой степени неистовству против всего священного, латиняне, конечно, уже не щадили честных женщин и девиц, ожидавших брака или посвятивших себя Богу и избравших девство.
Притом же трудно и невозможно было смягчить мольбами или преклонить какими-либо жалобами и умилостивить этот варварский народ, до того раздражительный, до того вспыльчивый решительно при каждом противном слове, что всё разжигало его гнев и казалось ему нелепым и смешным. Как попадал в беду тот, кто не удерживая пред ним своего языка, так равным образом часто они извлекали меч и против того, кто говорил мало или уклонялся от того, что им доставляло удовольствие. Поэтому всякий должен был опасаться за свою жизнь: на улицах плач, вопли и сетования; на перекрёстках рыдания; во храмах жалобные стоны; мужья изнывают от горя; жёны кричат, — их тащат, порабощают, отрывают от тех, с кем они прежде были соединены телесно, и насилуют! Знатные родом бродили опозоренными, почтенные старцы плачущими, богатые —нищими. Так — на площадях; так — в закоулках; так — в открытых общественных местах; так и в тайных убежищах!
Не было места, которого бы не отыскали или которое могло бы доставить защиту старавшимся как-нибудь спастись; но везде и всё было исполнено всякого рода зол. Христе царю, что за скорбь, что за теснота была тогда людям! Гласы морские, затмение и помрачение солнца, превращение луны в кровь, звёзды, подвигшиеся с своих мест, как и почему не предзнаменовали вы, признаки представления света, этих бедствий, свойственных кончине мира? По крайней мере, мы уже видели мерзость запустения, стоявшую на месте святе [Матф., 24, 15] и изрыгавшую блудные речи, — видели и много другого в этом роде, что, хотя не вполне выражало царствование антихриста, однако, совершенно противоположно было тому, что у именующихся христианами называется благочестивым и сообразным со словом веры!
Таким-то образом, говорю, из многого малое передавая на память истории, беззаконничали западные войска против наследия Христова, не оказывая решительно никому ни малейшего снисхождения, но всех лишая денег и имущества, жилищ и одежд, и совершенно ничего не оставляя тем, кто имел что-нибудь! Вот он, этот народ с медной шеей, надменным выражением лица, поднятыми вверх бровями, всегда бритыми и как бы юношескими ланитами, кровожадной рукой, раздутыми ноздрями, гордым взглядом, ненасытной пастью, бесчувственной душой, обрубленной и быстрой речью, как будто пляшущей в губах, — или лучше, вот эти люди, которых они величают разумными и мудрыми, верными клятве, любящими справедливость и ненавидящими лукавство, гораздо более благочестивыми и правдивыми, гораздо более точными блюстителями христовых заповедей, чем мы, греки,— ещё более, вот эти ревнители, подъявшие на рамена крест и многократно клявшиеся им и словом Божиим проходить христианские страны без кровопролития, не сбиваясь и не уклоняясь ни направо, ни налево, вооружить свои руки против сарацин и обагрить мечи кровью опустошителей Иерусалима, не соединяться с женщинами, даже не входить с ними в беседу во всё время, пока будут нести на плечах крест, как чистая жертва Богу, как шествующие путём Божиим!
Все они оказались полнейшими лицемерами: вместо отмщения за Гроб Господень явно неистовствовали против Христа; с крестом на раменах беззаконно посягали на разрушение креста, нося его на спине, не страшились попирать его ногами за небольшое количество золота или серебра. Забирая жемчуга, они отвергли единственную многоценную жемчужину — Христа, повергая пречистого самым нечистым животным!
Не так в подобном случае поступили потомки Измаила[76]: овладев Сионом[77], они оказали их соплеменникам самую человеколюбивую снисходительность и благосклонность. Они не разжигали своих взоров на женщин латинянок, не обращали гробницы Христовой в кладбище падали, входа к живоносному гробу — в путь к аду, жизнь — в смерть, воскресения — в падение; но, предоставив всем без исключения свободный выход, назначили определённый выкуп по несколько золотых с человека, оставляя владельцам всё прочее имущество их, хотя бы оно было бесчисленно, как песок. И так поступило войско христоборцев с латинянами, в которых видело враждебных себе иноверцев, великодушно не простирая на них ни меча, ни огня, ни голода, ни преследования, ни обнажения, ни сокрушения, ни угнетения; а христолюбивое и единоверное нам воинство поступило с нами так, как мы рассказали в немногих словах, не имея намерения порицать за обиду!
3. КРЕСТОНОСЦЫ В КОНСТАНТИНОПОЛЕИ ОСНОВАНИЕ ЛАТИНСКОЙ ИМПЕРИИ[78]
... Неприятели проводили время в непотребствах, забавах, притом в забавах преимущественно бесчестных, и в посмеяниях над римскими обычаями. Так, они расхаживали по улицам, окутавшись в дорогие с широкими обшивками плащи — не ради нужды, но ради смеха, или разъезжая туда и сюда по городу, обернув среброткаными из тонкого полотна головными покрывалами макушки своих возниц и обвязав лошадиные морды спускаемыми по спине белольняными перевязями. Другие носили писчие тростники и чернильницы, держа притом в руке книги и осмеивая нас таким образом как грамотеев. Многие возили на лошадях изнасилованных ими женщин, окутав некоторых из них в широкие пеплумы[79] и связав перепутанные их локоны и растрёпанные волосы в один пучок назад, женскими же тимпаниками[80] и наушными привесками из скрученных белых волос украсив лошадей. Каждый день они пьянствовали и объедались — другие, употребляя пищу отцов своих, которую составляли развариваемые в котлах хребты бычачьего мяса; окорока ветчины, приправленные мучнистыми бобами, также — соус из чеснока и состав из других, раздражающих вкус жидкостей. Разделив добычу, они не наблюдали никакого различия между утварью и сосудами обыкновенными и священными; но как те, так и другие одинаково употребляли для своих телесных потреб, без всякого внимания к Богу и закону. Равным образом божественные изображения Христа Спасителя и святых его они обращали в сидения и подножные скамейки.
Стоило посмотреть и надобно было в высшей степени удивляться непомерному слепоумию, или, точнее сказать, безумию этих отуманенных гордостью людей, когда они начали бросать между собой жребий, кому владеть какими городами и странами. Как будто уже сделавшись царями царей и имея в своих руках всю земную поверхность, они, что касается раздела собственно Римской империи, по крайней мере, назначили прежде во все её пределы чиновников для описи, чтобы сначала узнать годовые доходы разных областей и уже потом разделить их по жребиям, но государства и владения всех других народов и царей разделили между собой немедленно. Таким образом, подпали их дележу: счастливейший в мире, лежащий на реке Ниле, город Александрия, за ним — Ливия, области, простирающиеся от Ливии до Нумидии и Гадира, Парфия, Персия, далее — восточная Иверия, Ассирия, Гиркания и все страны, которые окружены водами больших восточных рек. Мало этого, они не упустили из виду даже стран, склоняющихся к северу; но разделили и их по жребиям. Потом один выхвалил доставшиеся ему по разделу владения, находя, что они очень изобильны конями и доставляют большие подати, и превознося своё счастье; другой... рассказывал о необыкновенном богатстве своих владений разными благами. Те спорили из-за раздела каких-нибудь городов; другие менялись своими уделами и брали вместо них другие города и пределы. Особенно домогались некоторые получить в удел привлекательную своею славою Иконию.
Ворота города Константинополя и часть цепи, которая была протянута через залив для ограждения гавани от неприятельских нападений, они отослали вместе с большею частью судов к своим соплеменникам в Сирию и вместе с тем разослали повсюду вестников с объявлением о взятии города.
Когда надобно было им избрать себе императора, они собрались в большой храм споспешников христовых, — обыкновенное место своих собраний для общего рассуждения о делах, — и сначала решили сообразно с одним из своих отечественных обычаев поставить рядом четыре чаши, из которых одна должна была содержать в себе бескровную жертву, и потом предоставить священнослужителям при поименовании каждого из избираемых на престол брать по одной чаше и подносить ему; так, чтобы тот, кто получит сосуд, вмещавший божественное тело и кровь Христову, предпочтительно пред другими был избран на престол. Но венецианский дож Дандоло положил разрешить вопрос подачею голосов. Поэтому выбрано было со стороны французов и лангобардов[81] пять человек избирателей, из числа знатнейших между ними людей и со стороны венецианцев, равным образом, других пять человек.
После этого по большинству голосов жребий на престол выпал Балдуину, графу Фландрскому, благодаря, как все говорили, коварству и ловкости венецианского дожа Дандоло. Будучи слеп глазами и поэтому отказавшись включить себя в число избираемых по жребию на престол, он решил облечь царской властью человека с характером кротким и незаносчивым, наблюдая прежде всего то условие, чтобы собственные владения избранного сколько возможно далее отстояли от границ Венеции, так, чтобы в случае, если когда-нибудь между императором и венецианцами возникнут взаимные несогласия, императору нелегко было послать в значительном количестве свои войска в пределы Венеции, — другими словами, неудобно было вторгаться в них, опустошать их и грабить, что всё, как само собою разумеется, было весьма удобно делать маркизу Бонифацию, которого родина находилась в Лангобардии, так как Лангобардия лежит при море, переезд оттуда в римские владения лёгок, Венеция ей погранична, и по соседству из неё можно наносить венецианцам множество неприятностей и бедствий. По всем таким, весьма не безосновательным соображениям, Дандоло, этот слепец телесными глазами, ясно понимающий очами своего ума то, что оставалось темно и для большей части зрячих, обошёл маркиза Бонифация и решил дело так, что венецианцы, согласившись с мнением французов, дали перевес Балдуину, — имея в виду, что Балдуин происходил из отдалённых пределов Галлии, а пределы Галлии на столько же от стоят от Венеции, на сколько Венеция отстоит от римских пределов, что вместе с тем Балдуин расположен к нему всею душою, с искреннею почтительностью, как к отцу, и что он ещё не искусился в делах от долговременного опыта подобно маркизу, так как Балдуину не было ещё и тридцати двух лет.