Можно предположить, что наиболее часто конфликты крестоносцев с Византией возникали на их пути к Святой Земле. И когда Восточная империя вновь сталкивалась с ними во время крестовых экспедиций XII в., взаимное раздражение и недовольство греков и латинян только нарастали. Со стороны грубых воинов все те же высокомерные требования, те же грабежи и насилие, со стороны греков все те же меры, часто недостойные, чтобы отделаться от неудобных посетителей. Все больше затруднений в общении между императором и латинянами по части этикета, и все больше крестоносцы укрепляются в мысли о том, что пора расправиться с этим ненадежным союзником. Уже в армиях Людовика VII и Фридриха I зреют замыслы разделаться с Византией, а после неудачного крестового похода 1147–1149 гг. советник французского короля Сугерий откровенно обсуждает планы военной экспедиции против Греческой империи. Когда же в течение крестоносной эпопеи к этой неприязни и взаимному непониманию прибавилось представление о богатстве и слабости дряхлеющей Империи, крестоносцы уже не могли противиться искушению.
Вечное соперничество и вражда между греками и латинянами находят свое разрешение в крестоносной экспедиции 1202–1204 гг., завершившейся взятием и разграблением Константинополя. Так поразительным образом крестовый поход, изначальная идея которого заключалась в освобождении и защите восточных христиан, в начале XIII в. приводит к военному конфликту между латинянами и Византией. Западные рыцари обвиняют греков-схизматиков в предательстве крестоносного дела, в противоправных действиях и узурпации власти законного правителя и так оправдывают войну против Византии. Греки же окончательно убеждаются в разбойничьем характере крестового похода, в котором венецианцы в своих целях используют алчность крестоносцев, жаждущих заполучить византийские богатства. Сам факт разграбления величайшей столицы мира произвел неизгладимое впечатление на греческий мир и способствовал дальнейшему отчуждению. Именно в 1204 г. политические факторы, наложившись на церковные, в совокупности привели к подлинному расколу христианской Церкви на западную и восточную.
Можно считать, что все же главной причиной фатальных противоречий крестоносцев и Византии было то изначальное непонимание, которое встретила у греков сама идея крестового похода. В начале крестоносной эпопеи их рассказы о притеснениях восточных христиан и насильственных действиях турок, имевшие цель привлечь внимание к проблемам Византийской империи, их постоянные обращения за помощью к папству и рыцарству были восприняты на Западе совсем не так, как того желали византийцы. Западные христиане использовали представившийся им повод для объявления священной войны против иноверцев, что империя отнюдь не имела в виду. Греки не понимали великого порыва религиозного энтузиазма, с каким Запад откликнулся на призыв Урбана II, и видели в крестовом походе только политическое предприятие. Примечательно, что если войны византийского императора Ираклия I против персов, в результате которых он в 628 г. вернул главную христианскую святыню — Честной Крест, — рассматривались в латинской традиции как предтеча крестоносного движения, то в самой Византии их никогда не воспринимали как священную войну. Вообще идея справедливой войны в защиту христианства против нападений или угроз неверных, ради отвоевания незаконно захваченных у христиан святых мест была совершенно чужда Византии. Восточная империя по существу не отошла от представлений, существовавших еще в античном Риме, где не делалось различий между справедливыми и несправедливыми войнами, так как все войны велись либо против варваров, либо против мятежников, а значит, с точки зрения римлян, все были справедливыми. Византия восприняла эту идею, но с обратным знаком: христианская империя тоже не делила войны на законные и незаконные, но при этом считала все военные действия злом. На Западе же эти представления вытеснили новые, более практичные идеи, в основе которых лежало учение о праве христианского общества на войну, и в этом смысле западная Церковь оказалась гибче, чем более суровая и жесткая Церковь Византии. Греки были скандализованы западными представлениями о том, что война может быть священной, что убийство людей допустимо рассматривать как благочестивое дело, а кровопролитием можно спасти душу. В отличие от христианского Запада, в Византии не отступали от евангельских принципов, запрещавших христианам проливать кровь, как и от ветхозаветной заповеди «Не убий». Характерное же для идеологии крестового похода представление о том, что умерший на поле боя может заслужить венец мученичества, вообще вызывало отвращение греков. Эта идея порождала у них ассоциацию с понятием джихада у мусульман, которые были главными врагами Византии. В X в. отличившийся своими победами над арабами полководец и император Никифор II Фока пытался внедрить представление о священной войне в сознание византийцев: он просил константинопольского патриарха почтить память погибших в войне против неверных и увенчать их венцом мученичества, но встретил сухой и решительный отказ. С точки зрения греческого клира, лишение неверного жизни есть грех, от которого надо очиститься. Воин, совершивший убийство, должен понести наказание, даже если убивает во имя благого дела. В Византии следовали «канону» Василия Великого, который призывал в течение трех лет отказывать в причастии тому, кто убил врага на войне. Клириков же, обагривших руки кровью, подвергали интердикту. Возможно, что на практике эти принципы даже и нарушались, но в любом случае первоначальные идеи, высказываемые отцами Церкви, запрещавшими христианам брать оружие в руки, были чрезвычайно крепки в Византии.
Лучше всего отвращение греков к самому духу крестового похода иллюстрирует яркий эпизод «Алексиады» Анны Комниной, где она с негодованием рассказывает о некоем латинском священнике, который лично участвовал в бою во время морского сражения и метал стрелы против византийских воинов. «Мы руководствуемся канонами, законами и евангельской догмой, — пишет византийская принцесса, — но… варвар-латинянин совершает службу, держа щит в левой руке и потрясая копьем в правой, он причащает телу и крови Господней, взирая на убийство, и сам становится «мужем крови», как в псалме Давида». «Таковы эти варвары, одинаково преданные и Богу и войне», — заключает она свой рассказ.[125] Конечно, это слишком поспешное обобщение, и то, что она имела возможность наблюдать, было скорее редкостью — ведь западное каноническое право в принципе запрещало духовным лицам брать в руки оружие. Тем не менее описанный ею эпизод — еще одно подтверждение того, какая громадная пропасть существовала между представлениями греков и латинян.
Итак, в силу совершенно отличных от западных культурных традиций, идея священной войны вызвала в Византии отторжение, а религиозные намерения крестоносцев остались непонятыми. Возможно, западные христиане и византийцы достигли бы некоторого взаимопонимания, если бы получше узнали друг друга. Но на Западе не владели греческим языком, а в Константинополе латынь считали варварским, «скифским» языком, невозможным для общения и письма. К этому следует добавить религиозные разногласия, усугубленные схизмой 1054 г.: латиняне, с точки зрения греков, не понимают никейский символ веры, они заблуждаются, утверждая, что Святой Дух нисходит не только от «Бога-Отца», но и «от Бога-Сына» (filioque), причащаются опресноками, у них клирики соблюдают целибат и носят тонзуру; у них другие праздники и обычаи и пр. Эти культурные различия между греками и латинянами только усугубляли ту взаимную антипатию, которая стала постоянным спутником крестовых походов и затрудняла всякое соглашение между греческим Востоком и латинским Западом.
К тому же помимо воинов-крестоносцев византийцы имели дело и с другими латинянами — итальянскими купцами. Венеция, Генуя и Пиза — большие торговые города — вскоре после Первого крестового похода интенсивно осваивают Восточное Средиземноморье и почти во всех византийских городах создают свои коммерческие учреждения. Венеция господствует на островах греческого Архипелага, Генуя — в Черном море, и обе стремятся к главенствующему положению в Константинополе, где византийские императоры предоставляют целые кварталы городам-республикам и одаривают их щедрыми привилегиями. Все это, конечно, способствует своеобразному смешению цивилизаций, но проникновение латинской культуры затрагивает лишь верхушку греческого общества. В целом же соперничество греков и латинян в экономической области, засилье чужеземцев в сфере торговли и ничем не ограниченный произвол итальянских торговцев вызывают протест византийцев. Это недовольство, помноженное на религиозные контроверзы, время от времени приводит к вспышкам гнева, как, например, 2 мая 1182 г., когда византийская чернь устроила в латинском квартале Константинополя жестокий погром, разрушив не только дома богатых латинян, но и церкви, больницы и богадельни. Похоже, это была небольшая прелюдия к тому народному мятежу, который охватит греческую столицу в начале 1204 г., когда простые византийцы восстанут против власти западных рыцарей и их ставленников — восстановленных западными рыцарями на престоле Исаака II Ангела и его сына Алексея III, и все в конечном итоге завершится полным разгромом Константинополя крестоносцами.
С этих пор отношения между Византией и крестоносцами становятся еще более сложными и противоречивыми и в общем безнадежными. После крестового похода 1202–1204 гг., в принципе осужденного Иннокентием III, папы постепенно укрепляются в мысли о том, что греки не только схизматики, но и еретики и враги Церкви, а стало быть, крестовый поход против них вполне правомерен, тем более в целях защиты Латинской империи — этого слабого государства крестоносцев, возникшего на обломках Византии. Однако, как мы видели, походы против византийцев не были очень популярны, да и войны с германским императором и гибеллинами существенно отвлекали внимание Святого Престола; и со временем папы оставили идею крестового похода в Романию ради нового проекта — заключить унию с греческой Церковью. Греки же тем временем не оставляют надежду вернуть Константинополь и восстановить разрушенную крестоносцами Византийскую империю, что в 1261 г. удается никейскому императору Михаилу VIII Палеологу — тем самым Латинская империя прекращает свое существование. Такой поворот событий заставляет папство, желавшее подчинить город латинскому влиянию, изменить свою политику, и вот в 1274 г. римский понтифик Григорий X созывает в Лионе церковный собор, на котором пытается объединить восточное и западное христианство. Собор провозглашает формальную унию, которую, однако, не поддерживают греческие прелаты: ведь Запад предлагал лишь незначительную помощь в обмен на полное подчинение римским догмам, а это не устраивает восточную Церковь. Надо признать, что византийцы вообще были противниками соединения Церквей, считая, что за внешне бескорыстной помощью латинян скрываются сугубо политические интересы. В самом деле, в это время многие правители христианского Запада — от представителей Гогенштауфенов до французского принца и в то время сицилийского короля Карла Анжуйского — лелеяли честолюбивые мечты любыми средствами восстановить Латинскую империю и отвоевать византийские территории. А духовны