Жестокий грабеж, сопровождающийся непрерывными пирами, имел, однако, для христианского воинства самые печальные последствия. За три дня неистового разгула, когда крестоносцы вознаграждали себя за перенесенные при осаде лишения, были уничтожены все запасы хлеба, мяса и вина, обнаруженные в Антиохии. А их было не так уж и много, ведь город семь месяцев подвергался осаде. Три дня беспрерывных пиршеств вызвали самое тяжелое похмелье, когда на четвертый день долину Оронта затопила 300-тысячная армия Кербоги[40].
Здесь стоит упомянуть о том, что судьба крестоносного войска могла оказаться и несравненно худшей, если бы не стратегическая ошибка, допущенная Кербогой. Дело в том, что мосульский эмир, неверно понимая свою главную задачу, вместо того, чтобы стремительным маршем двигаться к осажденной Антиохии, решил сначала взять Эдессу, захваченную Балдуином. В течение трех недель войска сельджуков безуспешно штурмовали стены Эдессы, и вполне возможно, что именно эта неожиданная задержка спасла христианское войско под Антиохией. В самом деле, встреча в чистом поле с превосходящими силами противника, да еще имея в тылу враждебную крепость, откуда всегда можно было ждать внезапной атаки, не сулила крестоносцам ничего хорошего. Судьба, в лице упорного Балдуина и бесталанного Кербоги, снова – в который раз – пришла на выручку воинственным пилигримам.
План Иерусалима. Миниатюра XIII века
И все же положение крестоносного войска, запертого в антиохийских стенах, оставалось крайне тяжелым. Сражения, болезни и голод унесли за семь месяцев осады около пятидесяти тысяч человек, и от огромного 300-тысячного войска, год назад гордо дефилировавшего на азиатском берегу Босфора, осталось сто пятьдесят тысяч голодных, отчаявшихся людей, разуверившихся в победе. Окруженные вдвое большей армией, все время в напряженном ожидании штурма или неожиданных вылазок из цитадели, защитники Гроба Господня обратились к своей последней надежде – надежде на Божье чудо. Всю армию охватило мистическое настроение, упование на то, что в последний момент Господь подаст свой знак и спасет верных христиан.
Тем временем голод дошел до крайнего предела. В пищу шло все: кожаная упряжь, древесная кора, дохлые кошки. Свежее крысиное мясо считалось лакомством, а кое-где уже доходило и до случаев людоедства. Многие не выдерживали мук голода и пытались бежать прочь из города. Ночью на веревках они спускались со стен и, постоянно рискуя наткнуться на разъезды мусульман, бежали к кораблям, стоящим в гавани. Дезертиров иронически прозвали «веревочными плясунами». Но бежали не только простые воины или рыцари; страх и отчаяние охватили и некоторых вождей. Среди дезертиров оказался граф Стефан Блуаский; под более благовидным, но явно надуманным предлогом покинул войско и Гуго де Вермандуа. Предательство лидеров нанесло новый тяжелый удар по моральному духу «Христовых воинов».
Ожидание неминуемой гибели до предела обострило религиозные чувства крестоносцев. Многие впадали в молитвенный экстаз и простаивали коленопреклоненными дни и ночи напролет в многочисленных антиохийских церквах, моля Господа об избавлении. Ожидание чуда стало таким нестерпимым, что оно не могло не свершиться. И «чудо» произошло.
В один из июньских дней в покоях заболевшего графа Тулузского появился бедный провансалец Петр Бартелеми. О нем мало что известно, даже очевидцы называли его то обычным солдатом южнофранцузского ополчения, то бенедиктинским монахом. Думается, что первое ближе к истине. Так вот, Петр Бартелеми утверждал, что у него было божественное видение: якобы святой первоапостол Андрей показал ему копье, которым римский воин Лонгин пронзил распятого Христа, из жалости прервав его мучения; это святое копье зарыто под церковью святого Петра в Антиохии, и, если пилигримы найдут это копье и пойдут с ним в бой, то Господь пошлет им победу над неверными.
Поверил ли Раймунд рассказу своего солдата, или же он сам был режиссером этой мистификации – это навсегда осталось тайной и поводом для почти тысячелетнего спора, который начали уже сами участники похода, а продолжили многочисленные исследователи. Но если тулузский граф и не приложил к этому руку, то все выгоды от обладания подобной святыней он понял очень хорошо. Тотчас же, по его приказу, в храм, указанный Петром Бартелеми, была послана группа рыцарей и священников с заданием непременно найти копье Лонгина. Весь день, сменяя друг друга, рыцари, солдаты и монахи копали землю. Уже в сумерках, когда яма достигла почти четырехметровой глубины, в нее спустился босой, в длинной нательной рубахе, сам Петр Бартелеми, и через несколько мгновений, крича от восторга, поднял над головой ржавый обломок копья. Христианское воинство обрело-таки свою победоносную святыню.
Конечно, не все поверили в столь своевременное чудо. Боэмунд Тарентский в узком кругу откровенно насмехался над «святостью» этого копья, которое, по его мнению, пару лет назад принадлежало какому-нибудь сарацину. Даже папский легат Адемар выразил самые серьезные сомнения в подлинности новоявленной святыни. Но скептики были вынуждены прикусить языки, когда увидели, какое мощное впечатление произвела эта находка на отчаявшееся крестоносное воинство. Сразу прекратились случаи дезертирства, окрепла дисциплина: воодушевленные крестоносцы поверили в скорое торжество над врагами. И Боэмунд, не самый ревностный христианин, но прирожденный полководец, быстро понял, что изменившееся настроение войска дает пусть небольшой, но реальный шанс на победу.
Совет латинских князей, собравшийся 25 июня, назначил Боэмунда Тарентского на четырнадцать дней главным предводителем войска, с почти неограниченной властью. Энергичный норманн предпринял самые жесткие и решительные действия для укрепления воинской дисциплины: так, когда некоторые отряды в страхе попытались уклониться от предстоящей битвы, он приказал сжечь их квартиры, и более двух тысяч домов Антиохии было обращено в пепел. Победа или героическая смерть на поле брани – только такой выбор оставлял яростный норманнский князь христианскому воинству.
Рано утром 28 июня войску был отдан приказ выходить из города и, перейдя через мост, строиться в боевые порядки на северном берегу Оронта против полчищ Кербоги. Маневр был непростой, мусульмане легко могли ему помешать – хотя бы перекрыв лучниками выход с моста. Но на помощь крестоносцам пришли усилившиеся разногласия среди исламских эмиров. Двадцать восемь мусульманских владык с трудом признавали верховенство Кербоги, считая себя равными ему. К этому добавились и идеологические противоречия – ведь в армии Кербоги воевали и сельджуки-сунниты, и сторонники исмаилитских Фатимидов. А незадолго до решающего сражения несколько исламских князей, и в их числе эмир Дамасский с 30-тысячной армией, вообще покинули войско, посчитав, что крестоносцы уже обречены, и в их помощи нет необходимости. Но и оставшиеся мусульманские эмиры и сам Кербога были также абсолютно уверены в победе и потому не стали препятствовать христианам в построении войска в боевой порядок. Трудностям медленной, но верной осады Кербога предпочел риск скоротечной и непредсказуемой битвы – что ж, он был не первым и не последним из бездарных полководцев.
Утром 28 июня 1098 года началась битва, предрешившая в итоге судьбу крестового похода. Самоуверенность Кербоги и мусульманских эмиров позволила Боэмунду Тарентскому построить крестоносцев в двенадцать штурмовых колонн (по числу апостолов) и двинуть армию на врага, так и не сумевшего как следует изготовиться к кавалерийскому нападению. Пока конные сельджукские отряды выстраивались в боевую линию – причем и здесь не обходилось без нелепых раздоров исламских вождей – норманнский князь, даже не ожидая, когда все его воины перейдут мост, бросил армию в отчаянную атаку. Крестоносцы, почти все пешие, шли в бой в каком-то исступлении, священники с дубинами в руках пели воинственный псалом; впереди, рядом с тулузским знаменем, бежал со «святым» копьем капеллан графа Раймунда (сам Раймунд из-за болезни в битве не участвовал). Отчаяние придало христианским воинам силы, и удар их был страшен. Центр сельджукского войска был прорван, а попытка Кербоги ударом во фланг и тыл рассечь и окружить франкскую армию была отбита норманнами Боэмунда. Среди мусульман вспыхнула паника, многие сельджукские военачальники начали отступать со своими отрядами, даже не вступив в бой. Вскоре отступление превратилось во всеобщее паническое бегство, и к полудню могучее исламское войско Кербоги перестало существовать. Победа крестоносцев была полной. В своем неудержимом бегстве турки бросили и свой лагерь, и многочисленные обозы. В руки франков попал и огромный шатер Кербоги, который, как говорят, мог вместить одновременно три тысячи человек, и все богатства, что в нем хранились.
Поражение армии Кербоги стало для сельджуков настоящей катастрофой. Фактически, в битве под Антиохией турецкому могуществу был нанесен смертельный удар. Единство сельджукской империи, и без того уже почти эфемерное, рухнуло окончательно. С этих пор крестоносцы имели дело уже с отдельными эмирами и беками, что, конечно, облегчало и дальнейшие завоевания, и вообще само положение порядочно поредевшего крестоносного войска. Поражением сельджуков не преминули воспользоваться и их исконные враги Фатимиды, летом этого же года почти без боя занявшие Иерусалим. Но, как это часто бывает, огромная победа, одержанная крестоносцами столь высокой ценой, так и не стала окончательной. И виной тому были сами «рыцари Христа».
Впрочем, не стоит возводить на простых рыцарей и солдат крестового похода грехи их вождей. Воины-паломники рвались в бой, ведь их главная цель – Иерусалим – была уже так близка. Но среди латинских князей, только что спасшихся от казавшейся неминуемой гибели, с новой, и еще большей силой вспыхнули раздоры. Зачинщиком их был, как водится, граф Тулузский. Сразу же после победы он вновь поднял на совете, казалось бы, уже решенный вопрос о том, кому владеть Антиохией. Аргумент был тот же: присяга Алексею Комнину. Но если месяц назад Раймунду удалось уговорить большинство вождей согласиться с ним, то сейчас, после победы, одержанной, к тому же, без какой-либо, даже минимальной, помощи греческого императора, мало кто из членов совета поддержал тулузского графа. Общие симпатии и крестоносных лидеров, и всего войска были на стороне Боэмунда – подлинного творца этой победы. Тогда Раймунд использовал свой последний козырь, пресловутое копье.