еспечивал крестоносное движение притоком все новых и новых «Христовых рыцарей», несмотря на крупные затраты и многочисленные неудачи. Каким же образом?
Вассальные отношения скреплялись клятвой верности вассала своему господину/ За нарушение клятвы следовали довольно суровые наказания, важнейшим из которых было лишение нарушителя пожалованных ему земель. Кара более чем серьезная, и поэтому вассальная клятва, особенно для мелких феодалов, была важным стимулом для подчинения. Нарушив присягу, они могли потерять все средства к существованию. Для крупных владетелей с большими земельными угодьями это было меньшим сдерживающим фактором — ведь многие из них были связаны вассальными отношениями сразу с несколькими господами. Какой-нибудь герцог мог быть вассалом короля — как герцог, и в то же время владеть графством, пожалованным ему неким маркизом. И король мог обрушить кару на герцога, но ничего не мог сделать с ним как с графом. Эта чрезвычайно замысловатая иерархия веками поддерживала феодальную раздробленность, была и почвой, и топливом для многих дворянских мятежей. Порой вассалитет приводил и к абсолютно парадоксальным ситуациям. Так, например, английский король Эдуард III, будучи верховным сувереном у себя на родине, одновременно являлся вассалом французской короны как герцог Аквитании — территории на юго-западе Франции. Пока англо-французские отношения были мирными, эта ситуация могла бы вызвать только улыбку, но когда вспыхнула Столетняя война между Англией и Францией, аквитанским дворянам стало не до смеха. Ведь теперь, чтобы не нарушить клятву верности, они должны были воевать со своими соотечественниками на стороне чужеземцев! Вот таковы были парадоксы феодализма.
Вернемся, однако, к крестовому походу. Феодал объявлял о своем стремлении отправиться в вооруженное паломничество в Святую Землю, принимая крест. Само принятие креста считалось делом сугубо личным, так сказать, движением души. Но вассалитет, вошедший в дворянскую плоть и кровь, и здесь оказывал сильнейшее воздействие. Если герцог или граф принимал крест, большинство вассалов тут же следовало его примеру — из чувства долга или опасаясь немилости. В этом отношении весьма интересно свидетельство Жана де Жуанвиля, записавшего разговор двух рыцарей накануне Восьмого крестового похода. На вопрос собеседника, нужно ли им отправляться в поход, второй рыцарь заметил: «Если мы не примем крест, мы потеряем благосклонность короля; если же мы примем крест, мы потеряем благосклонность Господа Бога, поскольку сделано это будет не для Него, а только из-за боязни огорчить короля». Как же в этом случае поступили рыцари? Правильно, отправились в поход.
Само собой, чем ниже стоял сеньор на феодальной иерархической лестнице, тем меньшим влиянием он пользовался, однако суть дела от этого не менялась. Существует бесчисленное количество свидетельств о том, как тот или иной епископ, барон или другой сеньор принимал крест — и немедленно то же делали его домочадцы и вассалы. Такая практика сложилась уже перед Первым крестовым походом. Его серьезной особенностью было лишь то, что в нем не принял участия ни один из суверенных христианских государей*, что в более позднее время стало почти правилом. И Первый крестовый поход уникален не только своим размахом, небывалым энтузиазмом крестоносцев и завершившим его грандиозным успехом. Он оказался единственным в своем роде, лишенным хотя бы какого-либо элемента единоначалия, соединив в одном войске нескольких совершенно независимых феодальных князей. Кто же были они — вожди Первого крестового похода, и кого они повели за собой?
Еще на Клермонском соборе Урбан II определил дату выступления в поход — 15 августа 1096 года — и место общего сбора крестоносного воинства — Константинополь. Путь к столице греческой империи каждый руководитель отряда был волен выбирать себе сам. Однако уже в процессе подготовки сформировалось четыре основных центра сбора рыцарских ополчений. Это были: Северная Франция (позднее к се-псрофранцузскому примкнуло фландрское войско);
Лотарингия — территория со смешанным франко-германским населением; Южная Франция, т. е. Лангедок и Прованс — в то время практически независимая от французской короны, и населенная преимущественно провансальцами — народом, так и не ставшим нацией, однако в XI веке четко отделявшим себя от французов, а по языку и культуре близким к итальянцам; Южная Италия — территория, незадолго до этого завоеванная норманнами во главе с Робертом Гвискаром. У каждого из ополчений были свои руководители, у каждого лидера — свои интересы и амбиции.
Самым пестрым по составу и количеству независимых вождей было Северное войско. Во главе собственно французских феодалов стояли граф Гуго де Вер-мандуа и Стефан, граф Блуаский и Шартрский. Первый из них был, пожалуй, самым знатным из всех участников Первого крестового похода, поскольку был родным братом французского короля Филиппа I. Вполне вероятно, что поначалу он предполагал возглавить нею Северную армию; однако ни его личные качества, mi реальные возможности (а богатством он уступал тому же графу Стефану) не позволили ему этого сде-лать. Обиженный граф решил отколоться и отправился с небольшой дружиной в Константинополь морским путем. Увы, ему не слишком повезло. Корабль, на котором плыл Гуго де Вермандуа, потерпел крушение у берегов Греции; сам граф спасся только чудом и в результате прибыл в византийскую столицу лишь с небольшим отрядом рыцарей и почти без средств к существованию.' Впоследствии он играл в походе самую минимальную роль.
Стефан, граф Шартра, Блуа и Труа, в истории Первого похода фигурирует то как Стефан Блуаский, in как Стефан Шартрский. Чтобы не вносить путаницу, остановимся на первом названии. Так вот, Стефан Г>луаский пользовался вначале довольно большим авторитетом. Он был одним из самых богатых людей своего времени — в частности, его земельные владения превышали домен* самого короля Франции, а количество принадлежащих ему замков сравнивали с шелом дней в году. Кроме того, Стефан заметно выделялся среди других руководителей похода, людей малограмотных, а порой и вовсе неграмотных, своей высокой по тем временам образованностью. Он был весьма начитан, владел началами риторики*, а потому неудивительно, что вскоре на совете вождей Северного ополчения Стефан был избран в его председатели, и одно время его даже прочили в военные руководители всего похода. Но уже после выступления в поход выяснилось, что Стефан, будучи всем хорош, богат и образован, несколько... трусоват. Его военная карьера стремительно покатилась вниз, а участие в походе завершилось позорным и трусливым бегством из осажденной Анти-охии. Впоследствии Стефан Блуаский искупил свое малодушие героической гибелью в так называемом Арьергардном крестовом походе и этим сохранил уважение потомков.
Совсем иными, чем Стефан, людьми (но очень схожими между собой) были два других вождя Северной армии, два Роберта — Роберт, герцог Нормандский и Роберт, граф Фландрский. Особенно колоритной фигурой был герцог Нормандский. Выше уже упоминалось о его совершенно залихватском деянии, стоящем на грани фанатизма и идиотизма — отдаче под мизерный залог всех своих огромных владений. Пожалуй, в этом и был весь Роберт Нормандский. Увлекающийся и бесстрашный, но безграмотный и не блистающий умом; великолепный рыцарь и воин, но совершенно никудышный полководец; старший сын знаменитого Вильгельма Завоевателя, выпустивший из рук английскую корону лишь по собственной безалаберности и лени — что к этому можно добавить? Действительно, Роберт Нормандский и в поход-то пошел, гонясь в первую очередь за рыцарской славой, а позже его непредсказуемые поступки на поле боя то спасали крестоносцев, то ставили их на грань поражения. Иное дело его войско, состоявшее из нормандских рыцарей, потомков свирепых викингов — вероятно, лучших воинов своего времени. К Роберту примкнуло немало и английских рыцарей, которые, впрочем, англичанами были только по названию, являясь теми же нормандцами, ведь норманнское завоевание Англии состоялось лишь за трид-цать лет до этого, и все английское войско составляли сами завоеватели и их сыновья.
Роберт Фландрский был таким же бесстрашным ру-o.'iкой, как и его нормандский тезка. Позже историки Первого похода называли его «мечом и копьем христиан». Прекрасный солдат, он, по выражению Эдуарда Гиббона, «иногда позабывал об обязанностях генерала». В общем, второе издание Нормандца, только «ростом пониже и мошной пожиже». Войско его также уступало нормандскому и в количественном, и в качественном отношении.
Несколько иным, чем в Северной армии, было положение в других частях Великого крестоносного воинства (выражение того времени). Отличие состояло, главным образом, в том, что во главе каждого из трех остальных рыцарских ополчений оказался авторитетный вождь, сумевший подчинить себе анархическую рыцарскую вольницу. Одним из таких полководцев был Готфрид (Годфруа) Бульонский.
Как и многие его соратники, Готфрид владел сразу несколькими титулами. Граф Бульонский по отцу, он ПО наследству от своего дяди по матери и благодаря личному расположению императора Генриха IV получил герцогство Нижней Лотарингии (на территории со-иременной Бельгии и, частично, Франции и Германии, С преимущественно-франкоязычным населением). Это сразу поставило его в ряды крупнейших и богатейших феодалов того времени, поскольку Нижняя Лотарингия была одной из самых густонаселенных и экономически развитых областей Европы. Она непосредственно граничила с владениями графа Фландрского, но Готфрид Ьульонский предпочел действовать самостоятельно — ио.чможно, из религиозных побуждений (его войско было единственным, выступившим в точно назначенный паном срок), а может быть, опасаясь конкуренции. По-лдпсйшие летописцы сделали из Готфрида Бульонского гл а иного героя Первого крестового похода (каковым он и действительности не был), этакого «рыцаря без стра-М и упрека», и до сих пор историкам трудно определить, где кончается правда и начинается легенда о Готфриде. Впрочем, можно с большой долей уверенности г