Милый тихонький такой,
Очень любит уж покой.
Из моих любовников
Он делает покойников.
Приключилась та история три месяца назад. Топать на зону Джеки, конечно, придется, но адвокаты у него толковые, должны вытянуть на «в состоянии аффекта», обыграть «всемерную помощь следствию» и добиться низшей планки.
Братва судила случай с Джеки по разному: одни одобряли, мол, за предательство только смерть, другие сходились, что баба того не стоит, а гребаря ее следовало просто наказать, скажем, отщипыванием яиц, и опустить на бабки.
— Здесь много чего по десять номиналов. Считать удобней, — продолжил тему кореец Джеки. — Чем помочь? А может, тебе адресков женских общаг подкинуть? Переписываешься, и вроде как при деле. Я вот, не думай, не дрочить фотки выманиваю. Я хочу выяснить, все бабы — шкурки, или есть порядочные?
То, что Джеки не расспрашивал «за что же тебя-то, Шрам, упекли?» — правильно. Захочет человек — расскажет, а трясти его нельзя.
— Сам управлюсь, Джеки. Ты в каком номере чалишься?
— В пятидесятом. Заходи. Кстати, я не дуркую, здесь это запросто делается. Платишь и идешь в гости. Час гостевания — штука.
— Лихо, — Сергей вытряс в рот последние капли слабоалкогольной водички. — Жаль, на волю прогуляться за бабули не выйдешь.
— Выйдешь, — ни следа улыбки на лице корейца. — Но десятью номиналами не отделаешься. Развлекуха для подлинных миллионеров.
— Ты что, не шутишь? — Сергей подумал, что в узких глазах удобно прятать насмешку.
— Нет, — просто ответил Джеки. — Сколько стоит аттракцион не узнавал. Но захочешь, сам выяснишь.
— Ну, про подгон шлюх я слыхал. Про водку и гашиши-машиши, понятно… Не знаю… Слухи о прогулках по воле доходили бы.
— Редко, кто пользуется. Говорю же, надо быть Мавроди или Якубовским, чтобы расплатиться. Да и смысл какой? Чего захочешь, дешевле выйдет сюда доставить. А срыть в побег все равно не дадут.
Сергей задрал подбородок. Серые на сером фоне силуэты мерно вышагивали по периметру пенала, через устоявшееся количество шагов наклонялись головы. Потом головы поднимались — все спокойно в охраняемой зоне. И верняк, не так уж и кучеряво стоит их заставить мерять тропку в противоположную сторону. Только нафига козе баян? Здесь торгуют более конкретными и жизненно необходимыми вещами.
Странная мысль пришла в голову Шраму, но не из тех, что нельзя высказать вслух:
— Так какой же офигительный барыш стригут «Вторые кресты» каждый божий день, а, Джеки? Кто ж хозяйство держит?
Кореец сжал пустую банку, легко обратив ее в цинковый шлепок. Люди рядом бродили, сидели, курили, пытались делать какую-то гимнастику. Переговаривались чахло — видать, уже наобщались друг с другом досыта.
Кто-то от скуки засылал уши и в их с корейцем беседу, и как бы в никуда, поскольку лезть в чужой базар западло, промежду прочим гундел:
— А вот еще понтово венигрет в шампанском заказать. Есть такой баландер Костик, он так круто куховарит…
— А в двадцать пятую пацаны в складчину аквариумных рыбок полкило купили. Заткнули рукомойник, напустили воды и три дня рыбачили…
— Это что, один шиз из двенадцатки по частям воздушку заказал, типа устал малявы в ручную пулять. Только воздушку то ему продали, а через день отшманали…
— Очередь у «Углов» видал? — довольно замысловато взялся отвечать Джеки. — Ну не важно. Короче, каждое утро выстраиваются женки там и сеструхи передачи отдавать. Мелочевку разрешенную. Конфетки, папиросы, носки. И хер с маслом ты передашь без взноса. Все места в очереди продаются. Первые места ценятся суровее, последние дешевле. Как в театре. Какие-то дешевки этим зарабатывают. И отмаксовывают в «уголковый» кошелек.
— Да, слышал эту тему, — кивнул Сергей.
— Короче, даже здесь прихвачено. Чего толковать про подходы, где понажористее бабки можно рубить. А кто держит…
Джеки пожал плечами.
Ну, это верно. Мало волнуют затюремные дела, пока не сядешь. Однако вот он, Шрам, у «хозяина» гостил, с людьми разными общался, а что-то и для него в новье.
— У тебя с деньгами не проблемно? — вопрос вырвался сам собой. Не в благодарность за тоник с джином, а потому что помогать друг другу надо.
— Живу.
Вообще-то Шрам другое подразумевал. Может, бабу хочет человек. На банки-то, ясно, хватает, и на мелочевку всякую, а на что-нибудь для души, что снимет хмарь с сердца…
— Беспроцентно кредитую. Отдашь, когда выйдешь.
— Это не из двенадцатки воздушку заказывали, а Фикса из сорок третьей…
— И не рыбок аквариумных, а лягушек, чтоб по ночам квакали. Типа по Финскому заливу кто-то тосковал.
— Все не так было. Заказали белых мышей. Дресировать хотели. А мыши сбегли и скрестились с местными…
— Нормально все, — сузил и без того узкие глаза кореец. — С деньгами нормально… Лишь бы почта трудилась без перебоев. Кстати, о деньгах. Видишь, чувака в красных носках?
— Да.
Человек стоял у противоположной стены, почти вплотную прижавшись к ней, а к ним повернувшись спиной. Красные носки бросались в глаза из-за коротких брюк.
— Сидит здесь пять лет, — пояснил кореец Джеки. — Грабанул по пьяни ларек. От силы тянет на треху. Вот он сидит и ждет суда.
Сергею, словившему, на что намекает кореец, неожиданно представилось, сколько людей, загремевших в «Углы», распродали последнее свое барахлишко, чтобы выбраться отсюда хотя бы в зону, если домой не получается. Или чтобы хоть чем-то облегчить себе жизнь вне воли. И от безличных объявлений в газетах типа «Продам. Срочно» протянулись нити к одному кулаку. Чей же, интересно, этот кулак?
— Пожалуй, тут и посрать скоро бесплатно будет нельзя. Коммерческую парашу придумают, — Сергей невольно хохотнул. — Все обложили, суки. Тут знакомца встретил, Панаса. Доходяга доходягой. В лагере б без слов в лечебницу определили…
— Панас? — переспросил Джеки.
— Ну да.
— Он помер сегодня.
Вот так сообщение. Секунду Шрам его переваривал.
— Откуда знаешь?
— Он же блатной, отстучали… — Джеки похлопал ладонью по стене, — по телеграфу. Чтоб кореша выпили за упокой.
— Чего, как? Неизвестно?
— Помер, значит, помер. Не пришили, значит. Короче, сообщили без подробностей. Кореш?
— Нет.
— А вот че я слыхал, будто кто-то крутой из двадцать первой захотел антену-тарелку. Так ему отказали, потому как снаружи вид фасада портит…
— Гонишь, из двадцать первой не тарелку заказывали, а медаль «Почетный уголок». Тридцать штук. И гравер честь по чести выполнил. Правда прежний зам зачеркнул на эскизе слово «СЛОН»[2]
— Нет, самый крутой был Ворон, он перед этапом забашлял, чтоб пароход с Оркестром Советской Армии напротив «Углов» «Прощание славянки» сбацал. Понятно, дирижер ни ухом, ни рылом. Дирижера залечили, что для туристов на самом параходе…
Сергей почувствовал, как пузырями со дна в нем поднимается злость. Без явной причины, ни на кого конкретно не направленная, но злость. Шрам как бы увидел закручивающуюся вокруг себя хитрожопую петлю, которая касательства к его заморочкам с подставой, с прирезанным Филипсом вроде бы не имеет. Ох, не нравится ему такая карусель с леденцами. И ведь не понять даже, в чем хитрожопость ее, откуда ветер задувает.
— Слушай, а ты Клима Сибирского здесь встречал?
— Да, ходил тут такой старичок… А ты вот, Шрам — свежий, ответь. Если есть порядочные девченки на воле, так почему на третьем письме переписка обрывается? Только я честно расскажу, как в «Углы» вселился, и отрезает, будто серпом по гландам.
Больше ничего сказать Джеки не дали. Заскрипела дверь, которую бы не мешало смазать, и прозвучало по-ментовски отчетливое:
— Заключенный Шрамов на выход!
— Тебя, — прокомментировал Джеки.
«Что за чума творится? Гоняют сутки напролет по „Углам“, словно вшивого по бане», — но ничего не оставалось ему, заключенному Шрамову, как идти…
3
— А ты знаешь в натуре, что такое «петля Нестерова»? Это когда хваталки привязывают сзади к ногам и оставляют в такой скрючке на ночь. А про «лампочку Ильича» слыхивал? Это когда провода от аккумулятора закорачивают на головку. Какую головку? Члена, понятно, головку. Или вот еще тебе. Напяливают противогаз без коробки и пережимают шланг. Начинаешь задыхаться, шланг отпускают, дают вдохнуть разок и снова перекрывают. Это у ментов называется «команда газы». Некотрые с ума скопытывались прямо в резиновом наморднике. Все на себе, — татуированной рукой заключенный ткнул в татуированную же грудь, — испытал. После эдаких процедур чего подсунут, то и подпишешь. Понимаешь, папаша? Выбили из меня менты показания! Заставили взять чужое! Я ж не Бонивур, чтоб вытерпеть!
— Вы расскажите на суде правду. Должны назначить пересмотр дела и служебное расследование. Еще направьте заявление в прокуратуру, напишите в газету, — задушевным голосом поучал Кораблев, при этом думая, что из услышанного пересказывать англичанину, а что опустить.
Беседа шла в коридоре возле закрытой за выведенным зеком двери камеры. Начальник СИЗО невнимательно прислушивался, переминался с ноги на ногу и думал о том, что депутат Кораблев только косит под блаженного. Многие в Думе прикидываются придурками и у каждого клоуна свою роль. Один канает под бесноватого, другой — под косноязычного работягу типа только от станка, а Кораблев — под юродивого демократа-правозащитника, который за соблюдение прав человека хоть на что готов, хоть руку дать себе оттяпать. Только все они кривляются за хорошие бабки. Старикашка в пластмассовых очках старается за западные подачки. Он же большой друг буржуйской цивилизации, доказывает верность идеалам ихних ценностей. Как тут не подкинуть старикану на бедность.
— А ты думаешь, папаша, суд не ментовский? — хрипел зек, ежась, водя плечами, чтоб согреться. Он вышел из камерной парилки как был, в одних трусах и шлепанцах. Коридорная прохлада начинала его пробирать. — Кругом все скуплено. Папаша, звони в Гаагу. Если оттудова не подмогут, то нигде, значит правды нету.