На ночлег остановились на постоялом дворе — приземистом длинном здании с белеными глинобитными стенами и крытой камышом крышей. На обширном дворе уже стояли крестьянские повозки — завтра был ярмарочный день. Узнав об этом, актеры радостно переглянулись — им, кажется, здорово повезло! Им вообще в последнее время везло — по крайней мере, именно так считал старший тавуллярий. Ну, еще бы, не везло! Денег пока хватало, ни турок ни башибузуков так и не встретили — хотя могли бы — вот только погода… Вплоть до сегодняшнего вечера — все дожди да туманы. Но, на Господа грех жаловаться, не может же быть так, чтобы все было хорошо, не может такого быть никогда, а если и все же бывает — так обязательно для того чтоб неожиданно вылиться в какую-нибудь совсем уж непотребную гадость. Нет уж, пусть хоть что-нибудь да будет плохо. Лучше — погода… Но вот и она, кажется, наладилась.
Крестьяне улеглись спать рано — сказывались устоявшиеся привычки деревенских жителей — впрочем, и актеры не задержались за столом долго. Откушали яичницы с салом, закусили терпким молодым сыром красное — от простуды! — вино, да тоже улеглись спать — устали. Спасли все вместе в длинной большой горнице с лавками и мягкой соломой. Во дворе, под окошком, дремотно мычали волы, потом долго мяукала кошка, а где-то неподалеку залаял пес. Да, еще гундосил какой-то здоровенный бугай с поросячьей рожей, этакая кондовая деревенщина — напился пьяным пьяно, и делал из того доблесть, ругаясь и обещая набить морду всем своим обидчикам. Поругавшись, встал, осмотрелся… Увидал спящих у стены близнецов.
— Ого, какие девки!
— Это не девки. Спи уже, Викул, надоел! — грозно приподнялся какой-то мосластый мужчина.
— Не девки? А похожи… Я б с ними…
— Я кому сказал? Спи!
— Сплю, сплю, дядько Каим.
Пьяница, наконец, улегся и вскорости захрапел. Ну, и слава Богу.
А утром грянули бронзовым громом колокола, собирая паству к молитве. Туда все и отправились — и крестьяне, и господа артисты. Да, погода направилась, начинавшийся день — еще, правда, довольно прохладный — прямо-таки сиял желтым игривым солнышком и прозрачной лазурью неба. Пели жаворонки, степенно идущие в церковь по— праздничному приодетые сельчане с интересом косились на незнакомцев — знали уже, конечно, кто именно к ним приехал.
— Что делать-то нынче будете? — небольшого росточка паренек ухватил за руку одного их близняшек. — Песни петь? Или по канату ходить? А, может, бороться?!
— Не, — засмеявшись, отозвался Лука (или Леонтий). — Драму для вас будем ставить… точнее — комедию!
— Комедию? — смешно наморщив рожицу, переспросил мальчуган. — А что это?
— Вот приходи после полудня на луг, что за постоялым двором — увидишь.
Упомянутый «Электроником» луг как раз и принадлежал хозяину постоялого двора Миколу, с которым вчера обо всем и договорились.
— Ставьте свою пьесу, — подумав, разрешил Микол. — А начет оплаты — это, как сборы.
Как сборы… Логично рассудил, пройдоха!
А сборы обещали быть очень неплохими — в связи с базарным днем народу в селенье собралось много.
И господа артисты постарались не обмануть их ожидания!
Отстояв заутреню, приступили к оборудованию места — сколотили помост из хозяйских досок, разметили — кому где стоять и двигаться, прорепетировали несколько сцен — к восторгу сбежавшихся со всего селенья мальчишек. Потом, утомленные, отправились перекусить.
Хозяин постоялого двора Микол — жуликоватого вида мужичок с черной, с проседью, бородой и обширной лысиной, обычно прикрытой круглой бараньей шапкой — на Лешкин вопрос относительно попутного судна до Видина задумчиво почесал затылок.
— Турки, видишь ли, в последнее время не разрешают туда плавать. Говорят — не спокойно.
— Не разрешают, да, — словно о чем-то само собой разумеющемся отозвался Алексей. И тут же с хитрецой взглянул на собеседника:
— Но ведь это же не значит, что не плавают, а? Наверняка, кто-то нарушает запрет?
— Может, и нарушает, — Микол пожал плечами. — Мне откуда знать?
— Да уж, будто неоткуда? — усмехнувшись, Алексей понизил голос до шепота. — Мы бы неплохо заплатили… Ну — и тебе, за сведения.
— Подумать надо, — заявил Микол уже не так непреклонно. — Хотя, вряд ли сыщется такой владелец барки… Но, если вдруг сыщется, я подошлю мальчишку…
— Договорились! — обрадовано воскликнул Лешка. — Вот тебе пока задаток… Две аспры. Пока две…
— «Беленькие»! — хозяин постоялого двора умело подавил вырвавшуюся наружу алчность. Сделал этакое незаинтересованно-безразличное лицо — типа, мол, не особо-то и нужны мне твои деньги. Но видно было — доволен. Еще бы — за две-то аспры в Константинополе какому-нибудь землекопу или грузчику полдня вкалывать!
После полудня, закончив рыночные дела и отстояв обеденную службу, народ потянулся на луг. В чистом нефритовом небе праздничным прожектором сияло солнце, освещая празднично одетую публику и одухотворенные лица артистов. Собравшиеся бурно обсуждали все, обделанные сегодня дела — кто что купил, кто что продал — хвались друг перед другом покупками.
— Эй, Христо, правду говорят, ты прикупил новое седло за три серебряхи?
— И не за три, а всего за две! Хорошее турецкое седло. В хозяйстве сгодится.
— В хозяйстве все сгодится. А не боишься, ну, как турки на твою усадьбу заглянут? Спросят, откуда такое седло?
— Так скажу, что купил.
— Ага! Купил! У какого-нибудь гайдука или башибузука, да?
— Я бы на твоем месте отнес седло продавцу, Христо!
— Да ну вас всех! Вот, привязались к седлу… Смотрите, вон лучше на балаган! Кажется. Представление начинается.
И в самом деле, начиналось…
Старик Периклос, вальяжный донельзя, в небрежно перекинутом на манер римской тоги плаще небесно-голубого струящегося шелка, подошел к краю помоста и поклонился зрителям. Поклонился с большим достоинством — искусство непростое, и далеко не всем доступное, Лешка, к примеру, так долго так не умел, пока Ксанфия не научила.
— Однажды как-то раз цыган собрался в горы, быть может, половить чужих коней, — выпрямившись, красивым баритоном начал мэтр.
Тот час же на сцене появился цыган — Лешка, загримированный почти под негра, так что не узнала бы и родная мать — и конь, в роли которого на подмостках блистал Аргип. Узнать парня было еще труднее.
Вот Лешка увидал «коня», затаился, затем, под смех публики, улегся на брюхо, пополз. Почуяв неладное, «конь», забеспокоился, заржал — зрители засмеялись еще громче — нет, положительно, Аргип был сегодня звездой! Потом на сцене показался один из близнецов, изображавший красотку — надо сказать, весьма даже похоже — и вожак табора — «старый цыган» Федул.
— Во, дают! — громко хохотал во все горло давешний ночной горлопан с лицом, больше похожим на свинячье рыло — щекастое, красное, с какими-то отвислыми щеками и носом картошкой. Бывают такие люди — все-то им хочется выказать себя первым парнем на деревне, хоть, казалось бы, и посылов-то к этому нет никаких, а вот поди ж ты…
— Тю! — свинорылый увидал «электроников». — Эгей, девчонки!
Действие быстро закручивалось, завораживая своей интригой собравшихся, в числе которых можно было бы лицезреть и православного батюшку, и всех остальных церковных служителей, начиная с дьякона и заканчивая сторожем. А что, почему б и им не посмотреть на то, чем так интересуется паства? Чай, комедия-то вовсе не из языческой жизни!
Время от времени прерываемое громовыми раскатами хохота действие уже подходило к концу, когда выдавший очередную репризу Алексей вдруг увидал быстро приближавшихся к постоялому двору всадников. Целый отряд всадников в ярко-красных кафтанах с черными лебедиными крыльями на зеленых и алых щитах. Сипахи! Человек двадцать. И что им тут нужно?
Собравшийся на лугу народ тоже заметил турок, но особого беспокойства почему-то не проявил. То ли налоги у всех были уже заплачены (вернее, содраны ретивыми сборщиками), тот ли эти сипахи были своими — из какого-нибудь расположенного поблизости гарнизона. На причудливом шлеме скачущего впереди усача развевался султан из разноцветных перьев, позади совсем еще молодой юноша верхом не красивом гнедом коне держал в руках нечто вроде короткого копья, украшенного лошадиными хвостами и золоченым полумесяцем вместо острия. Туг — личное знамя командира. Десятник? Или, как там по-турецки — каракулчи? Или, нет — онбаши…
За ним — рядовые воины, а дальше…
Пользуясь тем, что не был задействован в предпоследней сцене, Лешка до боли в глазах вглядывался в сипахов. И то, что он, наконец, разглядел, его совсем не обрадовало — позади всех, в компании какого-то смуглолицего мальчишки, ехал Пурим Кызыл — смотритель рынка из Златицы! Мало того, когда всадники подъехали ближе, старший тавуллярий узнал и мальчишку. Никакой был не мальчишка… Фекла! Или как ее там по-турецки, Бог весть…
Значит, они так еще не прекратили поиски беглецов. А это означало, что исход грядущей битвы был пока неизвестен. Господи… Лешка от всей души поблагодарил Бога, за то что они играли сегодня «Цыган», в гриме… Черт! Как бы Агрип раньше времени не показался в своем так сказать, естественном виде.
Старик Периклос же зачитывал кульминацию. Подъехавший к лугу турки, надо сказать, никого не расталкивали, вели себя вежливо — старший, усач, даже отвечал на поклоны.
Ага… Вот Пурим и Фекла спешились… Встали у раскидистой березки, невдалеке… смотрели, как кланялись вышедшие на сцену артисты. Довольные зрители громко хлопали в ладоши и одобрительно свистели. Оранжевое солнце садилось где-то за Дунаем, посреди черных отрогов гор. Темнело.
Это хорошо, что темнело.
Не вызвав — пока не вызвав! — никаких подозрений, актеры принялись сворачивать сцену. Зрители расходились. Даже сипахи, и те потихоньку направили коней к пристани. За ними, взобравшись в седла, медленно поехали и Пурим со своей спутницей.
Не узнали! Ну, мудрено было бы узнать — Лешка ведь тоже не терял времени даром, за пару минут превратив сошедшего за подмостки Аргипа в истинного цыгана. Даже платок ему на голову повязал этаким цветастым тюрбаном, а уж грима не пожалел — не цыган подучился — негр! Когда вышли на поклон, старик Периклос удивленно вскинул брови — зачем, мол? Но потом махнул рукой — все равно, пьеса-то уже кончилась.