Таким образом, можно понять, что Таливалдис был католиком. По мнению И. Штернса, Таливалдис до 1208 года придерживался языческой веры и сам участвовал в жребии о принятии новой веры[62]. Только принимая версию перехода Таливалдиса в католичество можно объяснить, что крещение имерских латгалов и строительство церкви прошло без протестов со стороны князя. На наш взгляд, вполне возможен и несколько другой вариант, а именно переход из православия в католичество. Иначе как объяснить тот факт, что сыновья Таливалдиса, последовав примеру отца, переменили веру в 1214 году? В хронике прямо указывается, что они были православными:
Пришли сыновья Талибальда из Толовы, Рамекэ с братьями и, отдавшись во власть епископа, обещали переменить христианскую веру, принятую ими от русских, на латинский обряд...
Несколько раз в 1208 и 1212 году крестоносцы с ливами и латгалами назначали место сбора у замка Таливалдиса — Беверина — для походов в Эстонию. Но сам Таливалдис в битва не участвовал. И. Штерне пишет:
«Сам Таливалдис во времена Генриха, кажется, был уже пожилым человеком, так как нигде в хронике не сказано, что он принимал участие в каком-нибудь бою или набеге; в Ригу за помощью к немцам отправились старейшины Таливалдиса из Беверена — Дот и Пайке; и в Эстонию с посольством отправлялся посланец Таливалдиса»[63].
Обосновывая эту точку зрения, историк приводит примеры пленения Таливалдиса в последние годы его жизни (1213, 1215). Ни в одном случае нет описания борьбы латгальского князя со своими врагами. Действительно, мы читаем в хронике Генриха:
/Литовцы/ собрали большое войско и, переправившись через Двину, пришли в землю лэттов, разграбили их деревеньки и многих перебили; дойдя до Трикатуи, захватили старейшину этой области Талибальда и сына его Варибулэ, а затем перешли Койву, у Имеры застали людей по деревням, схватили их, частью перебили и вдруг со всей добычей повернули назад.
Литовцы после смерти Даугерутиса в Вендене напали на союзных ордену латгалов, взяв в плен Таливалдиса и его сына. Другой сын князя, Рамекис поднял своих людей, чтобы пуститься в погоню за врагами. К нему присоединился венденский комтур Бертольд с меченосцами. Погоня шла обходными путями. Литовцы, заметив белые орденские плащи, поспешно бежали. Далее хроника сообщает:
Когда они переправились через Двину и уже подходили к своим владениям, Талибальд бежал и, десять дней не евши хлеба, радостно возвратился в родную землю.
Из текста можно понять, что литовцы переправлялись через реку уже тогда, когда погоня отстала. Возникает вопрос, который формулирует И. Штерне: «Почему у самых своих границ литовцы не смогли устеречь такого ценного пленника, как князь Талавы?» И отвечает на него: «По моему мнению, литовцы разрешили Таливалдису бежать; возможно, они боялись, что из-за возраста Таливалдис не сможет вынести дальнего пути и плена»[64]. Возможно, что это и так. Второй сын Таливалдиса так и остался в плену у литовцев. Потому что после литовского плена Таливалдис жил у своего сына в Трикате (Трикатуе). Причиной, скорее всего, действительно мог быть возраст князя. Но своих сыновей он всегда посылал в походы.
В 1214 году сыновья талавского князя устроили набег на земли эстов, в Роталию, откуда привезли большую добычу:
И награбили сыновья Талибальда три ливонских таланта серебра, не считая одежды, коней и большой добычи, и все это отвезли в Беверин. Точно так же и все войско и в первый, и во второй и в третий день преследовало бегущих эстов повсюду и убивало направо и налево, пока не обессилели от усталости и люди и кони.
На следующий год отряд эстов скрытно подошел к Трикате и застал там врасплох старого князя. Эсты потребовали открыть им, где спрятаны богатства князя:
Придя под вечер в Трикатую, они застали там Талибальда, вернувшегося для купанья из лесного убежища, схватили его и с жестокостью стали заживо жечь на огне, грозя смертью, если не покажет им, где все его деньги. И он предъявил им пятьдесят озерингов, но те не перестали жечь его. Тогда сказал Талибальд: «Если я укажу вам все деньги мои и детей моих, вы все равно меня сожжете», и не захотел ничего больше указать им. Тогда они вновь положили его на огонь и жарили, как рыбу, пока он, испустив дух, не умер.
Так трагически погиб князь Талавы. Об этих событиях написана баллада Яниса Грина, в которой мужественный властитель гордо отвечает эстам:
Ха! Тот, кто жаждет моих богатств,
Может идти собирать кости, которые всегда я сеял,
И от которых белы рубежи Талавы.
После смерти князя Таливалдиса войны между латгалами и эстами вспыхнули с новой силой. Месть сыновей та-лавского князя очень ярко и эмоционально описана в хронике Генриха:
Сыновья Талибальда, Рамеко и Дривинальдэ, видевшие смерть отца, были в великом гневе на эстов, собрали войско из лэттов, своих друзей и близких, а вместе с ними пошли и братья-рыцари из Вендена с прочими тевтонами; и вступили они в Унгавнию, опустошили и предали огню все деревни, а мужчин, каких могли захватить, всех сожгли живыми, мстя за Талибальда. Сожгли все их замки, чтобы не было у них там убежища. Искали врагов и в темной чаще лесов, нигде от них нельзя было укрыться, и вытащив оттуда, убивали. Женщин и детей увели с собой в плен, захватили коней, скот, большую добычу и вернулись в землю свою. На возвратном пути встретились им другие лэтты; пошли и эти в Унгавнию и докончили оставленное первыми: добрались до деревень и областей, куда не доходили те, и если кто до сих пор уцелел, не миновал гибели теперь. И захватили они многих, и перебили всех мужчин, и повлекли в плен женщин и детей, и увели скот, взяв большую добычу.
Другой латгальский князь Варидот правил землей Аутине. Земля эта находилась в зависимости от княжества Ерсика, которым управлял князь Всеволод (Visvaldis). В 1209 году Всеволод признал зависимость от епископа и получил от него свое княжество в лен. Это касалось и зависимых от Всеволода земель. В тексте договора упоминается латгальская Аутине: А тех своих данников, что приняли веру от нас, вместе с данью и землями их, отказал нам безусловно (liberos), а именно город Аутину, Цессовэ и прочие обращенные к вере.
Варидот со своими воинами ходил в походы против эстов, по-видимому, под влиянием энергичной воинственной агитации Бертольда, с которым он заключил военный союз. В хронике Варидот упоминается вместе с Руссином из Сотекле как раз в связи с набегом на Уганди. Известно, что он лично ездил в Ригу просить войска против эстов. Других сведений о нем нет. В 1209 году аутинские латгалы идут в поход уже не с Варидотом, а с Бертольдом и Руссином. Как погиб Варидот, в хронике не упоминается, хотя о гибели всех заметных личностей сообщается, чтобы показать, кому служил погибший — Господу или дьяволу. В. Билькис пишет: «Если бы Варидот пал в битве с эстами, тогда Генрих не стал бы этого умалчивать, если бы он поднялся против епископа или ордена, тогда он был бы упомянут с остальными грешниками, понесшими наказание Святой Девы. Поэтому, надо думать, было что-то, что заставило Генриха умолчать о смерти Варидота. И это «что-то» могло быть епископской или орденской акцией против Варидота. Понято, что это только возможная версия, таковой она и остается. Если бы Варидот стал жертвой той или иной епископской или орденской акции, это могло бы возбудить недовольство латгалов и в будущем послужить поводом к восстанию»[65].
Больше всего внимания хронист уделяет третьему участнику военной коалиции — Руссину. Это личность особая, о нем Генрих Латвийский рассказывает с подробностями. Он награждает его эпитетом: Руссин, храбрейший из лэттов. Из всех правителей латгалов он самый непримиримый к врагам-эстам.
Неудивительно, что он подружился с другим храбрым воином — Бертольдом из Вендена. Чаще всего в хронике Руссин со своими латгалами поднимается на бой. Латвийский исследователь В. Билькинс сравнивает этого латгальского князя с другими героями — земгальскими властителями Виестурсом и Намейсисом.
Осенью 1208 года объединенное войско меченосцев, рижан и латгалов вторглось в Уганди и сожгло замолк Оденпя. Эсты (жители Уганди и Сакалы) в ответ разорили окрестности Трикаты и осадили Беверин, но безуспешно. Беверин находился во владениях Таливалдиса. С его осадой эстами связан интересный эпизод. Многие историки полагают, что в момент штурма в Беверине находился автор Хроники Ливонии — священник Генрих, который лично знал Таливалдиса, Варидота и Руссина. Он с восхищением рассказывает об одном из беверинских латгалов Робоаме. Этот Робоам бесстрашно сошел в гущу врагов и, убив двоих эстов, вернулся в замок. Имя упомянутого латгала явно не латгальское, а, скорее, данное ему при крещении. Генрих, чтобы подбодрить защитников, поднялся на вал. О себе хронист скромно пишет в третьем лице:
Священник их, мало обращая внимания на нападения эстов, взошел на замковый вал и, пока другие сражались, молился Богу, играя на музыкальном инструменте. Услышав пение и пронзительный звук инструмента, язычники, не слышавшие этого в своей стране, приостановились и, прервав битву, стали спрашивать о причине такой радости. Лэтты отвечали, что они радуются и славят Господа потому, что, приняв недавно крещение, видят, как Бог помогает им.
Музыка и молитва произвели на эстов неизгладимое впечатление. Они предложили латгалам мир и, получив отказ, сняли осаду.
Этот эпизод получил интересную интерпретацию в поэтическом творчестве латышского лирика Аусеклиса (1850— 1879), написавшего стихотворение «Беверинский певец». Автор отнес эпизод к языческим временам, вместо священника у него на стену замка выходит жрец-вайделот с латышскими гуслями — кокле:
Вдруг из башни показался, показался Седовласый Вайделот, Вайделот. Из окошка сверху глянул, сверху глянул, Кокл