тельный конец света и царство Антихриста, отражал безнадежность и отчаяние, охватившие деревню в годы сплошной коллективизации. Однако уже самим фактом отрицания эти слухи перевернули коммунистический мир. Восприятие коллективизации крестьянством было не просто реакционным; «его ключевой характеристикой был переворот мира… сознание выражало себя в отрицании существующего порядка, а не в поиске нового»{279}. Коммунизм стал воплощением Антихриста. Все, что в коммунистическом мире было правильным и логичным, стало для крестьянского мира прямо противоположным. Именно в этом смысле слухи об Апокалипсисе толкали крестьян на борьбу и создали идеологию крестьянского сопротивления[34].
Акцент на царстве Антихриста служил показателем протестной природы апокалиптического мировоззрения эпохи коллективизации. Он исключал для каждой из сторон возможность придерживаться нейтралитета в противоборстве, ставшем войной между силами добра и зла. Всем стремившимся к спасению приходилось выбирать между Богом, с одной стороны, и советской властью, колхозом и Антихристом, с другой. Миры политики и религии слились в один, и все политические события стали рассматриваться крестьянами через призму Апокалипсиса. Последний, таким образом, оказался не просто способом осмысления кардинальных перемен эпохи первой пятилетки, но и руководством к действию. Перед выбором между спасением и проклятием верующему человеку не оставалось ничего другого, как сопротивляться политическому курсу и действиям государства. Ввиду этого апокалиптические предостережения адресовались тем, кто вступил в колхоз или еще колебался. Апокалиптические слухи способствовали упрочению единства крестьянства, стали призывом к оружию и мотивацией для более активных форм крестьянского протеста и сопротивления коллективизации.
«От Господа Бога»
Подогреваемые страхом и нарушением прав крестьянства, слухи распространялись по деревне, как гигантский пожар. Крестьяне собирались небольшими группами и обменивались последними новостями у колодца или на рынке; молодежь устраивала посиделки, сосед обсуждал вести с соседом{280}. Считалось, что в основном слухи распускают женщины и маргинальные группы крестьян, которые, как следовало из советских источников, находились под влиянием кулаков, священников и прочих «контрреволюционных элементов». Женщины казались по своей природе жадными до слухов, особенно апокалиптических, поскольку были религиознее мужчин и шире вовлечены в дела деревни, что способствовало тесному общению друг с другом{281}. Аналогично естественными разносчиками слухов представлялись такие маргинальные фигуры, как странствующие паломники, нищие и юродивые, постоянно переходившие от деревни к деревне{282}. Однако, учитывая масштабность слухов, непонятно, были ли именно эти люди действительно главными распространителями, или же их таковыми хотела видеть партия. Возлагая вину за распространение слухов на «баб» (в основном пожилых), советская власть, осознанно или нет, пыталась умалить значимость этих устных рассказов, сведя их до чисто «женского дела». Обвиняя же в этом странников и прочих бродяг, можно было маргинализировать слух и связать его с довольно архаичным, а потому политически не значимым слоем крестьянского общества. Независимо от того, были ли эти категории крестьян главными распространителями слухов, необходимо отметить, что советская власть могла деполитизировать веру в слухи, поскольку считала крестьянок, странников, нищих и тому подобных отсталыми и политически безграмотными. Таким образом, государство пыталось политическими мерами умалить значимость слухов как контридеологии и разрядить вызванную ими взрывоопасную обстановку.
Советская власть стремилась локализовать слухи в границах источника их распространения и тем самым минимизировать их угрозу. Поскольку власть считала женщин и других маргинальных персонажей доверчивыми и примитивными, источником слухов должен был быть кто-то еще. Вполне предсказуемо ответственность за распространение слухов легла на кулака и сельского священника. Остается открытым вопрос, были ли кулаки инициаторами слухов или же крестьянам приписывали статус кулака за то, что они их распространяли. Однако, исходя из логики советской власти, только кулак мог высказывать столь опасные, контрреволюционные политические идеи, поэтому распространяющий их крестьянин оказывался кулаком в силу самого этого факта. Несколько десятков лет спустя Солженицын в книге «Архипелаг ГУЛаг» писал об отголоске той эпохи: слухи, ходившие в ГУЛаге, всегда назывались «кулацкими слухами»{283}. Наряду с кулаком статус подстрекателя получил и сельский священник. Логично предположить, что священник действительно играл некоторую роль в распространении апокалиптических слухов, поскольку и для крестьян, и для служителей церкви коллективизация являлась апокалипсисом. Более того, священники были носителями апокалиптического языка и дискурса. Один активист из Пензенской области на Средней Волге докладывал: «Везде попы пустили легенду, что в Пензе на Девичьем монастыре на кресте горит свеча день и ночь, и надо сказать, что народа идет туда черт знает сколько смотреть эти чудеса. Мало этого, говорят, что скоро придет папа римский, власть падет и всех коммунистов и колхозников будут давить»{284}.
В Ростове-на-Дону местный дьякон заявил: «Я вам глаголил, что приходит конец миру, нужно с помощью Бога вести борьбу против Антихриста и его сынов»{285}. Священники Гельмязовского района Шевченковского округа на Украине предсказывали, что самые простые формы коллективного хозяйства «будут существовать 28 дней, артель 21 день и, начиная с 1 февраля, если перейдем в коммуны, то еще 42 дня будем жить, а потом наступит конец мира»{286}. В других местах священники говорили пастве, что колхоз послан им в наказание за грехи{287}.
Таким образом, распространение контрреволюционных слухов вменялось в вину официальным врагам государства. Теперь, установив источник этих слухов, советская власть могла обрушить на виновников весь механизм репрессий, не опасаясь нарушить свои собственные критерии, кого считать врагом. Граждане, распространяющие слухи, которые могли быть истолкованы как пропаганда или антигосударственная агитация, преследовались по зловещей 58-й (п. 10) статье Уголовного кодекса — контрреволюционные преступления. Их ожидали тюремное заключение на срок не менее шести месяцев, а в случае тех же действий при массовых волнениях или с использованием религиозных или национальных предрассудков масс — расстрел. Обвиненных в распространении слухов, не связанных с контрреволюционной деятельностью, судили по статье 123 Уголовного кодекса — совершение обманных действий с целью возбуждения суеверия в массах населения для извлечения таким путем каких-либо выгод, предполагавшей наказание в виде принудительных работ на срок до одного года с конфискацией части имущества или штрафа до пятисот рублей{288}.[35] В любом случае советская власть могла выбирать, когда судить по этим статьям тех, кто якобы стремился использовать аполитичную и доверчивую «бабу» и ее друзей, и есть подозрение, что большинство распространителей слухов в отсутствие других нарушений избегали наказания. Более того, похоже, «бабы» и бродяги даже извлекли выгоду из того факта, что, по мнению партии, были недостаточно политически самостоятельны — благодаря этому они не несли и никакой ответственности за свои действия.
То, что отношение к слухам имели не только кулаки и священники или «бабы» и прочие маргиналы (даже если они и сыграли в их распространении центральную роль), становится очевидным, если посмотреть, какие разнообразные формы могли принимать слухи, извещающие о близком конце света. Часто это были частушки или божественные письма; иногда темы апокалиптических слухов затрагивались в выступлениях крестьян на собраниях. Частушки, основной элемент дореволюционной крестьянской народной культуры, постоянно отражали текущие события. Многие из частушек того периода посвящены голоду в колхозе и призывают крестьян не вступать в него. Вот одна из них:
Другие народные стихи предостерегали, что карой за вступление в колхоз будет печать Антихриста:
О братья и сестры, не ходите в колхозы…
Антихриста трижды вам будет печать
Наложена. На руку будет одна,
Вторая на лбу, чтоб была видна,
И третья наложится вам на груди.
Кто верует в бога, в колхоз не входи…{290}
Апокалиптические настроения также нашли отражение в божественных письмах — строках, якобы написанных Богородицей или Христом. В одной деревне в Ойротии Бог написал: «Люди не стали верить в меня. Если так пойдет, то через два года будет светопреставление. Дальше я терпеть не могу»{291}. В начале 1930 г. в одном из районов Астраханской области ходил слух, будто Богородица послала письмо, написанное золотыми буквами, в котором предостерегала, что на колхозы обрушатся болезни и наказания и они будут уничтожены отрядами всадников