Ночью я долго не мог уснуть. Думал про зиму. Про кадки. Про мешочки. Про две ленты бобов на целине. Про репу, которая вытянет нас в самую тёмную пору. Про горох, который станут сушить на решетах у тёплой печи. Про сенокос, где звон косы будет слышен дальше, чем любой разговор. И вдруг всё сложилось в один ровный узор. Не богатство. Достаток. Он держит людей лучше, чем суета и крик.
Утром мы вывели лошадь к первой большой борозде. Солнце ещё не успело нагреть железо. Роса лежала полосами. Я положил руку на рукоять плуга, посмотрел на Романа и сказал. Пошли. Лошадь двинулась, пласт шевельнулся и лёг. Мы шли размеренно. Не рвали, не тянули. Пахотный звук смешался с дыханием земли. На пятом проходе у меня внутри отпустило то напряжение, которое всегда держит человека в новой работе. Я знал, что мы успеем. Не всё. Достаточно.
К полудню первая лента целины была открыта. Мы дали ей час полежать и сразу прошли второй раз, но мельче. На развороте Матвей показал на низинку. Здесь вырежем маленькую чашу. Весной сюда встанет вода. Отсюда раскидаем её обратно по межам ведром. Я улыбнулся. Это уже не мои слова. Это их мысль. Значит, всё идёт как надо.
После обеда мы сеяли бобы. Короткая ладонь глубины, два зерна в гнездо, ладонь пустоты до следующего гнезда. Пальцы сами выбрали размер. Рядом шла репа. Здесь ритм другой. Узкая бороздка, щепоть, прижать крошкой, молчать. Дарья держала мешочек и подавала так, словно мы пересыпали не семя, а соль на стол. Аккуратно, без потерь. Я видел, как Лёнька считал в уме расстояние между колышками. Он уже не мальчишка у бочки. Он маленький мастер своего дела.
К вечеру мы ещё раз прошлись по участкам у дворов. Горох поднял зелёные пальцы и держал их цепко. Капуста стояла без жалоб. Компост тянул ровным терпким теплом. Пояски держали кромку. Настилы не просели. Весь день был завязан в один крепкий узел.
Я вернулся в дом Никиты, снял сапоги и сел у окна. За окном синела тропа, на которой сегодня не осталось лишних следов.
Я закрыл глаза и услышал, как в сенях Гаврила чинит рукоять вил. Дерево постанывало, как старая лошадь, но не ломалось. Я улыбнулся в темноту. В этой деревне всё будет держаться. Не на чуде. На упрямстве, на счёте, на уважении к земле и друг к другу. Этого будет достаточно, чтобы пережить зиму.
Глава 7
Утро пришло прозрачным и сухим. Небо ровно держало свет, будто кто-то натянул над деревней чистую холстину. С ручья тянуло прохладой. Я вышел во двор Никиты, снял шапку, пригладил виски и постоял у порога, прислушиваясь. Дом спал негромко. В сенях шевельнулся Гаврила, подал звук лавки, и стало ясно, что рабочий день уже начался, просто без слов. Никита вышел следом, поправил ремень, кивнул мне и пошёл к хлеву. Там коротко глухо ответила лошадь. Запах сухого дерева и вчерашнего жара из печи смешался с прохладным воздухом. День обещал быть честным. Быстро позавтракав, мы собрались и пошли трудиться кто куда. Работы хватало на всех.
К целине мы вышли ещё до того, как солнце поднялось выше кромки ольхи. Матвей шёл впереди, вёл лошадь ровной рукой. Рядом тянулись Роман с ломом и Пётр с Ефимом, каждый нёс по инструменту так, как носят вещь, к которой уже привязался. Я шёл за плугом и держал рукояти, проверяя, не гуляет ли угол. Мы молчали. На целине первые слова всегда лишние. Земля слышит по шагу.
Плуг взял пласт без капризов. Накладка сидела надёжно. Клинышек держал угол. Лошадь дышала так, будто знала этот ритм раньше нас. Роман шёл слева и ловил момент, когда пласт начинал сворачиваться боком. В нужный миг он подбивал ломом, как столяр киянкой, и земля ложилась послушно. Пётр шёл справа и подчищал край, чтобы не оставалось рваного зубца у межи. Мы проходили борозду, останавливались на миг, выравнивали дыхание, шли дальше. Десятый проход дал нам первую широкую ленту, не зеркально ровную, но живую, без резких переломов. Матвей посмотрел на линию и просто сказал, что вторая лента пойдёт немного выше, там где весной держится тень.
Мы развернулись. Плуг легчал и тяжелел по земле, как лодка по перекатам. На втором десятке проходов я почувствовал, как из меня уходит то внутреннее напряжение, что всегда держит первый день большой работы. Теперь всё было на своих местах. По краю будущих бобов мы оставляли узкий чистый проход для ноги и ведра. Между лентами оставили ширину, достаточную для разворота и для того, чтобы потом пройти с боронкой из ветвей. Не губить, а пригладить крошку. Савелий пришёл к середине работы, постоял молча, прислушался к звуку и сказал тихо, что плуг поёт правильно. Мы улыбнулись коротко. Больше тут и не нужно слов.
Посев бобов пошёл размеренным шагом. Гаврила неожиданно оказался ловким напарником. Он держал мешочек так, будто это был не мешочек, а какая-то хрупкая птица, которую нужно подержать и отпустить вовремя. Я показывал глубину ладонью, он повторял без лишних вопросов. Ладонь земли, два зерна, ладонь пустоты и снова два зерна. Роман старательно закрывал крошкой, не утрамбовывая, а именно закрывая, как одеялом. Дарья держала второй мешочек и подавала мне так, что рука не пропускала ни одного гнезда. Пётр с Ефимом шли чуть позади и на глаз поправляли линию, чтобы потом было проще ухаживать. За два часа мы уложили первую ленту, за ещё два часа вторую. Между ними оставили место под репу. Там ритм другой. Узкая борозда, щепоть семян, лёгкий шорох крошки ладонью, и тишина. Семечко репы любит тишину.
К полудню солнце поднялось и стало горячить железо, мы отложили плуг под тенью и ушли в тень ольхи. Вода пахла деревянным ведром. Лошади сняли удила и дали жевать тёплую траву. Никита принес из своего двора кусок хлеба и глиняную кружку кислого молока. Он не любил говорить во время еды. Я тоже. Еда любит уважение и тишину.
После короткого отдыха мы не стали рвать землю дальше. Лучше дать ей выровнять дыхание. Пошли по хозяйству. Вдоль новой ленты поставили два прутика с выжженными метками, чтобы глаз завтра без спора нашёл край. Там же отметили маленький выем под весеннюю воду. Матвей сказал, что весной сюда будет ставить ведро. Мы переглянулись. Хорошая мысль, родившаяся у него, а не у меня. Так и нужно.
В деревне к этому часу ожила своя половина дня. Женщины рассредоточились по участкам, кто у воды, кто у печи. Дети тянулись за Лёнькой, как маленькие хвосты за кометой. Он серьёзно показывал, где класть тонкие доски, чтобы у бочки никто больше не срезал угол. В его голосе появилась та твёрдость, которая не ругает, а объясняет. Дарья держала тень для капусты тонкой тряпицей, то приподнимая, то опуская её, как помогает ребёнку дышать в жару. Я принёс к капустному участку ведро с водой, развёл в нём золу и прошёлся кружкой по кругу, оставляя тонкий поясок защиты у корня. Дарья кивнула. Сказала, что к вечеру лист будет дышать свободней.
Под вечер начался первый маленький сенокосный разговор. Роман, Пётр и Антон прикидывали, где косить первыми. Савелий стоял рядом, всё так же слушая землю, а не людей. Он поднял палец, показал на длинную тёмную полосу у ручья и сказал, что там травы в рост человека. Но косить надо по краю, потому что к середине ложится сырая кочка, и коса там только бьёт в пустоту. Мы договорились, что утром выдвинутся две тройки. Первая встанет на низинах, вторая пойдёт по кромке осоки. Женщины с подростками будут следом вязать валки и переворачивать их к обеду. Ничего громкого. Простой план на первый свет.
Ночью в доме Никиты пахло ровным теплом печи. Хоть и лето, но печь подтапливалась для готовки и чтобы согреть воду для наших гигиенических нужд. В углу на крюке висела связка трав, и воздух держался чистым, даже когда дверь в сени приоткрывалась и приносила запах ночной земли. Никита сел у стола и поправил ладонью трещину на краю. Он это делал, не глядя, из привычки. Гаврила спросил меня, правда ли, что репа любит песок и терпеть не может глухую глину. Я сказал, что на нашей полосе репа такая же, как и люди. Она любит, когда ей не мешают дышать, и готова терпеть многое, если есть уход и честная рука. Никита хмыкнул, и на этом разговор закончился. В этом доме слова берут по нужде.
Следующий день поднялся быстрым светом. Косы звякнули в руках людей, как будто сами просились в траву. Роман двинулся первым, взмахнул раз, другой, третий, и трава легла чёткой блестящей лентой. Коса пела так, что хотелось подхватить эту мелодию плечами. Антон шёл рядом, подрезал место, где трава была жёстче, и не давал лезвию спотыкаться. Пётр тянул за собой грабли и подчищал края, чтобы валок получился ровным, не расползался по полю. Женщины с подростками шли следом и вязали гребни, переворачивали к обеду, чтобы солнце забрало влажный блеск и оставило тёплую матовость. Лёнька командовал своим маленьким полком серьёзно. Он показывал, где валок толстый, где тонкий, где подложить прут, чтобы трава не лежала на сырой кочке. Голос у него стал взрослым.
К обеду первая полоса сена уже блестела тёплой желтизной. Мы сложили пробные крошки в маленькие копны, чтобы проверить, как держится ком. Савелий сказал, что не нужно ронять в большие стога. Пусть полежит до вечернего ветра. В полях ветер учитель лучше любого человека. Мы отступили и занялись полевыми тропами. Вдоль кромки, где колёса обычно крошат край, вбили тонкие колышки, насыпали земли и притоптали. Работа незаметная, но каждый сбережённый выступ весной не уйдёт в овраг. Это такие мелочи, из которых потом складывается «хватило сил дойти до весны».
На целине в этот день мы не пахали. Земле дали осесть. Зато прошлись лёгкой бороной из вязаных ветвей по репе, совсем верхом, не нарушая глубины. Семена легли ровнее. У кромки я поставил ещё один прутик и выжёг на нём знак, чтобы глаз держался точки, а не блуждал по памяти. Так проще жить. Когда есть отметка, спорить с собой не нужно.
К вечеру в деревне случилась короткая беседа без лавок и огней. Мы стояли у бочки. Матвей озвучил очереди на косовищные смены. Завтра меняем людей, оставляем точку, откуда продолжить. Никита спросил, сколько нам нужно копен, чтобы не переживать об осени. Я ответил не числом копен, а весом. На наших коров нужно не меньше девяти тонн сена. Мы это не снимем за один заход, но то, что возьмём у ручья и на низинах, даст нам основу. Остальное доберём по кромкам, где трава нарастает быстро. Женщины переглянулись. Для них это значит, сколько раз прийти перевернуть валок и сколько бечёвки приготовить для вязки. Планы в деревне всегда раскладываются на руки.