Через несколько дней после того, как верхушка погреба была закрыта временной доской, мы вышли в лес дальше, чем обычно. Не за ягодой, а просто посмотреть лежни старой дороги, где когда-то, судя по словам Савелия, стояли два домика сторожевых. Тропка вела вдоль перелеска, потом уходила через невысокий бурый пригорок в низину. Там, где низина, земля была мягкая, но не топь. По кустам висели оборванные ремешки, давние, гумно у ветра. Я шёл первым, за мной Роман, за ним Лёнька, который не хотел оставаться в деревне. На повороте мы увидели срубы, вернее, то, что от них осталось. Сваленные, как шахматы после драки. Крышу проели годы, от стен остались бурые ребра. Но среди мусора было то, что нельзя назвать мусором. Мы нашли в сараюшке две целые глиняные кадушки, не большие, но годные, с целыми бортами и без трещин. Нашли две старые кадки с отбитой кромкой, но тело целое. Нашли связку деревянных щипцов для печи, почти новых, и пучок старой толстой нитки, её когда-то держали в масле, судя по запаху. На чердаке смеха ради обнаружили странный щиток из кожи и дерева, не щит для драки, а будто крышка, которой накрывают что-то от дождя. Роман поднял вещь, пожал плечами. Крестьянин редко спорит с вещью. Если крепкое, значит, найдётся дело. Я тронул пальцем, кожа была живой. Забираем. Лёнька радовался кадушкам, как щенок радуется палке. Я велел не прыгать, а осторожно снять, перевернуть и проверять на трещины. Две годные, две пойдут под починку. Верёвку нашли тут же, в углу, сухую и здоровую.
Я присел на поваленную стену и посмотрел вокруг. Сильная тишина. Таких мест надо опасаться только по одной причине: слишком легко забыть, зачем пришёл. Мы не искали клад. Мы искали хозяйство. И мы его нашли. Верёвка, кадушки, щипцы, несколько деревянных лопат. Вернулись мы в деревню сумерками, и наши женщины, увидев кадушки, вздохнули глубоким вдохом. Дарья сказала, что в таких кадках всё киснет правильно. Я улыбнулся. Правильно, говорю. Она посмотрела на меня так, как смотрит хозяйка на человека, который знает, что говорит.
День уходил в закат. Сотни мелких дел сшивали недели в одно полотно. Погреб окончательно закрыли к концу второй недели. Мы уложили сверху дернину, сделали отводную канаву, поставили над входом небольшой навес, чтобы дождь не бил прямо. Внутри встали полки, я распорядился сделать два ящика с песком, для репы, и два больших короба для гороха. Поскольку мешков и ткани мало, мы решили складывать сухой горох в короба из гладких досок, а щели внутри проклеили глиной с золой, чтобы мышь не пробилась. По углам повесили связки полыни и перечной травы, которую мне показала Марфа. Она сказала, что мышь от неё отворачивается. Я не спорил. В таких делах бабий глаз точнее.
Вредители отступили. Не исчезли, но отступили. Капуста пошла в рост, и я каждый день протягивал к ней палец, как протягивают руку к лбу ребёнка, проверяя жар. Горох тянул струну за струной. На целине бобы встали густо, где-то что-то недовзошло, но в целом картина была такой, что Мужики вечером возвращались с полей молча и садились на крыльцо и только поджимали губы в уголке. Это было их да. Репа шла широкой щёткой. Её сочная зелень вдохновляла, как ровный звон косы по утренней траве.
В один из вечеров, когда на деревню упал мягкий красный свет, и на бочке сидела синяя птица, которая всегда прилетает в такие часы, ко мне подошли сразу трое. Матвей, Никита и Роман. Они не стали останавливаться посреди двора. Позвали меня к погребу. Я спустился с ними внутрь, чтобы наши голоса сели в глину. Матвей сел на нижнюю ступень, Роман прислонился к стойке, Никита стоял, сжав руки на коленях. Матвей заговорил первым.
Он сказал, что мы давно могли спросить, но не спрашивали, потому что не наше дело. Он сказал, что теперь пора. Не потому, что мы обязаны знать, а потому, что мы живём в одном доме и едим с одной печи. Он сказал просто и прямо. Откуда ты, человек. У тебя в руках штуки, которых у нас нет. Ты думаешь не так, как мы. Ты не суёшься вперёд, но иногда заглядываешь дальше, чем у нас глаз берёт. Может, ты от беды бежал. Может, от чумы. Может, от драки. Может, от самого себя. Дальше он замолчал, и я понял, что это тот час, когда нужно говорить честно.
Я взял в руку пригоршню песка с пола и сказал им правду. Я сказал, что я не из их места. Что там, где я жил, вода шла по трубам под землёй, а огонь добывали нажатием на маленький рычаг, а железные повозки сами бегали по дорогам, и у каждой была своя железная лошадь внутри, и эта лошадь не ела травы. Я сказал, что там, где я жил, людей слишком много, и в каждом городе больше, чем во всех ваших деревнях вместе. Я сказал, что там, где я жил, землю кормили так же, как кормит мать, но часто забывали, что земля тоже мать, а не корова на верёвке. Я сказал, что я работал с полями. Я не врач, не лекарь, не кузнец, а земледелец, который учился и у книг, и у стариков, и у самой земли. Я сказал, что однажды не знаю как, я просто оказался здесь. Я не бежал ни от кого, я просто оказался. И сначала думал, что ухожу назад, а потом понял, что и назад некуда, и впереди есть люди, у которых есть та же жажда хлеба и та же нужда в порядке.
В погребе стояла такая тишина, что слышно было, как песчинки пересыпаются из моей ладони в ладонь. Никита тёр пальцами колено, Роман глядел куда-то мимо меня, Матвей смотрел прямо в глаза. Он заговорил последним.
Старики говорили, сказал Матвей, что на наших краях иногда бывает не по-нашему. Будто идёшь тропой, а тропа такая же, как была при деде, а на ней человек, которого никто не знает, и он говорит слова, которых никто не слышал. У меня дед рассказывал, что к ним приходил человек, который изобрёл штуку для ловли воды из тумана, да так ловко, что от одной ночи лужица для трёх коров набиралась. А у Савелия дед говорил, что видал знахаря, который лечил кисти рук у тех, кто косил. А ещё была у нас, сказал Никита, странная баба, которая кричала, что она ревизор. Она так и сказала, я ревизор. Только никто не понял, что это значит, и отправили её коров пасти. Пасти она не умела, но научилась. Мы думали, старики шутят, сказал он, но видно, что не первая это странность такая. И ты не первый. И раз ты пришёл к нам, значит, ты наш. А если твоя земля была дальше, чем наш лес, это не беда. Побудешь здесь, и эта земля станет тебе роднее, а ты станешь ей своим.
Я выдохнул, и с плеч словно сняли стяг. Роман улыбнулся краешком рта и сказал, что он и без того догадывался, уж больно у меня в руках железо шевелится спокойно. Матвей поднялся со ступени, поставил ладонь мне на плечо так, как хозяин ставит ладонь на стойку, проверяя, не шатается ли. Не шатается, сказал он. Хорошо. А теперь пойдём, у нас на завтра дело на солончак. Яков и Остап с Петром выходят до рассвета. Надо собрать им сухие пласты грибов, мешочки гороха и донести до них, чтобы соль привезли нам вовремя, к груздям.
Мы вышли из погреба. Небо было темнее, чем хотелось, но не страшное. Дарья стояла у хранилища и перебирала связки трав, у неё это получалось так, будто она кудрит чью-то голову. Марфа приволокла ещё один пучок пижмы, сказала, что на межах мышь не любит такие кольца. Гаврила присел у порога и стругал тонкие рейки для жердин. Лёнька стоял рядом и пытался точить свой нож, слишком усердно, но с правильным стремлением. Я сел на ступеньку и подумал, что бывает простая радость. Радость от того, что никто не бежит ни от тебя, ни к тебе, все просто идут рядом и несут то, что могут.
Прошёл ещё день, и в этот день мы увидели, как собранный нами порядок начинает работать без нашей руки. Утром Яков, Остап и Пётр вышли на солончак. Деревня проводила их тихо. Дарья дала им лепёшки и сушёный гриб в полотняных мешочках. Никита поправил упряжь. Матвей сказал коротко, чтобы возвращались целыми. Они ушли так же просто, как уходят люди на работу. Не на подвиг.
В тот же день мы с Романом проверили пояски на поляне, где весной разносит землю. Травяные полосы держали бережно. За ними чёрная земля была влажная, но не грязная, тёмная, но не липкая. Я потрогал её пальцем и почувствовал мягкую пружину. В такие минуты я знаю, что земля нас слышит.
К вечеру вернулись женщины из леса с полной корзиной и грибов, и листьев, и кореньев. Марфа показала мне на ладони странную круглую ягодку, похожую на земничку, но с более ярким запахом.
С каждым днём хранилище наполнялось сухим шорохом. Белые грибы звенели на верёвках, как лёгкие деревянные кружочки. Лисички сыпались золотой крупой. Грузди в кадках садились плотнее, и сок у них становился прозрачнее. Я просил Дарью каждые два дня снимать на пробу по кружке рассола, просто понюхать и посмотреть, чтобы не ушёл в сторону. Она делала это так, как смотрит на лицо ребёнка. Серьёзно и мягко.
На третьей неделе, ближе к вечеру, когда от кустов тянуло прохладой, произошло ещё одно небольшое чудо. У гороха появились первые сухие стручки. Это были не те мягкие сладкие, что мы ели в июле, а сухие, готовые к шелушению. Мы собрали не корзину, а одну небольшую миску.
К концу той же недели пришла весть с дороги. Идут. Яков, Остап и Пётр возвращаются. Мы вышли им навстречу на край поля. Сумерки уже тянулись небом, но было видно, как на упряжи сидит пыль и как от мешков пахнет белой горечью. Они принесли соль. Не горы, но две добрых кадки. Принесли ещё мыло, принесли ткань, два кольца железа и пять маленьких железных скоб. Остап шутил, что торговец едва не расплакался, когда увидел наши сушёные белые. Яков сказал серьёзно, что дал немного больше, чем хотел, но получил то, что нужно. Мы снесли соль в хранилище и поставили на настилы, чтобы не тянула влагу из земли. Дарья стояла рядом и дышала ровно, как человек, у которого кошелёк стал тяжелее на долгую зиму. Это чувство у хозяйки видно сразу.
Когда всё разошлось по местам, когда костры у дворов слабо светились, как глаза усталых людей, ко мне опять подошли. На этот раз не трое, а почти все. Кто с кружкой браги, кто с куском хлеба, кто просто с пустыми руками. Они садились рядом и молчали. Потом заговорил Савелий. Он сказал, что старики иногда заглядывают впереди себя на два шага и видят, как будет. Вот он видит, сказал он, что в этом погребе будет стоять хлебный дух всю зиму. И он видит, что в новом хранилище мышь не заведётся, потому что мы не оставили ей лазейки. И он видит, что эта капуста, которую мы сейчас оберегаем, войдёт в кадку вовремя. А ещё, добавил он, он видит, что в нашей деревне кончилась пустая суета и началась настоящая жизнь. Все тихо засмеялись, по-доброму. Матвей сказал, что старик сегодня говорит красиво. Савелий махнул рукой. Слова сами пришли, сказал он.