вке. И ещё одно. Там люди чаще слушали бумагу, чем землю. Бумага показывает цифры, а земля показывает воду. Здесь вы слышите воду по звуку и ветер по траве. Если к этому добавить чуть-чуть моей бумаги, будет ровнее.
Никита кивнул. Его интересует не разговор, а результат. Роман хмыкнул, не от смеха, а от согласия.
Про охоту и рыбалку мы говорили спокойно. Рыбалка этой осенью будет бережная. Не сетями, а верша́ми и поставушками, чтобы речку не обижать. Большую сеть сейчас никто не потянет. Аграфена сказала, что помогут плетни и коряжник, чтобы рыба шла туда, где мы её ждём. На охоту осенью мало кто рвётся, дома дел полно, но двое сходят на боровую птицу с петлями да луком. Мы не играем в войну, мы вяжем дом. Коптильня возьмёт своё, а лишнее нам не к чему. Мясо вёдрами у нас не лежит. Зимой у нас хлеб, горох, бобы, репа, квашеная капуста, сушёные опята и грузди. Рыба и мясо — как поддержка, а не основа. Так легче пройти длинную зиму, не пугаясь пустой кадки.
В тот же вечер я проверил общий погреб. Мы берегли его как печь. Полки сушили дымком, лаз держали чистым, каменную обвязку подмазывали глиной, чтобы не тянуло. Репа лежала в тяжёлых рядах. Для свежего воздуха утром открывали дверь на час, вечером на полчаса. Дежурили по очереди. В журнале у лаза Параскева писала коротко и ровно. Открыто. Закрыто. Норма. Пока всё дышало правильно.
На другой день мы достали все мешочки с семенами и устроили простую проверку. Морковь и свёклу пробовали на тряпочке. Намочили, положили по десять семян, подписали, убрали на тёплую лавку. Через три дня посмотрели, через пять переписали. Для зерновых развели солёную воду, не крепкую. Бросили горсточку. Что всплыло — пустое. Пустое ушло в корм. Хорошее осталось на весну. Семечки подсолнуха к краю воды тянулись дружно — живые видно без счёта. Марфа посмеялась, но всё аккуратно записала.
Про хлеб договорились крепко. Пока мельница не работает, муку берём обменом. В этом году выручили излишки репы. На следующий год попробуем молоть сами, пусть грубо. Я показал на планшете, как в первый год раздать муку. Один мешок — на общий стол, для дороги и болезни. Остальное по дворам поровну, с поправкой на детские ладошки. Никита сказал тихо, что ладошки тянут хлеб ровнее, чем взрослые, и если им попадёт чуть больше, хуже не будет. Никто не спорил.
Мы выезжали в перелесок за бревном два вечера подряд. Мы не тащили всё подряд. Мы искали прямые. На вал мельницы на первые годы хватит доброго дуба. На обратном пути в телеге покачивалась связка ели — пойдёт на стропила и верх колеса. Аграфена с Параскевой стояли у ворот и считали вслух. Не из недоверия, а чтобы знать меру. Они взяли на себя лыко, верёвки, всё то малое, на чём держится большое.
Днём мы с Матвеем прошли берегом и по-стариковски отметили всё, что весной может сыграть против нас. Где лёд любит сесть бугром. Где корни торчат и их надо закрыть камнем. Где подмыв идёт косо и нужен плетень из кольев. Я чертил палкой по мокрому песку, Матвей кивал, Никита молча ставил маленькие зарубки ножом на ветках. Так рисовали и землю, и память.
Вечером к нам подсел Роман. Он сказал без лишних слов, что к первому льду попробуем вывести два валуна на каток, чтобы посмотреть, как держит настил у поворота. Если провалится — не геройствовать, уходить всей связкой. Матвей одобрил. Мы согласились: сейчас не время для хвастовства. Сейчас время для точной работы.
Я снова открывал планшет уже без свидетелей. Записывал всё, что боялся потерять. Весной не метаться. Сначала рассадники. Потом кромки и настилы. Потом гречиха и бобы. Потом остальное. Мельницу начинать не раньше, чем вода встанет в меру, и не позже, чем уйдёт лёд. Дрова пополнять без пустых клетей. Погребу давать дышать. Рыбу не жадничать. Мясо беречь. Семена не путать. В конце страницы я вывел ещё одно короткое. Не ссориться. Бумага здесь нужна не только для поля, но и для головы.
Дальше пошли дни, похожие один на другой, и от этого надёжные. Утром дым над крышами, днём тихий гул воды, вечером треск поленьев в печи. Женщины мерили полотнища для рассадных ящиков и прятали их в сухой угол. Лёнька учился вязать узлы — сначала путал верёвку, потом руки сами нашли порядок. Марфа с Аграфеной спорили негромко, как вешать рыбу: попарно или по одной. Параскева отметила, что в общий погреб теперь заходят чистыми руками, и кто забудет — тот дежурит лишний раз. Все согласились. Такие мелочи держат дом лучше громкого слова.
Дарья к вечеру испекла лепёшки на чугуне. Пахло домом.
Под конец недели я опять вышел к реке и долго стоял у воды. Речка гудела так, как гудит колесо, которого ещё нет. Я подумал, что если всё пойдёт, как задумано, к следующей осени мы не будем ждать чужой муки. Возьмём камень зимой, укрепим берег, по весне пустим колесо, а летом на стол лягут лепёшки из своей муки. По крайней мере если с мельницей не успеем, то будем молоть в ручную. Не бог весть какие, но свои. И на обмен кто-нибудь увезёт уже не только репу, но и мешок нашей муки. Рыба будет пахнуть ровно, дрова не отсыреют, дети перестанут считать дни до весны по пустой кадке. Тогда всё встанет на место.
Ночью в узком окне у Никиты лёг тонкий ледок, как сеть. Утром его съела оттепель. Речка гудела низко и ровно. Я погладил крышку планшета, выключил его бережно и переложил записи в бумажный блокнот. Иногда важное нужно писать не светом, а графитом. На первой странице я вывел крупно и немного криво — как ребёнок. Весна. И ниже — по строчке каждое имя, каждое дело, каждый участок. Чтобы в пору, когда слова побегут быстрее ног, мы не забыли, зачем всю осень возили бревно, сушили опята, учились пятиться с санями, кормили компост и не ссорились у лаза.
Так и легла наша осень. Не притча и не сказка. Плотная работа и короткое слово. Речке всё равно, как мы её зовём — ручьём или рекой. Ей важно, чтобы мы не путали берега и не лезли с лопатой в полноводье. Земле всё равно, каким письмом я рисую планы. Ей важно, чтобы семя было живое и ложилось в тёплую постель. Людям важно, чтобы вечером в избе было тепло, а утром было что поставить на стол, даже в холодный день. Это вместе и есть наша жизнь. Как её называть — долго думать не надо. Называется она просто. Хозяйство. И мир от этого слова дышит ровнее.
Примечание автора:
Эта история про обычного агронома. Не про чудеса. Здесь ничего не даётся легко. Любое улучшение выходит из земли руками, потом и терпением. Знания помогают. Они экономят силы, подсказывают порядок дел, учат не метаться. Но знания не отменяют лопату, лом, мокрый настил и тяжёлый мешок.
Мы держим реальный ход времени. Урожай не выскакивает за ночь. Семена готовят зимой. Рассаду выводят аккуратно. Почву кормят зелёной массой. Вредителей давят без яда, но с умом и вовремя. Камень под мельницу тянут по насту. Дрова колют заранее. В погреб спускаются тихо, чтобы не пустить сырость. Здесь нет лёгких побед. Есть маленькие, честные шаги, из которых и складывается большой результат.
Герой знает своё ремесло. Но он не волшебник и не спаситель. Он учится у местных так же, как они учатся у него. Он замечает их лад. Он опирается на опыт старших. Он слушает женщин, потому что без их руки дом не держится. Он даёт детям простые поручения, чтобы завтра было кому продолжать. Любое решение проходит через короткий совет и длинную работу.
Наш мир похож на крестьянскую старину, но он другой. Привычные приёмы приходится проверять заново. Где-то помогает полоска клевера. Где-то держит земляной поясок. Где-то не хватает соли или семян, и мы ищем замену. Что-то не выходит с первого раза. Это нормально. Важно вовремя исправлять и не прятать ошибку.
Планшет у героя не волшебная палочка. Это просто записная книжка и его учебник со знаниями по агрономии со светом от солнца. Когда заряд кончается, остаются карандаш и память. Главные решения всё равно живут на земле. На кромке поля. У воды. На настиле у погреба.
В этой книге не будет «раз — и готово». Не будет богатых урожаев за один разворот. Будет скрип телеги на вираже. Будет мокрый рукав на ветру. Будут уставшие ладони. Будет радость от ровной борозды, от сухой поленницы, от мешочка семян, в котором пахнет будущим. Если вы ждёте лёгкости, вам будет тесно. Если вам близко обычное крестьянское «делать по уму и не спешить», тогда вы дома.
Глава 11
Первый лёд пришёл не громко. Ночью прихватило лужи тонкой коркой, а к утру на речке, узкой по виду да крепкой по силе, в затишках у корней легли прозрачные пластинки, и вода под ними гудела низко. Дым из труб шёл ровный, сизый. Доски на настиле звенели сухо, когда по ним проходил человек. Ноябрь всегда так вступает во двор: будто вежливо, но с намёком, что спора не любит.
Я спустился к общему погребу с Дарьей и Марфой. Крышка сухая, петля не скрипит. Воздух на лестнице холодный, но дальше, у полок, тянет сыростью. Пахнет капустой, землёй, щепой и ещё чем-то новым, неприятным. Я провёл ладонью по бревенчатой стене, сжал пальцы. На кромке, где доска встречает глину, серая катышка, мягкая, пушится. Мелкая плесень. В углу, где ближе к полу, синеватый налёт пошёл пятнами. Ничего страшного, если сразу взяться, но ждать нельзя. В ряду репы одна головка почернела у шейки, соседние живы, но влажные. На верхних полках бочонки с груздями стоят ровно, рассол чистый, крышки подпоясаны; с ними порядок. А стена, да пол у стены, да два больших отделения с репой — вот они говорят тихо, но настойчиво: займись нами.
Дарья глянула внимательно. Она нюхом чувствует, где дело, а где пустое. Марфа наклонилась, провела пальцем по бревну, сморщилась. Я не стал долго говорить, сказал сразу, что будем делать. Слова короткие, понятные, без науки громкой.
Сначала вынесем за дверь всё, что рядом с мокрой стеной. Проверим каждую головку. Срезаем чёрное, если не глубоко; если гниль пошла в сердце — без жалости в сторону, в яму. То, что чисто, сушим. Поднимем ящики на рейки, чтобы воздух ходил под дном. Пол под стеной подметём до дерева, выскоблим, дадим просохнуть. Потом вымоем стены горячим щёлоком из золы и крепким солёным раствором. Щёткой, не тряпочкой. Лишнюю воду выгоним прочь. Когда подсохнет, дадим по стенам глиняную побелку с золой и щепотью соли. Она не красива, но правильная: мышь её не любит, плесени она не друг. И ещё дымом поработаем. Вечером, когда ветрено и сухо, прогонем через погреб хвойный дым. Ель и можжевельник ищите, не сырые. Дым должен быть мягкий, тёплый, без едкой слезы. Мы не коптильню делаем, мы застарелую сырость подравниваем.