Вечером я сел у Никиты на лавку и открыл блокнот. Написал коротко, по строке на каждое дело. Камни готовы. Плиты готовы. Полозья у саней целы. Верёвки целы. Шаблоны на месте. Люди знают, кто за что берётся. Гости были, видели всё своими глазами. По весне придут ставить дома. Надо будет показать им землю, не торопить, дать им дышать своим ходом, но не отпускать из общего порядка.
В ту ночь было тихо. Сани не скрипели. Река не гудела громко. Только где-то далеко потрескивали деревья от мороза. Я подумал о том, как мы начинали летом, и где мы теперь. И понял простую вещь: если держаться друг друга без крика, без зависти, без старых обид, то даже камень становится мягче и легче.
Наутро мы снова вышли к реке. Роман привычно шёл рядом с лошадью, иногда брал её за шею, как за руку. Лёнька бежал впереди, проверял, не провалился ли где снег. Никита смотрел, как лежат наши камни. Матвей молча кивнул мне, и в этом кивке было всё: весна, колёса, вода и простой хлеб на столе. И ещё в этом кивке было одно. Люди поверили, что можно жить не богато, но крепко.
Так прошли у нас январь и февраль. Без громких слов. С тяжёлыми валунами, лёгкими досками, ровными разговорами и одной большой новостью: по весне к нам придут ещё люди. Поставят избы. Принесут свой хлеб и свой труд. И тогда всё, что мы задумали, пойдёт ещё ровнее. Не чудо, не сказка. Хозяйство. И в этом слове слышится не усталость, а смысл.
Глава 14
Грязь стояла по щиколотку. Распутица пришла как положено: дорога черная, вязкая, на кромках серые островки старого снега, на буграх подмерзшая корка, что хрустит и лопается под ногой. С утра над селом шёл тонкий пар: печи тянули, баня дымила, крыши сохли пятнами. По речке тянуло торопливым гулом. Вода прибавлялась каждый час, но берега держались. Каменная основа под мельницу, которую мы закончили ещё до марта, сидела в грунте как влитая. Теперь очередь была за плотиной, лотком, затвором и самим колесом.
Я вышел к середине двора, поднял руку и позвал тех, кто с утра был не занят. Матвей отозвался первым, за ним Никита. Роман подкатил повозку, на которой ещё держалась утренняя стужа. Дарья пришла, поправляя повязку. Марфа принесла короткую дощечку, чтобы записывать заметки грифелем, если планшет вдруг сядет. Ульяна, Параскева и Аграфена встали плотной связкой рядом, как они и привыкли теперь становиться, когда дело общее.
Я сказал без лишней затеи:
«Дел сегодня много. Разделимся на три звена. Первое звено идёт со мной к речке, ставим черновой лоток и набиваем фашины. Второе звено ведёт рассадники у домов. Нам нужен старт под капусту и зелень, и надо приготовить участки для гороха, бобов, моркови, свёклы. Третье звено помогает тем, кто уже решил весной строиться. Приехало три семьи, смотрят место. Поможем поставить разметку под избы, не бросая своих основных дел».
Матвей кивнул и сказал просто:
«Бери у меня лошадь, если надо. Роман поведёт».
Роман добавил:
«Полозья у меня свежие. По жиже пройдут. Камень к самому берегу подтянем, где надо».
Дарья спросила:
«По рассадникам как идём. Что первым делом».
«Сначала тёплое ложе под капусту и зелень. С рамками и промасленной тканью. Ткань лёгкая, воздух пускает, перегрева не даст. Под рамки заложим тёплую подушку: прошлогодний навоз, сухая листва, сверху ладонь земли. Ткань натянем вечером. Утром приоткрываем, чтобы не сопрело. Горох и бобы в открытую, как только гряду подсушит ветер. Морковь и свёклу не спешим, ждём пока земля проглотит лишнюю воду».
Марфа улыбнулась:
«Значит так и запишем. Подушка тёплая, ткань вечером, утром приподнять».
Мы двинули к реке. Там уже шуршали Савелий и Пётр с Ефимом. Вдоль берега лежали связки хвороста, туго перевязанные лыком: фашины. Их мы и собирались забивать в линию ниже каменного основания, чтобы создать ровную косую стенку для воды. Не плотину стеной, а мягкую щётку, которая притормозит струю, не удушит её и не сорвёт берег.
Я показал палкой по глине:
«Лоток пойдёт отсюда, дугой, и выйдет к колесу вот здесь. Сюда встанет затвор, вот в эти пазы, которые вчера врубили. Если пустим всё прямо, вода возьмёт разгон, ударит в пятку колеса и будет брызгать, как дура. Надо дать ей присесть. Фашины её успокоят. А ещё мы выкопаем отводной карман чуть ниже. Когда в половодье вода пойдёт выше метки, карман примет лишнее. Ничего здесь не разнесёт».
Пётр почесал затылок:
«А не заведёт ли так, что весь поток уйдёт в карман. И колесо станет пустым».
Я сел на корточки, провёл пальцем по мокрой глине, нарисовал простую стрелку, а рядом три черточки поперёк:
«Смотри. Карман будет выше основной кромки и откроется только при высоком уровне. Пока вода ниже этой отметки, она идёт по лотку в колоду. Когда поднимется, через заборную щель уйдёт лишнее. Это как край поддона на столе. Пока кромка пустая, суп не выльется. Подперли краешек — пошло через край».
Савелий присел рядом:
«Значит, не плотина, а умная канава. Верно. Когда делали неумно, воду срывало. С твоим карманом она сама себя обижать не станет».
Мы начали ставить фашины. Роман держал стойку, Ефим забивал кол, Савелий подавал хворост, я вязал узлы и следил за линией. Лошадь Матвея стояла тёплая, дышала спокойно, тянула на полозьях камни к кромке. Камень уходил в глину без спора, как будто хотел занять своё место.
К нам подошёл Никита. Он привёл двоих из новоприбывших без лишнего шума. Мужчины говорили мало, смотрели больше. Я сказал:
«Пока лопаты и кувалды у нас, берите ломики, снимайте верхний рыхлый слой на том берегу. Сделаем там площадку под временный мосток. Потом через него пойдут бревна для колеса и стропила. В болото не лезем. Ничего героического. Только сухое».
Они кивнули и пошли. Никита притормозил меня:
«На верхнюю кромку лотка что кладём. Доска или брус».
«Сначала брус, потом на него доска, чтоб не повело. Пазы под затвор уже готовы. Затвор делаем щитовой, в две дощечки с промазкой из глины с золой. Колоду ставим на клинья, чтобы можно было поджать и отпустить без кирдыка. Рукоять с верхнего берега».
«Понял», — сказал Никита и ушёл за инструментом.
Пока мы возились на воде, у домов зашевелились рассадники. Дарья с Ульяной накинули рамки, Натянули промасленную ткань ровно, без пузырей. Под тканью парило мягко. Марфа под каждым ложе поставила таблички из щепы. Параскева с Аграфеной носили землю в корытах, подсыпали, чтобы позже корни не касались сырых комков. Лёнька тянул верёвку вдоль будущих участков, чтобы было прямо, но не упирался носом в пальцы и не спорил про «на палец ближе, на палец дальше». Мы договорились: в этот раз меньше разговоров про расстояния, больше внимания к структуре земли. Где рыхло, там будет всход. Где комья и корка, там хоть ровняй линейкой, толку не будет.
Днём пришли первые вести о хозяине леса. На краю пойменного луга нашли след. Большая пясть, чёрная вода в отпечатках, по кромке выдавлена прошлогодняя трава. Ходил ночью, обнюхивал, на людское не пошёл. Собаки поднялись на лай и с поляны он ушёл к перелеску. Мы собрались коротким кругом у речки. Матвей сказал:
«Тут дело простое. Не раззадоривать. Детей держать у дворов. Рыбьи остатки и костные вещи ночью не оставлять. Выносной мусор закрывать. Звенелки повесим по двум тропам. Не люблю, когда хлопают доски, но пусть теперь хлопают».
Я добавил:
«По ночам не ходим. Оставим пару вешек с тряпицами, пропитанными золой и дымом у дальних углов. Собаки при них держатся, запах держит границу. Медведь не любит того, что ему в нос лезет с чужой печи. Если станет наглеть, шумом отгоним. За оружием гонки не будет. Нам работать, а не воевать».
Согласились коротко. Лаем в ту ночь гремели больше, но до драки не дошло. Утром нашли ещё два свежих отпечатка. Держится рядом, но к дворам не сунулся. Значит, наши меры хороши. На этом и поставили точку, чтобы не сводить работу в разговоры про зверя.
К обеду картина на речке стала напоминать работу плотника, а не плотины. Лоток встал на место. Его дно подпёрли каменными линзами, чтобы вода не подрывала сзади. Фашины обмяли струю, и там, где утром рвалась белая кромка, теперь шёл шёлковый поток. Затворный проём выдержал пробный приток: мы приподняли щит на пол-ладони, и вода послушно пошла широкой лентой по лотку, не брызгая. Роман хмыкнул:
«Думаю, что с колёсом ладно будет. Тянутый ход, а не драка».
Я показал руками:
«Колесо ставим с лопастями средней ширины, без жадности. Иначе на межени оно будет пустовать. Летом межень не простит нашей глупости. Пусть лучше последовательно ест, чем глотает и давится».
Савелий сказал:
«Будем слушать. Твои слова тут ход правильный задают».
Я усмехнулся:
«Не мои слова. Физика у воды одна и та же. Мы только под неё подстраиваемся».
На обратной дороге встретили троих подростков, которые привели дворовую собаку к следам. Я остановил и сказал:
«Не гоняйте его в лес. Пусть держит дворы. В лесу он чужой. Тут он наш».
Ребята кивнули. Лёнька сказал:
«Понял. Перевешу бубенчики ближе к просеке. Там тропа».
В селе работа кипела иначе. На краю выгона уже лежали три длинные верёвки, натянутые между колышками. Это будущая линия под избы для тех, кто пришёл. Мы выбрали место не на лугу и не на бугре, а на ровном сухом уступе, где вода не стоит, ветер не дует в лоб, а солнце утром подаёт свет, а вечером даёт тень от старого клёна. Я показал рукой:
«Входы ставим на юг и восток. Ямы под столбы копайте на середину штыка, не на край. Сруб позже встанет аккуратно. Канавка вокруг дома узкая, но обязательная. Это не роскошь, это порядок. Воду от дома прочь. Туалет в дальний край, вниз по склону от колодца. Место под дровник оставьте сразу.».
Женщины из новых семей молча слушали и кивали. Кто-то спросил:
«А не перемешаем ли мы вашу жизнь. У вас свои дела, посевы, вода, а тут ещё строиться».
Дарья ответила:
«Здесь принято помогать, но не за счёт хлеба. Мужики разметят, поставят первые столбы, дальше пойдёте сами с нашими досками и топорами. Бабы помогут связками, с едой и с детьми. Сеять не бросим. Движение должно быть честным».